Много лет считала она предсказателя шарлатаном, пока сосед по другую сторону от лифта однажды не овдовел. Выждав условно три месяца после похорон, она как-то вечером зашла к Олегу с перегоревшим утюгом. Но молчаливый сосед с тяжелым взглядом только повертел утюг в руках и предложил вместе попить чайку. Светлана не отказалась.

В спальню он ее не повел, дверь туда всегда закрывалась на ключ. Одним ловким движением раскинул на тахте покрывало, другим – сам разделся на одном выдохе. Без лишних слов, не теряя попусту драгоценных минут обоюдного согласия, они нырнули в пучину удовольствия, а вынырнул оттуда только сосед. У Светланы от его достоинства напрочь помутнелся рассудок, а в голове четко сложилась вся головоломка забытых предсказаний. Неизбалованная мужским вниманием, правильно оценивая свои недостатки, Светлана разницу в одиннадцать лет усмотрела как основу будущего брака – фундаментальную, нерушимую. На фундамент возводилось улучшение материального положения и, учитывая тот факт, что функция деторождения у соседа функционировала бесперебойно, уже через месяц постельных отношений Светлана в своих фантазиях выстроила великолепный дом счастья и благоденствия. Гадалка-инвалид не обманул, предсказания сбывались в точности.

Она не имела привычки торопить события, методично и основательно привыкала к его желаниям и потребностям, но с момента первой постельной встречи ничего в ее жизни не изменилось. Как первая сучка среди гончей стаи, неслась Светочка по зимнему лесу за зайцем-беляком и всеми фибрами души пыталась уловить от соседа особое желание соединиться в законном браке, но Олег и о гражданском не заикался.

С самокритикой у Светланы все было в порядке, и здравая мысль, что она просто ему не нравится, никогда не посещала ее стриженую голову. Согласно примитивной женской логике – если спит, значит, любит – выходило, что сосед от нее без ума. Оставалось лишь одно объяснение раздражающей медлительности: незалеченная рана после потери жены, и Светочка решила со свадьбой подождать…

После ритмичных постельно-телесных упражнений, отлаженных за два месяца как швейцарские часы, Олег не предложил соседке ни сигарету, ни чаю. Под удивленным взглядом карих глаз торопливо оделся и придумал повод от нее избавиться.

– Сын должен заехать. Звонил сегодня, предупреждал.

Егор звонил еще в обед, приглашал отца полюбоваться на чудо заграничной техники. В салоне красовались два мерседеса, пригнанных из Германии неделю назад и занимающих все его помыслы: как поскорее сбыть недешевый товар. Олег пообещал на днях заехать.

Когда за соседкой захлопнулась входная дверь, он уселся перед ноутбуком, потер потные ладони, потом потер виски, но голова после Светки пугала оглушающей пустотой, хотелось спать. Первое предложение он быстро оформил в несколько слов, повторяясь за Ниночкой: «Очень рад знакомству». От себя добавил: «Надеюсь, взаимно». И чтобы лишний раз не сомневаться в собственной глупости, быстро отправил письмо, рассчитывая, что ответ придет лишь на следующий день, и завалился спать.

«Знаете, я почему-то с первой минуты обрадовалась нашему знакомству, будто только его и ждала. Вам не кажется подобное странным? Вот живешь-живешь, чего-то ждешь каждый день, а ничего по существу и не происходит, и начинаешь думать, что все, как нарочно, сговорились испортить само представление о счастье. А тут Ваше письмо! Только у меня будет одна маленькая просьба. Давайте общаться без личных подробностей, без семейного положения и рабочей рутины. Давайте не раскрывать свое место проживания, потому что, боюсь, Вы сразу разочаруетесь в нашем общении, а мне бы не хотелось разочаровывать Вас вот так сразу. И возраст, самое главное, не надо упоминать. Какая разница сколько лет собеседнику, если с ним интересно разговаривать, делиться мнением, сопереживать, высказывать свои мысли. Я Вас не пугаю? Прошу вас, только не бойтесь меня никогда! Может, временами я покажусь Вам чересчур импульсивной и возвышенной, но это только от вынужденного одиночества. Ну вот я первая и проболталась о личной жизни. Если Вы передумаете продолжить переписку, сообщите мне обязательно, чтобы я больше не ждала от Вас письма».

Утром после короткого выгула Фурсика, сгорая от любопытства, он перед уходом в фитнес-центр открыл ноутбук. Всю ночь его ожидало письмо. Перечитав послание дважды, он в легком недоумении отправился на работу. До обеда тренировки чередовались друг за другом, клиенты шли нескончаемым потоком, даже привычный кофеек с инструктором по плаванью, который они пили на уголке общего обеденного стола в служебной комнате, и тот остался без внимания. По графику в ночь стояло дежурство. Полдня перед ночным сторожеванием ему отводилось на отдых, но в таком состоянии про сон он совершенно позабыл. После работы забежал домой за Фурсиком, чтобы прогуляться до конечной трамвайной остановки, а по пути лихорадочно вспоминал, какие дни недели уже безвозвратно выпали из его жизни, и пытался угадать, кого застанет в ларьке – Томочку или Ниночку.

Издалека Олег приметил стройный силуэт в белом халате. Новая продавщица принимала вторую по счету доставку сдобных куличей, первая распродалась со скоростью сверхзвуковой ракеты. Очередь из пяти женщин безропотно ожидала возобновление торговли, и Олег в полном недоумении уставился на творожные пирамидки, на цилиндрические формы куличей с белоснежными шапочками, обильно усыпанные крашеным пшеном. Пасха… Завтра же Пасха!

Шпиц тянул во все стороны, обнюхивал богатую на тюльпаны клумбу, бросался на купающихся в луже взъерошенных голубей. Олег прошелся вдоль соседней многоэтажки, покружил возле парикмахерской, потянул время, пока не рассосалась очередь.

– Вкусные куличики-то? – спустя десять минут он смело заговорил с продавщицей через раздаточное окошко без особого предисловия.

– Вкусные, – покупателя она узнала. – Многие пробуют и еще приходят. Второй завоз у меня сегодня, торговля идет как никогда.

Такое откровение ему понравилось и тон – спокойный, доброжелательный, примирительный такой, как по заказу.

– Завтра п-праздник что ли? Какой, если не секрет? – Он хотел поговорить с ней подольше.

– Так Пасха ведь. Вы что не православный?

– П-православный, только не крещенный.

– Так церковь рядом. Сходите к батюшке, он вам все расскажет.

– Вы и в церковь ходите?

Рассмотреть ее лицо ему мешала витрина, заполненная сдобными булочками. Прямо над раздаточным окошком они лежали на полочках и загораживали весь вид. Олег специально согнулся в три погибели в надежде увидеть девичьи глаза. Но Ниночка к покупателю отнеслась с безразличием и разговаривала через плечо, сортируя хлебные латки: с батонами и куличами подтягивала ближе, пустые складывала возле двери.

– Долг за мной еще числится? – поинтересовался Олег, не обращая внимания на шпица, который носился за голубями и опутал хозяйские ноги поводком.

– Расплатиться желаете? – уточнила продавщица и бросила лотки.

Из-под полы на свет явился пухлый талмуд, быстро пролистнулись последние страницы, дрожащие пальцы прошлись по кнопкам калькулятора.

– С вас четыреста двадцать.

– Всего-то? – удивился Олег, нащупывая деньги в заднем кармане джинсов. Портмоне он так и не обзавелся, наличность держал по глубоким карманам, периодически перекладывая из одних брюк в другие.

– Для вас мелочь, а мне приятно, – подвела итог Ниночка и захлопнула блокнот. – Платить будете?

– Буду, – на монетное блюдце легла новенькая купюра.

– Куличи брать будете?

– Давайте п-парочку.

Через окошко он получил пакетик с пасхальными куличами и сдачу. Долг был погашен, а к ларьку подошла молодая женщина с грудным ребенком на руках. Олег посторонился, уступая место. Ему хотелось продолжить разговор, но от трамвайной остановки повалила праздная толпа и многие задерживались у хлебного ларька. Фурсик безнадежно сидел рядом, ожидая продолжения прогулки.

– Ну пошли что ли? Потом поговорим…

Ответ у него не получался. Мысли путались, ударялись о каменную стену воспаленного разума и возвращались обратно, подкошенные творческим кризисом. На формулировку первого предложения ушло полчаса, а дальше глухая, непробиваемая стена.

Часы показывали приближение полночи. Единственные двери фитнес-центра он закрыл два часа назад, бухгалтерию поставил на местную сигнализацию. Даже успел вскипятить чай, но кружка с логотипом «Оранж Блю» так и осталась стоять нетронутой возле ноутбука. Напиток медленно остывал.

– Да что за чертовщина такая. Баран! Двух слов связать не можешь…

Но самокритика на отупевшее сознание не подействовала. Возможно, сказывалась глубокая ночь или та неожиданная растерянность, накрывшая его с головой от собственного бессилия перед светящимся экраном ноутбука с одной фразой: «Ваши условия принимаю, можете на меня рассчитывать». Глупее и придумать было нельзя. С чего ей вдруг приспичит на него рассчитывать?

Он в десятый раз перечитал ее письмо. Слог легкий, удивительно наивный, даже детский. Чистого листа он не боялся и никогда не испытывал страха, разве только при составлении казенного письма родителям о скоропостижной смерти срочника, когда дрожали руки, а строчки образца бланка прыгали перед глазами, но на такой случай в столе замполита всегда стояла початая бутылка водки…

Первый раз такое уведомление он писал в Гайжюнае. Старший сержант второй роты Николай Сидоренко перед увольнением в запас на последних прыжках решил хвастануть врожденным дебилизмом – пройтись по белым грибочкам-парашютам. Во время чередования курсантов, нарушая все правила весовой очередности, Николай перестегнул свой карабин и последним выпал из самолета. Под ним уже медленно парили белоснежные купола, когда грузное тело стремительно набирало ускорение свободного падения. Первый же купол принял его ноги аккуратно в управляемую боковую прорезь. Два парашюта сбились в бесполезную тряпку. Слабые потуги выправить ситуацию и раскрыть запасной парашют ни к чему не привели. Когда по связи старшего лейтенанта Кравцова в срочном порядке вызвали на площадку десантирования, возле бесформенных тел в оцеплении уже стояли его курсанты, некоторые блевали прямо на четвереньках за редким кустарником. Капитан Немчук, непосредственный начальник Олега, получил строгое взыскание и два дня ходил с лицом белее снега. В дивизии поговаривали о неминуемом наказании, но постепенно все спустили на тормозах. Немчук остался при погонах, получил прозвище «бедовый», и все последующие года продвижения по службе не имел, даже очередное звание присваивалось с задержкой. Видимо не зря.

Через пять лет прозвище снова оправдалось с лихвой, но без смертельного исхода. Ротный писарь, затравленный дедовщиной, решил свести счеты с жизнью и на крючок в потолке, где на проводе свисал жестяной абажур с единственной лампочкой, приспособил парашютную стропу, но не рассчитал ни собственного веса, ни известковую штукатурку, из которой хлипкий крючок благополучно вырвался. Писарь отделался легким испугом и многочисленными синяками, а капитан Немчук устным порицанием вперемешку с матерными выражениями, которые услышал впервые за все время службы от генерал-майора, командира дивизии…

Олег долго сидел перед монитором камер видеонаблюдения, вспоминая позабытую молодость, измученные лица курсантов, песчаные дюны, мшистие прибалтийские болота. Он уже хотел удалить литературный шедевр, рожденный в несвойственных потугах, но передумал, махнул рукой и отправил письмо адресату.

«Получив Ваше письмо, я непроизвольно вспомнила один старый фильм. Он так и назывался «Вам письмо». Если не смотрели, обязательно посмотрите. Уверена, Вы сможете его оценить. Даже не буду пересказывать сюжет, ни за что! Вот посмотрите, а потом скажите, понравился он Вам или нет. Знаете, я целый день ждала от Вас весточки. Сильно переживала, что Вы передумаете, слишком жесткие я выдвинула условия и к концу дня пожалела об этом. Сильно пожалела. Вы мне верите? Верьте, пожалуйста. В словах я искренна. Ведь если и мы с вами начнем лгать друг другу, тогда зачем все это, для чего? Ведь рассудите сами: меня Вы не знаете, видеться нам не надо, и можно вести совершенно откровенный разговор обо всем. Вы не думали о таком общении? А я так размышляла целый день. Получается что-то вроде анонимного психолога или психотерапевта, а одна моя знакомая и того и другого называет «мозгоправ». Смешно, правда? Но какая-то доля истины в этом есть. И тот и другой помогает людям вернуть человеческое естество, победить страх, докопаться до сути возникновения недуга. Вот Вы, например, боитесь чего-нибудь в жизни? И неважно, сколь сильно, главное, есть ли то, чего Вы боитесь? Я боюсь. Конечно, смешно то, чего я боюсь. Но для меня это важно».

Письмо закончилось, не успев начаться. Нить повествования так резко оборвалась, что Олег невольно ощутил досаду. Ему захотелось прочесть продолжение, и уже ближе к двум часам ночи, когда затихли звонкие колокольные переливы, ознаменовавшие завершение крестного хода вокруг соседней церквушки, пришло второе письмо.

«Глупо осознавать с моей стороны, что Вы примите меня всерьез и поверите на слово. Только знайте, людям я привыкла доверять, иначе общество потеряет весь смысл существования. Вы не находите? Какой смысл от такого огромного количества людей, если все они в большей мере никчемны и бесполезны. Вот врачи, например, они полезны? Безусловно. Они лечат, плохо, хорошо ли, но выполняют свое предназначение. Продавцы, водители троллейбусов, даже дворники метут улицы и делают их чище. А остальные? Зачем они? Живут в какой-то спячке, ходят в гости, едят, пьют, спят, а для чего, сами не знают. Странно, правда? Человек начинает задумываться о своем предназначении, только стоя на краю катастрофы, по-настоящему задумываться, как Гамлет. Вы читали Шекспира? Я читала. Гамлет мне не понравился. Он ищет то, чего нет, и теряет последнее. Не смешно ли? И эти призраки, предчувствие смерти, зачем бояться смерти, если она неизбежна. Вы думали когда-нибудь об этом? Последнее время я думаю о смерти и боюсь, чтобы она не перепутала меня с кем-то другим. Странны вам мои слова? Вот скажите, странны же? А ведь я честна перед вами. Совсем рядом со мной умирает один человек, и я невольно жду его смерти, а иногда мне кажется, что желаю ее, только не для себя, а для этого человека, чтобы поскорее все закончилось. Вы не бойтесь, я в здравом уме, совершенно в здравом рассудке. Просто скоро утро, а я не спала всю ночь, ей снова стало хуже. Напишите мне, что вы думаете обо всем этом».

Уверенной рукой он закрыл ноутбук и уставился в пустоту. Потом вскочил, прошелся с фонарем по раздевалкам, коридорам, тренажерным залам, заглянул в туалетные комнаты. Только возле бассейна остановился, прислушался к тихому шуму фильтрационного насоса и вздохнул полной грудью. От поверхности мерцающей голубой воды поднимался тонкий запах хлора, щекотал ноздри и возносился под обнаженную крышу с металлическими стропилами.

Письмо не только удивило его наивностью и детской непосредственностью. Оно пугало откровением. Эмоции, столь правдиво описанные, заставили сердце сбиться с привычного ритма и похолодеть от страха.