В 1973, что ли, году хорошую ленинградскую девочку Машу не взяли учиться в прекрасный университет на исторический факультет, потому что хоть мама у неё и русская, зато папа девочкин — еврей, и в соответствующих бумажках об этом жирно, чёрным по белому, написано. Тогда девочка решила стать плохой, написала на другой бумажке, что папа её — эстонец и поступила в ужасный финансово-экономический институт, куда вообще берут всех кого-попало приезжих, которые тряпки у спекулянтов покупают, поют высокими голосами про то как рябине к дубу перебраться и живут в общежитии. А сама девочка жила в коммунальной квартире, где неопрятные и неприятные русские старухи Фроська и Панька гремели тазами, мыли унитаз грязной водой, шипели в спину нехорошие слова, жаловались бумажному богу на жидов, которые ждут не дождутся, когда же Он их, горемычных, приберёт, чтоб комнату занять, усаживали жёлтыми пятнами простыни с вензелями, оставшиеся от бывших хозяев — ссыльных немцев, которым так и надо — и заискивающе здоровались с приходящим время от времени причаститься домашних пельменей двоюродным братом девочки — неприкаянным и невыездным Иосифом, прекраснейшим из всего остального кагала родственников по папе, числом двенадцать штук. И всем вокруг девочка была чужая, не пришей не пристегни, Маша-Мария. И всем она была до зарезу необходимая, как только гром грянет или жареный петух клюнет: и тёте Циле, и сыну подруги тёти Цили, и Самуилу Наумычу и Прасковье Ивановне, и профессору Успенскому и абитуриентке Агалатовой — потому что, единожды солгав, поняла как решать технические задачи, потому что научилась вдруг специальному волчьему языку, который понимают и собаки, и бараны овцы, и свиньи, потому что спаситель и должен быть полукровкой, а чтоб толк какой-нибудь вышел, чтоб всколыхнулось двоемысленное застойное фарисейское болото — желательно ещё и к злодеям причтён (Ис. 53:12).
Стоп! Спокойствие! Рановато думать «эк её понесло на волне предвзятого пересказа». Понесло не меня, и не в этом основная идея романа, хоть и назывался он «Преступница» в первоначальной редакции. Редакций, видимо, было много, мысль о Мессии советского разлива и женского рода, готовой стать нелюдем среди таких людей, способной взломать систему, виртуозно развенчать Карлу Маркса (противоречия, обнаруженные блестящей студенткой финэка в «Капитале», дают такой же простор для манёвра, как вентиляционная шахта в Звезде Смерти), грамотно распределить чувство коллективной вины — с одних снять, на других повесить — и направить бессловесное стадо верной дорогой, показалась автору слишком уж самоочевидной и прямолинейной (в отличие от дороги), а вокруг столько ещё всякого вкусного — не съем, так понадкусываю. Надо же ещё и фамилию персонажицы — Арго — аллюзиями нагрузить: аргонавты, голубка, теряющая перья из хвоста, пролетая меж Сциллой и Харибдой. Ферштанден? А какой-нибудь питерский интеллектуал откажется от каббалистических радостей сопоставления всего прочего безбрежного моря ветхих библейских текстов с любой житейской ситуацией, а любой житейской ситуации с судьбами страны? Найн. Кому нужен новый завет, когда и половину старого ещё не перелопатили? Поэтому лирическая линия с Юлием-Иудой, редким фруктом «еврейской эмансипации», взявшимся было размышлять о перспективах свежих ростков на засохшем дереве, быстренько закругляется так и напрашивающимся отступничеством, начинается заново с другого завлекательного ракурса и теряется в мареве дурной бесконечности, то и дело пересекающихся параллелей и внезапных кликушеских галлюцинаций. Поэтому героиня, бывшая, оказывается, в прошлой жизни Рахилью, спускается с холма, а соблюдающее свои корыстные интересы государство-Лаван не позволяет никому жениться на ней раньше, чем на косоглазой Лие, колодцы отравлены, лестницы загажены, Иаков уехал на лифте, - бродить кругами по этой пустыне, питаясь манкой, мы будем лет сорок, не меньше, поминутно спотыкаясь об авторские курсивы (так точно, все выделенные слова я аккуратно выписывала, пока не кончилось терпение и блокнот), задыхаясь в атмосфере кавычек, намёков и конвульсивных подмигиваний, за которыми всё сложнее разглядеть что-то ещё, кроме неспособности автора использовать родной язык по назначению без поддержки графических костылей. Поэтому «Полукровка» вышла не просто претенциозной и перегруженой смыслом — она просто претенциозна и совершенно бессмысленна.
«Как же так?! - воскликнет кто-нибудь, - Не может такого быть! Наверняка это важная книга, достойная чуткого и неравнодушного к истории читателя. Ведь какая глубокая тема! Ведь описанные события касаются каждого из нас, пусть в разной степени тяжести, но всё же травмированного национально-квартирным вопросом, прошедшего суровую школу дружбы народов. «Пятый пункт» позорен, кровь не водица, - всплеснёт кто-нибудь руками, - всем нам полезно время от времени вздрогнуть от неприятного чувства узнавания, чтоб не повторять ошибок прошлого во имя прекрасного будущего, а, может, и с волками жить по волчьи выть пригодится, и технические задачи решать, и мифологические ребусы разгадывать. И вообще, может кто-то здесь в силу собственной высокомерной ограниченности и цинических принципов не способен проникнуться и посочувствовать судьбам живых людей, без всяких там толкований цвета занавесок, а?» Ладно, давайте всплёскивать и восклицать. Давайте предъявлять друг другу документы! (простите меня, Вагрич Бахчанян, автор бессмертного лозунга «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью» и определения «Постмодернизм — это когда у меня все воруют», за кавычки не везде) Ведь именно для этого у «Русского Букера» зарезервирована ежегодная квота на вручение премии «за лучшее сочинение как я провёл лето в формате фейсбучного поста»… а нет, это какая-то другая премия, листочки перепутала… вот: «за душераздирающее и отрефлексированное переосмысление тяжелой наследственности и тоталитарного прошлого, окрашенное в ретротона» - чтоб каждый проникся. Ленинградской девочке Жене, чтоб далеко не ходить, тоже, например, неплохо известно что такое принудительная самоидентификация на фоне бытового антисемитизма: когда у тебя тёмные глаза, несклоняемая «ненашенская» фамилия, неподдающееся логопеду произношение буквы «р» и шибко умный вид, то к лобовым вопросам любознательных пассионариев привыкаешь довольно быстро, а если умный не только вид, то «нет, я немка» - не отвечаешь никогда. И не потому что «ага, конечно, ну-ну», не по причине нарочитой асимметричности ответа и какой-то там идиотической «фантомной вины», и даже не потому, что быть «фольксдойче» в этой стране — то ещё удовольствие, и все эти унизительные документальные обстоятельства, да, ощутимо коснулись и моей семьи тоже — и своевременное отпадение понтовой мелкодворянской партикулы, и невозможность человеческого существования с отчеством Фрицевич, и «отец латыш» в свидетельстве о рождении, и не потому что какая я нафиг немка, если абзацем выше использовала большую половину активного запаса «родной речи», а просто потому что вообще в подобных разговорах не участвуешь, отвалите уже, надоели со своими окончательными вопросами, завывающим зовом крови, национальными идеями и разглядыванием семейных портретов с последующим уверованием в переселение душ, не наигрались ещё в процентные соотношения? Мрачновато в данном контексте выглядит русская пословица «Хоть горшком назови, только в печь не сажай», - но она сама пришла, чесслово.
Но что-то ещё мешает мне разразиться грибоедовским «ба!» и слиться с автором в немедленном экстазе узнавания. «Погодите, гражданочка, целоваться!», - как говорил в похожих случаях Игорь Иванович Печкин, - давайте сначала конфликт разберём». А вы писать-то умеете, в декоративно-прикладном, так сказать, значении? Ладно, не может разобраться творец ни с тем куда девать своих героев, ни с собственным отношением к их поступкам, ни с целью их совершения — пишет и пишет себе, с кем не бывает? Но вот, скажем, если пойти на последнюю уступку, поскрести по сусекам остатки доброжелательности и предположить, что я настолько стоеросовая и ничего не понимаю, потому что, мол, в то время не жила, а живу, наоборот совсем, в другое. Так покажите мне его, время! Елена-то Чижова семидесятые в самом восприимчивом возрасте застала, и где, спрашивается, атмосфера, где обещанные ретротона, гайст хоть какой-нибудь, в конце концов? Кофточка в розочках и очередь за колбасой, что ли? Не видно города за этим фантомом, «основанном на реальных событиях», человеку, 10 лет прожившему в Гавани, не хочется с замиранием сердца заскочить в трамвай № 6 и проехать до кольца, потому что он какой-никакой человек, а это идея трамвая, какой-то трамвай. Идея коммуналки, маленькие идейки тараканов, да и кофточка с колбасой — тоже идеи. А ездят в этих трамваях, едят эту колбасу, носят эти кофточки —идеи людей, обезличенных идеей национальной принадлежности, «пятый пункт» - единственное, что определяет их как личности. Сидишь как в пещере, короче.
А вот с этого ракурса узнаю. ЧПХ (нет, не чемодан полный хурмы и даже не чапаев плавает плохо — чисто питерская ху.. дожество). Эх, нет, как водится, пророка в моём отечестве, даже болото толком похвалить никто не может. Вся надежда на приезжих — пусть они про строгий стройный вид и державное теченье сочиняют.
