© Елена Богатырёва, 2020

ISBN 978-5-4485-2914-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

© Елена Богатырева

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельца авторских прав.

Сайт автора http://elenabogatyreva.ru/

https://www.facebook.com/el.bogatyreva

Три жены

К читателю

Жизнь – это большое кармическое путешествие. Или просто большое путешествие – как вам угодно. И разглядеть все причудливые его повороты возможно только в самом конце этого путешествия, перед уходом. Когда открываются небесные врата и уже подан корабль или экипаж, готовый нести к другому незнакомому берегу…

Тогда-то, на пороге, человек обретает мудрость, но уже не может воспользоваться ее плодами – запасы времени, оставленные ему, – ничтожны. Он не может рассказать о своем открытии детям – те вечно заняты собой и слишком нетерпеливы, чтобы понять… Внуки еще слишком малы и неразумны, а потому человек, собирающийся в последний путь, бесконечно, несказанно одинок.

Ему остается только обреченно наблюдать за чужими путешествиями. Он словно стоит на высокой горе и видит, как путник петляет среди полей то влево, то вправо, однако все время удаляясь от собственной цели. Он хочет крикнуть тому, что цель его – чуть левее, он готов указать дорогу, но слишком велико расстояние, чтобы слова его могли быть услышаны. Поэтому он лишь молча смотрит…

…и видит, как детство рвется вперед, стремясь поскорее вырасти из душистых сиреневых полян с златокрылыми бабочками, отбросить невинность и выплеснуться в бурный жизненный поток. Он видит, как юность упивается каждым мигом своего существования, не оглядываясь назад и, увы, не только не заглядывая вперед, но и не глядя даже себе под ноги, отчего вечно спотыкается и набивает шишки. Он с тоской наблюдает, как зрелость кичится собственной силой и могуществом, напрочь позабыв о любви, как первые судороги неудовлетворенности проходят по ее безмятежному челу, как она страшится первых морщин и седых волос и совсем не боится Бога. Он видит, он все понимает, но ничем не может помочь…

Описание одного из таких чудесных путешествий я отдаю на суд публики. Вы перевернете первую страницу и сделаете первый шаг, а я мысленно буду идти за вами, потому что сколько бы я ни ходила этой дорогой, меня все равно тянет вернуться.

ЧАСТЬ 1

1

На этот раз она была волной. Она рождалась в самой сердцевине океана, поминутно росла, чувствуя, как множатся силы, как могучая страсть разрушения крепнет и делает дыхание тяжелым, как осатанело бьется пульс, когда она встает во весь свой исполинский рост и приближается… Какой-то жалкий островок, грудью-скалой вставший на ее пути, – ничтожная океаническая песчинка. Разве знаком ему подобный накал страсти? Разве он знает, какая сила снедает ее изнутри и какую мощь она собирается обрушить на его бутафорские скалы? Скалы похожи на руки, поднятые в мольбе о пощаде. Но она неумолима в своем гневе, в жгучем желании разрушить все на своем пути, она безжалостна, она…

И только в самый последний момент, разбиваясь о камни, рассыпаясь в сотню тысяч мельчайших брызг, она поняла, что смысл…

Дара проснулась в холодном поту, нащупала выключатель. Зажегся маленький ночник – желтый месяц – в другом конце комнаты. Она выбралась из-под одеяла и тихонечко прошла к столу, оборачиваясь на спящего мужа. Сегодняшняя ночь посылала вещие сны. Дара взяла ручку, тетрадь, которые приготовила с вечера, и стала быстро, вкривь и вкось, записывать, боясь упустить то чувство, которое открылось ей только что: «Господи! Даю тебе слово, нет, страшную клятву приношу тебе, Господи, что никогда, слышишь, никогда, ни при каких обстоятельствах, я не буду участвовать ни в одном сражении, ни в одной битве. Я не попадусь на уловку изощренной иллюзии, цепляющей всех и каждого, ты открыл мне, Господи, что нет в мире ни одной выигранной битвы, как нет ни одной проигранной. Потому что в момент упоения восторгом победы, именно в этот момент, начинается самое тяжелое и горькое поражение. Никогда я не вступлю в борьбу с несправедливостью, ложью, алчностью или ханжеством, потому что есть шанс победить. Оттеснить зло, переступить черту, а значит, оказаться по ту сторону… Победа – это не последний шаг в борьбе, это первый шаг к поражению…»

Она всегда писала молитвы для себя сама. И искренне верила и их чудодейственную силу.

Дара закрыла тетрадь дрожащими руками. Нет, ей все-таки не удалось выразить то потрясающее чувство, которое она только что испытала во сне. Выуженная из сна мысль убегала назад, как убегает волна, покрывшая прибрежный песок. А жаль. Но что же все-таки главное в том, что она сейчас почувствовала, поняла? Ах, вот. Не участвовать в битве. Это и есть послание вещей ночи. Проще сказать, чем сделать. Тем более что битва уже надвигалась и святые знамена были подняты не кем-нибудь – «мамой». Битва за ее отца. И очень трудно было уклониться от участия в сражении, очень трудно…

И самое-то смешное и страшное заключалось в том, что «мама» была ей не родной. Значит, теперь, решив уйти к другой, отец бросал их обеих. Двух совершенно чужих друг другу женщин. Двух женщин, проживших бок о бок двадцать лет, но так и не сделавшихся родными. Нисколько.

Может быть, виной тому фотография, которую Дара с детства прятала то в одном месте, то в другом. С фотографии смотрела на нее отрешенным взглядом женщина небывалой красоты – настоящая мама. Мама-волшебница, мама-ангел. Иногда она явственно слышала ее голос. И всегда – только одно слово: «Дарьюшка…» Слово звенело серебряным колокольчиком, звонко разлеталось вдребезги, как рассыпавшиеся по полу монетки…

Па седьмом году жизни она научилась наконец выговаривать слово «мама» по отношению к другой женщине, которая уже полгода хозяйничала в их доме. Она почувствовала, что отец ждет от нее именно этого. Иначе, она так думала, он снова станет сидеть целыми днями молча в комнате, изредка прижимая ее к своей колючей, царапающейся щеке, и шептать: «Бедные мы с тобой, бедные…» И тогда ей снова станет страшно, снова будет ветер завывать по ночам, снова бесконечные бездонные ночи будут тащить ее к себе, в свою черную пустоту… Она стала говорить другой женщине «мама», беря все-таки это слово в кавычки где-то в своей душе, не по-детски умело и тонко, хотя не знала еще, что у нее есть душа, и совсем не знала, что такое кавычки.

Тогда-то ей и пришло в голову спрятать одну из фотографий мамы-ангела. И правильно, потому что все остальные со временем куда-то запропастились, воспоминания стерлись, и никто про маму-ангела в доме никогда больше не говорил. Даже когда Дара выросла, когда выходила замуж, когда ей так хотелось узнать, что же случилось с ее матерью, она не нашла в себе сил обратиться за ответом к отцу. Ей казалось, что он снова посмотрит на нее пустым страшным взглядом, как в детстве… Он все еще носил в себе этот взгляд, как и Дара носила свой страх перед бездонной ночной пропастью…

Она не могла нанести ему такой удар, она его слишком любила. Пусть остается сильным. Сильным? Смешное слово. Он был громадиной, явлением. На него можно было ходить смотреть, как на одно из чудес света. «Мой папа – начальник», – говорила Дара в детстве. «Начальник чего?» – интересовались почтительно взрослые. «Всего!» – уверенно отвечала она. Господь Бог, о котором она что-то где-то слышала, рисовался ей в детстве фигурой куда менее значительной, чем отец. Орлиный нос, громадный рост, пронзительно-синие глаза. Где бы он ни появлялся, за ним шла волна кипучей деятельности, энергии, энтузиазма. Он заполнял все пространство, каким бы большим оно ни было. Он царил везде: в своем кабинете, за праздничным столом в гостях, в маленьком магазинчике игрушек, куда они забегали с Дарой, на улице. Недавно Дара шла по Большому проспекту и вдруг увидела в толпе великолепного мужчину и залюбовалась, пока не поняла, что это ее собственный отец. Он выходил из банка, садился в машину. Дара не окликнула его, но ее охватила точно такая же гордость, как в детстве: посмотрите, это мой папа.

Отец все время что-то возглавлял, чем-то руководил, командовал целой армией людей, которые казались рядом с ним мелкими и незначительными, вечно мельтешили в их доме, смотрели снизу вверх. Перестройка застала отца во всеоружии, он развернулся, открыл свое дело и практически мгновенно создал громадную империю. Что-то такое с финнами, с венграми, связанное с техникой… Дара не вдавалась.

Она знала, что у отца золотые руки, золотая голова, но никогда не задумывалась, что у него есть личная жизнь. Ей казалось, что личная жизнь отца – это прежде всего она, Дара, ну и потом, конечно же потом, немного – «ма». Братик интересовал его постольку-поскольку. Он редко разговаривал с ним и уж точно никогда не говорил с ним так, как с ней. Может быть, он всегда помнил другого мальчика? Дара ведь помнила другого мальчика…

Даре стало холодно. Она сидела в шелковой коротенькой ночной рубашке, сохранившейся еще со времен школы, стараясь привести мысли в порядок и сосредоточенно вспоминая все, что случилось сегодня вечером.

«Ма» вызвонила ее на работе, попросила приехать обязательно.

«Что-то с отцом?» – вздрогнула Дара.

«Успокойся, – отрезала „ма“ – И приезжай, говорю тебе».

Когда Дара приехала, «мама» ее долго кормила и все ходила по кухне, хрустя пальцами. Дара ела и поглядывала на нее – ей казалось, что пальцы ее вот-вот рассыплются по полу. Братец, ее сводный братец, дома, как всегда, отсутствовал. «Не натворил ли чего на этот раз серьезного? – соображала Дара. – Только я-то чем могу здесь помочь? Деньгами? Не хочет просить у отца? Вряд ли. Сказала бы по телефону…»

«Ма» включила кофеварку и, пока та шипела и стреляла сжатым воздухом, выдохнула, словно из последних сил сдерживала то ли крик, то ли рыдание:

– Он ушел к другой женщине.

Дара не сразу поняла, что речь идет об отце. Сначала подумала: братец? Да он женщин и не считал никогда. А потом только закралось и сразу обдало жаром – отец! Первое чувство было нехорошим. Первая мысль была о возмездии, а потом все летела и летела куда-то дальше, раскручивалась как спираль, пока Дара все шире и шире открывала глаза, снова сужала их от яркого воспоминания, нахлынувшего так внезапно и обдавшего стыдом…

Совсем недавно в ее жизни возникло приключение. Это было что-то ненастоящее, нереальное, что-то между василисками Гофмана и зеркалами Гессе. Она повстречала двойника, провалилась в бездонный его взгляд и едва-едва вынырнула, чуть не захлебнувшись в неожиданном наплыве безумия… или страсти? В этот день она заходила последний раз домой, нужно было поговорить с отцом о документах. Они сидели на кухне и пили холодное молоко. Дapa боролась тогда со своим безумием и вдруг, взглянув на отца, опустила глаза. Ей показалось, что он понимает, что он чувствует то же самое. Его взгляд убегал куда-то сквозь стены, сквозь Дару. И что-то он видел, наверно, в этом пространстве, потому что губы вздрагивали поминутно отблеском улыбки. Все это длилось секунду, потом они снова заговорили азартно, жадно о перспективах лондонских Дарьиных начинаний, о предстоящей поездке. Но теперь вспомнилось так отчетливо, что, выходит, Дара все знала давно…

Так, наверно, вспоминается жизнь перед смертью. Мозаикой складывается протяженность судьбы вовсе не из тех событий, которые ты считал все это время главными. Смещаются акценты, открывается тайный смысл…

Свистопляска воспоминаний прервалась в тот момент, когда Дара вновь подняла глаза на «ма». Та как-то вся сникла, постарела, под глазами появились черные круги. Отцу не жаль ее? Она ведь спасла его когда-то, вытащила после смерти ее настоящей мамы. Дара всегда знала, ну по крайней мере ей всегда хотелось так думать, что их связывает вовсе не любовь, а огромная его благодарность за жизнь, которую ему возвратили, за Дару, которую спасли от бездонных провалов черных ночей.

– Как? – спросила она наконец. – Как это – ушел?

– Сама не знаю, – глухо сказала «мама». – Ничего не понимаю.

– Когда?

– Три дня назад.

– Антон в курсе?

– Знает. Да ему это… Только лишний повод напиться.

– Ты ему звонила?

– Секретарша все время отвечает, что его нет. Тебе он сам собирался сказать… Я не знаю…

Ее плечи вздрогнули, и Дара тут же подлетела, обняла:

– Ну что ты, «ма». Это какое-то недоразумение.

«Ма» вцепилась в ее руку холодными сухими пальцами:

– Дара, этого нельзя допустить. Слышишь? – Она говорила как учительница начальных классов, пытающаяся во что бы то ни стало донести смысл до неразумных детишек. – Ты понимаешь меня, Дара? Ведь только ты знаешь, только ты… Господи, это наваждение какое-то, это какой-то ужас. Нужно же было допиться до такого!

Дара неприязненно поморщилась от последней фразы. Конечно, она жила теперь отдельно и встречалась с отцом редко. Видела, как он наливал в свой бокал исключительно тоник, являясь на редкие совместные праздники. Но она знала также, что это для него – жертва, которую он приносит ей, Даре. С «ма» он так не церемонится. Она со школьных времен помнила, какой он иногда являлся домой, точнее, каким его иногда приволакивали «телохранители» – молодые мальчики, трезвые как стеклышко. Они звонили в дверь, спрашивали: «Куда?» – и, если открывала Дара, весело подмигивали ей. От унижения она готова была провалиться сквозь землю.

Последние годы «ма» рассказывала ей иногда, что «вносы тела» происходят все чаще и чаще, но Дара считала это преувеличением. В глазах «ма» загорался отчаянно злой огонек, а верхняя губа брезгливо подпрыгивала. Разумеется, она преувеличивала. Отец ни капельки не изменился, его лицо по-прежнему оставалось молодым и чистым, никаких следов пьяного угара, никаких мешков под глазами. Но теперь Дара почувствовала вдруг, что «ма» говорит правду. И всегда говорила правду. Отец действительно был… болен? Да нет же, в это поверить невозможно.

– Дара, этого нельзя так оставить. – «Ма» искренне хотела оставаться спокойной, но паника уже металась в ее сердце, топала маленькими ножками где-то в голове, отчего дрожали ресницы, губы. – Ты ведь понимаешь меня, правда? Ну кому он нужен теперь? Какая с ним жизнь? Сплошной кошмар! Понятно, что эта тварь польстилась на его деньги, пропади они пропадом…

Несмотря ни на что, было понятно, что этот кошмар «ма» продлила бы еще века этак на два. Она-то точно жила с ним не ради денег. Когда-то она свершила для него подвиг, и ей не хотелось думать, что подвиг этот был напрасен: отец с тех пор начал пить… Нет, это был подвиг с ее стороны – и точка. Двадцать лет она совершала для него другие небольшие подвиги: растила его дочь, чужую девочку, так и не войдя в ее душу за долгие годы, родила ему сына, на которого он редко обращал внимание, слушала его пьяный храп долгими бессонными ночами. Это было несладко, но это не должно было кончиться никогда. Что ей теперь осталось? Деньги, квартира, машина, набор бриллиантовых серег. Что она будет с ними делать? Нет, ей было просто необходимо продолжать свою героическую деятельность и все время чувствовать его не выраженную благодарность…

– Ты обязательно поговори с ним, слышишь, Дара? Обязательно. Позвони… Нет, лучше поезжай прямо на работу и дождись его. Жди весь день, пока он не появится у себя. Дара… ты…

Она все-таки не выдержала, зарыдала. Все это было непереносимо и похоже на сон, наваждение. Похоже на то, чего никогда в жизни случиться не могло бы. Как сюжет фильма ужаса, про который ты всю жизнь знал, что так не бывает, а он случается именно с тобой.

Дара гладила «маму» по голове. Странное чувство. Наверно, она так же гладила ее, чужого ребенка, в детстве. Странная смесь брезгливости, что ли, и бескорыстной любви ко всему человечеству.

– Я обязательно с ним поговорю.

Проще сказать, чем сделать. Только бы сейчас она не начала кричать, что они с отцом похожи как две капли воды. Только бы не начала… Да и что Дара может сказать ему? «Папа!» – «Что, моя дорогая?» – «Что случилось?» Так ведь он обязательно объяснит ей, что случилось. В конце концов, почему она должна вмешиваться? Он ведь никогда не вмешивался в ее жизнь. Но почему же ей так больно? У нее ведь давно своя семья, свой дом, дочь. Бросил отец не ее, а женщину, которая ей вовсе не мать. При чем тут она? Что же так щемит в сердце? Жалость? А может быть…

Действительно, если он ушел, значит, полюбил другую. Верно ведь? А полюбив другую, предал маму-ангела. Ту небесную красавицу с фотографии предать было невозможно. Ей было безразлично все, что происходит у них тут, на земле. Она была далека от таких мелочей. Отец предал ее память, гнездившуюся в сердце маленькой дочери. Той маленькой девочки, щеку которой он исколол когда-то щетиной, внушив ей раз и навсегда великое несчастье: бедные мы с тобой. Теперь, выходит, она, Дара, по-прежнему бедная, а он, значит, – нет. Исцелился? Спасся с их тонущего корабля? Оставил ее одну?

Дара почувствовала, что плачет, не сразу… Так они сидели и плакали. Первый раз плакали вместе две чужие женщины, прожившие бок о бок двадцать лет…

Потом Дара позвонила Сергею, попросила приехать ночевать к «ма». Он очень удивился, но приехал сразу же после работы, не задерживаясь. «Решил, наверно, что наследство делим», – зло подумала Дара, открывая ему дверь и вглядываясь в растерянное лицо. «Ма» закрылась в своей комнате. Сергей, выслушав сообщение, пожал плечами, сказал несколько раз «ничего не понимаю», посидел немного, но чувствуя, что ничем не в состоянии помочь, лег спать. А Дара ходила из одной комнаты в другую, с ужасом ожидая возвращения пьяного братца. В час ночи он соизволил позвонить и заплетающимся языком сообщить «ма», чтобы сегодня его не ждала.

– Черт с тобой! – бросила та трубку и тут же снова разрыдалась.. – Никому не нужна…

– Ну что ты, – успокаивала ее Дара, – ну что ты…

Ну не ей же она нужна, в самом-то деле!

…Дара когда-то была маленькой девочкой. Эта девочка с косичками, притаившись в глубине ее души, до сих пор посматривает на мир широко раскрытыми от ужаса глазами. Она совсем не помнила свою настоящую маму. Только какие-то ее флюиды – запах, запястье, волну воздуха, перемещающуюся за ней по комнатам. Еще она помнила то ощущение, когда прижимаешься к маме крепко-крепко: блаженство, рай. Объятия любимого мужчины – совсем не то, совсем. Мама-ангел с фотокарточки смотрела мимо Дары, в пространство, сквозь стены. Сколько Дара ни разглядывала эту фотографию, ей все время хотелось, чтобы та смотрела на нее, на Дару, и чтобы улыбалась ей. Но все подступы к раю были закрыты.

Мама умерла, и Дара догадалась об этом не сразу. Сначала ей говорили, что та уехала надолго, а потом появилась «ма». Но ведь кроме настоящей мамы был еще настоящий брат. Она помнила его смутно: мальчик с синими, как у отца, глазами. И это был не сон и не ее фантазия. Мальчик действительно был. Рассказывал Даре сказки на ночь, говорил, что мама стала ангелом, что она всегда была ангелом, а ангелам трудно жить на земле среди людей, вот она и упорхнула на небо. Дара его обожала. Но куда же он делся? В детстве она спросила об этом отца. Тот только нахмурился, закусил губы, лицо его сделалось каменным. Может быть, этот мальчик тоже умер?

Загадочное детство не давало ей покоя до тех пор, пока она не встретила своего Сергея. Он был настолько земным, что вести с ним беседы про ангелов было смешно. Дара попыталась однажды, потом еще раз. Когда она завела этот разговор в третий раз, Сергей сказал ей:

– Дара, все это ерунда. Поговори с отцом, ты ведь давно уже взрослая. А если не можешь – выброси все это из головы. Думай о том, чтобы с нашей дочерью ничего подобного не случилось. У нас своя жизнь.