© Елена Богатырева, 2020

ISBN 978-5-4485-4045-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Королевы больше нет, да здравствует король!

Бедные люди живут тихо, как мыши. Даже надрывный их крик тонет в гуле человеческого моря им подобных. Монотонный гул моря бедности поглощает слова, шум семейных склок и гром скандалов, скрежет стареньких машин, пьяную брань у дешевого ларька. Бедных не слышно.

Богатым удается произвести шум. Звон богемского стекла, хищный вой сигнализаций, перестрелки. Богатые любят пошуметь. Им не приходится кричать на улице, чтобы быть услышанными, – то в рупор, до хрипоты, возле плаката непопулярного политического лидера, под знаменами, которые вот уже полвека всех только раздражают. О богатых шумят газеты и журналы, их слова доносит эфир – никаких помех, право на голос оплачено.

А еще есть очень богатые люди. Они всегда живут тише, чем мыши. Им не нужно непрестанно доказывать себе ни свою правоту, ни состоятельность. Они слишком очевидны. А потому они не выставляются напоказ, чтобы не вызвать шока у тихих или шумных соседей.

Так рассуждал маленький человек с лысым черепом и несоразмерно большими ушами, в сотый раз перечитывая факс о своем назначении руководителем Северо-Западного филиала Гуманитарного общества со скромным названием «Жизнь». Чувство, схожее с ощущением полета, вызывало у него чтение бумаги, открывающей ему двери в мир бесшумных людей, наделенных головокружительной властью.

Легкое и щекочущее ощущение вакуума, полного одиночества – последние, жалкие остатки человеческих чувств, от которых ему теперь предстоит избавиться. Он попал в десятку, в круг избранных, в виртуальный мир, оставив в мире физическом лишь свою жалкую копию. Петр Рудавин усмехнулся. Копия действительно существовала. Вот уже три года в его трудовой книжке стоит штамп маленькой юридической конторы, где он служит секретарем-делопроизводителем. В конторе действительно сидит человек, очень похожий на него, работает под его именем и получает мизерную зарплату от фирмы и достойную – от организации «Жизнь», членом которой состоит.

Единственная связь с реальностью – это сгорбленная подслеповатая мать Петра, копающаяся на грядках в Новгородской области. Но о ее существовании не знает никто. Раньше Рудавин стыдился рассказывать о ней, а потом понял, что благодаря своей стыдливости он неуязвим… Работа в организации, особенно на руководящей должности, полна риска. Но он не допустит промаха. Он слишком долго шел к своей цели. Его недооценивали, ему мешали – и? Где теперь прекрасная Людмила Павловна? Где эта змея с колдовскими глазами, из которых, казалось, летят разноцветные брызги? Раздавлена своим скромным заместителем. Рудавин снял очки, сомкнул веки и разулыбался, вспоминая…

Сообщение о том, что Воскресенская попала в автокатастрофу, он получил сразу же. Один из агентов срывающимся голосом сообщил, что Феликс сгорел в машине, а Людмила без сознания, истекает кровью. Петр позвонил знакомому хирургу, велел везти ее в больницу Мечникова и прибыл туда первым.

Рудавин рассмеялся. Да, такие подарки судьба преподносит не часто. А как она кричала потом, как кричала…

Похороны Людмилы Павловны были скромными. Нанятые за бутылку кладбищенские бомжи снесли пустой гроб к указанному месту, Петр собственноручно возложил на свеженький холмик небольшой венок, произнес коротко: «Покойся с миром!» – и смахнул несуществующую слезу. Для всех, в том числе для начальства, Воскресенская теперь была только прахом. А для него еще могла оказаться полезной…

Осмотрев пострадавшую, хирург прерывающимся голосом перечислил ее повреждения. Травма головы – раз, впоследствии возможна слепота. Раздроблены обе ноги – два. Клялся, что сумеет спасти – соберет косточки. Легкая хромота, говорил, конечно, останется, да и полежать с гипсом придется около года, а затем заново учиться ходить…

«Нет, – спокойно сказал Петр. – Не нужно». – «Чего не нужно?» – не понял врач. «Легкой хромоты. Проще ведь ампутировать, правда?» В глазах хирурга заметался страх. Он не первый год помогал организации. И теперь взвешивал, чью сторону принять – беспомощной главы филиала или ее заместителя и, вероятно, – преемника. Хирург твердо посмотрел в глаза Петру: «Как скажете». Замечательный человек. Сейчас на стажировке в Калифорнии. А здесь к его возвращению закончится строительство принадлежащей организации частной клиники, которую он возглавит.

Когда Людмила Павловна в первый раз открыла глаза, Петр стоял у ее кровати с букетом полевых цветов. Она слабо улыбнулась. Он улыбнулся широко. К тому времени ее уже перевезли за город, под Лугу, в специально оборудованный дом. Вокруг – ни души на много километров. Персонал – две глухонемые женщины, преданные Петру. Как она кричала, когда все поняла! Казалось, вот-вот умрет. Петр молча стоял рядом, наслаждаясь ее мучениями, боясь пропустить малейшую деталь, будто впитывая ее отчаяние. «Это расплата, – говорил он себе. – Никто не смеет стоять у меня на пути!» Он получал истинное удовлетворение. Ему, правда, больше нравилось слово «сатисфакция».

Людмила умолкла и посмотрела на него совсем по-другому. Особенно. У него вырвался нервный смешок. Старые привычки! Безногая обольстительница. Куда как умно! Она смотрела внимательно, и глаза светились умом. Рудавин отпрянул. Гадина! Недаром все школы организации прошла, получила высший балл по влиянию. Научилась. Нужно быть осторожнее. Он изобразил на лице скуку, посмотрел в потолок, бросил букет на кровать – колокольчики посыпались на пол – и вышел за дверь.

Все. С Людмилой покончено. Навсегда. Теперь она для него лишь удобный инструмент для работы. Как живая голова профессора Доуэля. Пусть полежит, переживет свою злобу, соскучится по обычной человеческой речи, тогда можно будет ее использовать.

Но его расчет не оправдался. Семь месяцев, которые Людмила провела практически без сознания под капельницами, перенеся не только ампутацию, но и несколько сложных операций, еще полгода, которые она приходила в себя, ничего не изменили. Уже более двух лет она лежала на той же кровати в Луге, и глаза ее при виде Петра полыхали все той же ненавистью.

Он пытался задавать ей вопросы, касающиеся организации, но она молчала. Ни малейшего намека на то, что она когда-нибудь откроет рот хотя бы для того, чтобы послать его к черту, не было. Но Рудавин был терпелив, умен и наблюдателен. Уголки ее губ неумолимо ползли вниз. В глазах с каждым месяцем все ярче разгорался огонек отчаяния. Он предупредил женщин, чтобы следили за ней в оба и поменяли посуду на пластиковую. Он не желал, чтобы она умерла по собственной воле, без его благословения.

Теперь она казалась абсолютно раздавленной и покорной. Долго разглядывала Рудавина, уже не пытаясь подавлять или гипнотизировать. Слушала внимательно, но молчала.

Он часто спрашивал себя – зачем? Зачем ему эта вечная немая угроза? Вряд ли она что-нибудь скажет ему, а если и скажет, то едва ли это будет такое, что ему самому еще не известно или до чего он сам не в состоянии додуматься. Но ощущение власти без этой очаровательной заложницы было для Петра неполным, ущербным. Что толку, если подстрелил дюжину зайцев? Только убив льва, можешь считать себя настоящим охотником. Что толку, если властвуешь над слабым или даже равным себе? Трепет в душе вызывает лишь власть над более сильным.

Людмилу он держал в последнее время как трофей. Они сражались, он победил и теперь вправе наблюдать своего врага, скованного и безопасного, до тех пор, пока не отпадет нужда припоминать все детали их горячей схватки, своей дивной победы.

Рудавину нравилось вспоминать о своих победах, класть противника на лопатки. Таким воспоминаниям он мог предаваться бесконечно. Однако дела, которые предстояло изучить руководителю Северо-Западного региона, требовали времени, и он продолжил изучение инструкций, на которые центр никогда не скупился. Бумажная работа утомительна, но только не в организации, где жалкая бумажка может раскрыть тайны самых тихих людей.

Вот, к примеру, американский филиал делится конфиденциальной информацией о работе, проведенной для организации пресловутого скандала Клинтон – Левински. Обработка Моники заняла пятнадцать часов тридцать семь минут, и женщина даже не поняла, что и как произошло. А после, пока газетчики, затаив дыхание, слушали, как Билл публично каялся в адюльтере, организация объявила о смене состава совета директоров нескольких крупнейших топливных компаний. Сообщения были в тех же газетах, но на последней странице, на которую никто не заглядывал. Без очаровашки Моники такой трюк вряд ли прошел бы незамеченным. Теперь журналисты стонут от однообразия информации и потому суют свой нос буквально повсюду. Кто-то мог бы задуматься, проанализировать, поднять волну. Начались бы общественные диспуты и прочая ахинея. А благодаря Монике все прошло тихо, как все и делается в тихом мире.

Расшифровав следующую бумагу, Петр узнал о том, что недавнее турне известной английской рок-группы санкционировано и оплачено организацией для воздействия на дотошных московских журналистов, довольно близко подобравшихся к Московскому филиалу. Музыка сопровождалась низкочастотными волнами, надолго лишившими зловредную молодежь здоровья и, главное, смелости. Результат превзошел ожидания – после концерта журналисты неожиданно вспомнили о других жизненных ценностях и отправились кто сажать дерево, кто растить сына, кто строить дом.

Третье сообщение было и вовсе смехотворным. Оно содержало список любовников и любовниц членов правительства Франции, перечислялись адреса тайных квартир и разные пикантные подробности. Это вряд ли пригодится. Хотя… как знать. Петр уже освоил немецкий и английский. Новая техника – закрываешь глаза полным идиотом, а открываешь с правильным произношением и пониманием неизвестных доселе слов. Чудесно и легко. Пару дней легкий туман постоит в голове, а так – все в порядке. Правда, Петр не очень доверял таким методам. Ведь вместе с иностранными словами в голову можно вложить все, что угодно. Сам не раз этим пользовался. Руководитель курсов иностранных языков, разрекламированных во всех газетах и журналах, был его приятелем и время от времени подбрасывал интересную информацию о своих учениках. Крупный бизнесмен, скажем, собирается в Австралию с деловым визитом. Переводчику не доверяет, хочет сам освоить язык. Бизнесмен приходит в офис, удобно устраивается в кресле, его быстро вводят в нужное состояние и закладывают в память английские слова, а опытные сотрудники организации «Жизнь» довершают работу, вкладывая туда же советы: с кем следует крутить бизнес и на кого полагаться.

Дешифровка утомила Рудавина. Он подошел к окну, раздвинул жалюзи. Летом он никогда не работал в полную силу. Лето было его любимым временем года. Благодать. Тихий сквер, старушка кормит голубей, солнышко припекает. Раньше он этого не видел. То ли времени не хватало, то ли слишком много думал о карьере. Но теперь он стоял на вершине горы и мог позволить себе передышку. За последний год он научился наслаждаться жизнью. Или это жизнь приобрела более приятный вкус? Она ведь так редко баловала его прежде…

Родился он желанным ребенком в счастливой семье. Отец – ученый-археолог, известный в городе человек. Квартира в пять комнат, серенькая «Волга» плюс ярко-красные служебные «Жигули», снабжение от Академии наук плюс еще кое-какие мелочи вроде зарплаты. Рождение его было удачным. Как говорил позже один из его тибетских учителей – с хорошей кармой родился, в нужное время и в нужном месте. То есть в почти столичном городе, в самый застой социализма и в семье, близкой к власти и богатству. Вот только прожить в этой счастливой карме Петеньке суждено было недолго, всего пять годочков. А на шестом пришлось переехать в самую задрипанную коммуналку, из пятнадцати комнат, и влиться в тесный коллектив ее сорока обитателей. А все благодаря одной юной вертихвостке, так упорно нырявшей каждую ночь в палатку Рудавина-старшего на раскопках древней восточной страны с некрасивым названием. И сподобилась юная дева народить Петеньке сразу аж двух братишек и одну сестренку.

Отец сообщил матери, что «так получилось», сразу же. Переживать, разрываться на части не стал. Не такой был человек. Глаза светились честностью, грудь вечно – нараспашку, брюки слегка расстегнуты. С матерью Петра он познакомился тоже в палатке. Только палатка его – та же самая, старая, латаная палатка, с которой он никогда не расставался, – стояла тогда не в восточных горах, а в устье Северной Двины, в маленькой деревушке, которой теперь и на свете не существует.

Несмотря на то что в момент появления юной вертихвостки Петрушиной маме уже стукнуло тридцать семь, ума у нее было немного, а занять, как говорится, не у кого. Родители померли, а сестре в Печоры – пока напишешь, да пока ответ получишь. Да и стыдно писать про такое. Неудобно. Она одного народила, а та сразу трех. Значит, любила сильнее. Мама взяла Петюню за ручку да с одним чемоданчиком переехала в одиннадцатиметровую комнату разлучницы, уступив пятикомнатные хоромы новорожденному выводку.

Соседки, узнав историю Петюниной мамаши, просто взбеленились. Кричали, что в нарсуд нужно, в партком, в милицию и вообще: серной кислотой плеснула – и все тут. Утешали как могли, но чаще – водочкой. В партком мать не пошла, а вот утешение в горькой микстуре отыскала. Но, работая вахтершей, на основательное утешение не заработаешь. И стали в доме появляться мужчины. Первого, второго и, пожалуй, еще даже пятого Петя звал папами и верил всякий раз, что именно этот папа насовсем. Верил, пока не подрос и не услышал от соседа Лехи нехорошее слово «шалава», сказанное в адрес его мамочки.

Будучи еще в совсем нежном возрасте и не разбираясь в ненормативной лексике, Петя, конечно, не сумел понять, что произошло, но почему-то почувствовал, что судьба его переменилась, съехав со счастливых рельсов, по которым катила прежде, на замшелые несчастливые. И самое главное, понял, что причиной такой перемены является его собственная горячо любимая матушка. Рассуждения его для неразумного дитяти были короткими и весьма логичными: если с матушкой счастья не будет, следует искать другие пути, другие рельсы. Он сбежал из дома. Его поймали, вернули. Он снова сбежал. Он не хотел оставаться там, где поселилось несчастье. Так продолжалось до тех пор, пока мать не лишили родительских прав, а его не отправили в детский дом, чему он, нужно сказать, очень обрадовался.

В детском доме жилось несладко, зато не нужно было тащить груз чужих ошибок и глупостей. Прошлое растворилось само собой. Можно было целиком посвятить себя строительству счастливого будущего.

Петя учился лучше всех, потому что днем и ночью сидел над учебниками. Про счастье, таящееся в высшем образовании и в пятерках, он знал, мать не раз говорила. Ему выдали аттестат с отличием, но посоветовали не лезть в университет на английскую филологию, куда он стремился, потому что все равно не примут. Почему? Ему объяснили: нужны связи. И Петя отправился к отцу.

Он успел только сказать: «Здравствуй, папа» – и зажмурился, оглушенный грохотом массивной металлической конструкции, захлопнувшейся перед его носом. В университет Петя не полез. Зачем пытать счастье, если не наверняка. Он поступил в Горный институт, куда брали всех, даже с тройками. За красный диплом бороться не стал, боялся, знал, что отличников отправляют по распределению куда-нибудь на Север. Была такая практика в институте. Единственная тема, которая его заинтересовала за пять лет учебы, – драгоценные камни. На полевой практике Рудавин насобирал бирюзы, разноцветных опалов, розового и белого прозрачного кварца. Сговорился с выпускником токарного ПТУ и занялся распространением кустарных колечек среди прекрасной половины человечества. Один раз удалось ложечный мельхиор выдать за платину, а прозрачный кварц – за алмаз чистейшей воды. Так и уехала счастливая тетенька в родную Самару, уверенная, что умный человек и за сотню может купить клад бесценный.

Колечки продавались недолго. Его избили. Фарцовщики. Он не знал правил. Пережить боль от синяков оказалось гораздо легче, чем сам факт избиения. Петр заболел, и врачи хлопотали над ним несколько месяцев, не могли поставить диагноз. А диагноз был прост – ущемленное самолюбие. Случается, от такого люди и умирают. Тогда-то Петр впервые осознал, что его стремление к счастью на самом деле не что иное, как честолюбие. Но не обычное человеческое честолюбие, а особенное – по-наполеоновски огромное. А детская мечта «делать все, что хочу» – это жажда власти и денег. Более того, остро ощутил, что его честолюбие ничем не удовлетворено, более того – оно страдает, а перспективы ублажить его равны нулю. Это открытие сделало болезнь затяжной, а усилия врачей – бесперспективными.