Эрос… Летит от Киприды он —
Темный, вселяющий ужас всем, —
Словно сверкающий молнией
Северный ветер фракийский,
Душу мне мощно
до самого дна он колышет
Жгучим безумием…
 

Ивик

© Арсеньева Е., 2014

© Дизайн обложки – Арсеньева Е., 2020

При оформлении использован фрагмент картины Георга Паули «Омовение», 1882 гю

Коринф, поместье Главков

Надо было всего лишь перебежать двор, потом взобраться на плоскую крышу пристройки и там затаиться в ожидании. Когда стемнеет и на небе появится вечерний Геспер, любимая звезда Афродиты (тот самый Геспер, брат-близнец которого Фосфорос появляется на утренней заре), в спальне зажгут светильники, и тогда с крыши будет прекрасно видно, что творится внутри.

Да уж, Лаис придется как-то исхитриться – и заглянуть туда самой, если она хочет разгадать тайну Артемидора из Коринфа, сына Ксантоса Главка. Ни один из его рабов, которых Лаис подкупала и расспрашивала, ничего толкового так и не смог рассказать. Рабов не пускали даже убирать в покоях господина, все там делал Мавсаний – старый раб, который служил Артемидору с самого его рождения и пользовался полным доверием.

Правда, в обязанности одной маленькой рабыни по имени Сола входило наполнять светильники в доме маслом и следить за тем, чтобы фитили из овечьей шерсти в них не прогорали больше положенного и не чадили. Именно благодаря этому Сола и могла попадать в спальню господина.

Сола была очень глазастая и приметливая. Она-то и сообщила Лаис, что хозяин частенько покупает новую роскошную ткань для женской одежды или прекрасные воздушные покрывала, достойные касаться волос богини. Покупает он также самые разнообразные парики, которыми в последнее время так полюбили украшать себя знатные красавицы и самые роскошные гетеры. А сандалиям с изящными позолоченными ремешками, а также серьгам, подвескам, ожерельям, диадемам, восхитительным карфитам – наплечным застежкам, фигурным гребням, заколкам для волос – всему этому и вовсе счету нет, хотя эти вещи стоят немалые деньги! Все это лежит в сундуках, ларцах, шкатулках, которыми загромождена спальня Артемидора, но для кого куплены эти подарки – неведомо.

Возможно, сказала Сола, обо всем этом знает Мавсаний, конечно же, посвященный во все секреты своего господина. Однако Сола предостерегла Лаис от попытки расспросить этого раба. Он был беззаветно предан своему молодому хозяину и скорее откусил бы себе язык, чем принялся болтать о его привычках с первой встречной. Да и не с первой – тоже не стал бы!

Сола заметила, что иногда какой-нибудь хитон, гиматий или покрывало^[1] исчезали, также куда-то девались некоторые украшения, но потом это все возвращалось на место, зато пропадали другие вещи. Было, впрочем, очень странно, что никогда не исчезали сандалии: они висели на особых крючках в раз и навсегда установленном порядке.

Получалось, что неведомая особа, для которой Артемидор покупал все эти вещи, не носит сандалий. Ходит всегда босиком, что ли?! Или ни одна пара так и не пришлась ей по ноге? И весьма странно, что Артемидор не дарит ей эти вещи, а отдает лишь на время. Кто же она?!

Лаис щедро платила Соле, но служанка так и не смогла выяснить, для кого покупаются вещи и украшения. Никогда ни одна женщина, кроме нее самой, не переступала порога спальни Артемидора. Но Сола не шла в счет: господин не удостаивал ни ее, ни других рабынь даже взглядом, не то что словом или лаской.

Да что рабыни! Никогда ни одной женщине Артемидор не подарил ни нежного взгляда, ни любовного признания.

Он не обращался к сводням – ни за очаровательными любовницами, ни за хорошенькими любовниками. Мастропосы^[2] портовых и уличных шлюх обоего пола призывали свою покровительницу Афродиту Порну в свидетельницы, что Артемидор не пользовался услугами их подопечных. На него были в обиде все коринфские гетеры: и молодые, свежие, подобные наливным яблочкам, которыми славится остров Мелон, и самые прожженные мастерицы раздвигать ноги перед мужчиной. Они клялись, что ни одна из них никогда не принимала Артемидора в своей постели и не встречалась с ним в каком-то другом месте. В этом же угрюмо признавались знаменитые коринфские кинеды – любители мужской любви.

А Бавкида, прославленная, хоть и немолодая, жрица любви, а также наставница знаменитой школы гетер в Коринфе на матиомах^[3] по косметике и уходу за волосами, не далее как вчера сказала Лаис:

– Ох, не зря, не зря этому неприступному красавцу, засидевшемуся в холостяках, было дано при рождении имя Артемидор, то есть дар Артемиды, дар богини-девственницы! Неведомо, знал ли он радости плотской любви, этот мужчина! Так что перестань думать о нем, дитя мое. Да, тебе не повезло с докимис – выпускным испытанием. Думаю, оно будет одним из тех, которое останется неисполненным…

И хотя Бавкида при этом печально щурила искусно накрашенные глаза и сокрушенно качала великолепным париком (она прибыла с Крита, а там, как известно, искусство изготовления париков и косметики считалось непревзойденным еще в те времена, когда Тезей сражался с Минотавром, а Афины были всего лишь небольшой крепостью на скале!)^[4], но Лаис почудилось, что сочувствие, которое звучит в голосе старой мымры Бавкиды, приправлено изрядной толикой злорадства. Ведь она и сама пыталась соблазнить Артемидора, получила отпор – и ее уязвленное тщеславие тешит, что и Лаис, пока еще аулетрида^[5], которой все пророчили блестящую будущность на службе Афродите Пандемос, покровительнице вольной и продажной любви, – что и Лаис потерпит поражение, и она пополнит ряды женщин и мужчин, отвергнутых Артемидором, которого прозвали Апрозитосом, то есть Недоступным…

Но довольно этих унылых мыслей, а то Лаис утонет в них и не найдет в себе сил решиться сделать то, что задумала! А ведь храбрости ей не занимать, не зря же на языке сарацин ее имя значит «львица»! А львице не пристало так долго таиться тут, около ограды, под прикрытием буйно цветущего куста тамариска! У Лаис даже ноги занемели от долгого сиденья на корточках, а голова кружится от сладкого запаха пышных лиловых гроздьев. Уже достаточно стемнело, чтобы проскользнуть незамеченной через двор. Сейчас она или разгадает тайну Артемидора и отыщет путь к его сердцу (вернее, к телу, ведь именно это необходимо Лаис, чтобы успешно пройти испытание и удостоиться звания гетеры!), или признает, что насмешки и презрение зловредной Мауры, ее соученицы в школе гетер и первейшей неприятельницы и ненавистницы, были всегда справедливы и Лаис на самом деле ни на что не годна. И особенно обидно будет, если Маура свое весьма непростое испытание – соблазнить кинеда, то есть любителя мальчиков, – пройдет успешно…

Вся надежда на Афродиту! С тех пор как богиня явилась однажды ей, еще девочке, которую тогда звали просто Доркион, Маленькая косуля, и предсказала, что та станет служительницей прекрасной богини любви, она не оставляла Лаис своим попечением, своими подсказками и даже спасала ей жизнь. Неужто не поможет и сейчас, не подсобит совратить Артемидора?!

Однако Лаис опасается слишком уж полагаться на богиню, ибо та известна своим капризным нравом, да и мужчин она любит куда больше, чем женщин… Впрочем, ее ведь не может не злить холодность Артемидора, ведь пылкая Афродита не терпит людей, попусту расточающих бесценные дары богов – красоту и молодость, которые мимолетны и неуловимы. А поскольку Афродита покровительствует гетерам, она, наверное, обижается, что этот Апрозитос отвергает ее служительниц…

– Помоги мне слиться с ночью, Афродита Панихида!^[6]– тихонько прошептала Лаис, сдергивая с себя хламиду, переворачивая ее другой стороной и вновь прячась под ней.

Хитрость тут состояла в том, что она сшила вместе две хламиды – серую, под которой ее было непросто разглядеть возле светлой ограды, и черную, которая скрывала ее в темноте.

Лаис прикрыла лицо краем хламиды и на цыпочках побежала через двор, заодно помолясь и Сиопии, богине тишины, чтобы помогла не нашуметь и не привлечь внимание. Не хочется даже думать о том, что ждет Лаис, если ее заметят и поймают!

Ее ведь вполне могут принять за воровку. А за кражу карают жестоко… Если преступник пойман с поличным при свете дня, его ждет жестокая порка, а потом его отдадут в руки пострадавшего, который сам решит, добавить ли что-то от себя. Ну а вора, схваченного ночью, разрешалось тут же убить.

Конечно, у Лаис нет ничего в руках, но ведь злобный человек ее и оговорить может. Покажет какую-нибудь вещь, которую она якобы взяла, да бросила, когда поняла, что не сможет сбежать. Поди докажи, что тебя оболгали! Конечно, Лаис прославилась на весь Коринф и чуть ли не на всю Элладу^[7], когда чуть больше полугода назад нашла в подземелье знаменитого храма Афродиты тайное святилище Кибелы и помогла уничтожить жреца, приносившего там кровавые жертвы. Конечно, весь Коринф, можно сказать, обязан своим процветанием непревзойденному мастерству служительниц Афродиты Пандемос, изведать ласки которых съезжаются мужчины из самых дальних пределов Ойкумены. Однако… однако все замужние женщины города – враги гетер! Разумеется, есть жены и у членов ареопага, городского совета, которые решают судьбу воров, и эти почтенные супруги примутся сверлить злобными речами уши своим мужьям до тех пор, пока одна из «этих потаскух» не будет примерно наказана.

Конечно, она может признаться, что пыталась исполнить свое выпускное испытание. Тогда ее не тронут, потому что за причинение вреда аулетриде во время испытаний карает Афродита. Однако нетрудно вообразить, какой град насмешек и оскорблений обрушится на ее голову! Люди с большим удовольствием насмехаются над теми, кто прославлен, радуются их неудачам.

Нет, если уж она попадется, то пусть ее лучше и в самом деле убьют на месте, чем подвергнуться унижениям!

А может быть, перебраться через ограду и уйти восвояси, признав свое поражение?!

Внезапно Лаис во что-то уткнулась, да так сильно, что зашибла плечо. Очнувшись от своих унылых дум, она обнаружила, что уже перебежала двор – и даже не заметила, как это сделала!

Теперь она стояла около стены дома, вернее, невысокой пристройки к тому крылу, в котором размещались покои Артемидора. Он жил в самой старой, судя по виду камней, части дома, а вообще строение это принадлежало к числу старейших в Коринфе: оно было даже более древним, чем храм Афродиты! Уже который век обитала здесь семья Артемидора… Но знатный род, начало которому когда-то положил Главк, чье имя теперь носят все его потомки, может вымереть и кануть в Лету, если единственный сын Ксантоса Главка, Артемидор, так никогда и не женится ни на одной из тех многочисленных юных дев, которых предлагали ему в супруги.

– Это будет очень обидно, – пробормотала Лаис. – Конечно, покровительница крепких браков Гера не слишком любит нас, соблазняющих мужчин и побуждающих их изменять супругам… Но, может быть, она поймет, что я служу сейчас не только Афродите, но и ей? Может быть, если я выведаю тайну Артемидора, его удастся на ком-нибудь женить? Помоги, о супруга Зевса, умножить ряды твоих покорных рабов!

Лаис стало не по себе от того, что она как бы торгуется с Герой. А впрочем, тут же успокоила она себя, разве всякая мольба – не подобие торга? Человек просит великих богов сделать то-то или то-то, а взамен обещает заколоть в жертву им козленка, возложить на алтарь цветы, воскурить благовония… О, такой красавец, как Артемидор, – вполне достойная жертва для любой богини, гораздо лучше какого-то там тельца!

Уверяя себя, что теперь не только Афродита, но и Гера на ее стороне, Лаис еще раз перевернула хламиду – вновь светлой стороной вверх, накинула на себя и, ставя ноги в выступы каменной стены, цепляясь за крепкие лианы плюща, проворно взобралась на крышу пристройки, где и затаилась, уповая на то, что ее невозможно разглядеть под прикрытием светлой ткани.

Крыша была сложена из плоских, тщательно отесанных плит, однако кое-где на ней были сложены груды камней – возможно, здесь собирались построить еще какое-то помещение, да так и оставили приготовленные камни. За ними и пряталась Лаис.

Наконец она решилась выглянуть.

Окно спальни Артемидора было прямо напротив, и там уже горел огонь в светильниках. Они напоминали две изящные округлые корзины, сплетенные из затейливо перекрученной бронзы и стоявшие на треножниках. В каждую «корзину» была вставлена чаша из прочного, толстого, но совершенно прозрачного стекла, которое делали только на Тринакрии^[8], особым образом обрабатывая громадные куски сплавленной породы, которая вылетает из жерла вулкана Этна.

Все знают, что Этна извергается, когда бессмертный Энкелад, которого Афина придавила горой во время гигантомахии, войны богов против гигантов, пытается выбраться на волю. Впрочем, Лаис приходилось также слышать на матиомах по теологии, будто на Этне живет сам Гефест, бог огня и покровитель кузнечного ремесла, и вулкан извергается, когда божественный кузнец начинает раздувать мехи своей наковальни. Было также упомянуто, что некий философ Эмпедокл из Акраганта (там жил народ, называвшийся сикели^[9]) бросился в кратер Этны, желая, чтобы его почитали как бога. Может быть, конечно, жители Тринакрии его и обожествили, однако во всей прочей Элладе, а также, очень может быть, и на самом Олимпе об этом и слыхом не слыхали!

Изделия из тринакрийского стекла, особенно чаши для светильников, стоили баснословные деньги благодаря своей прочности и прозрачности, и раздобыть их было очень трудно! Такие чаши Лаис прежде видела только в доме знаменитого художника Апеллеса, наложницей и натурщицей которого она когда-то была в Афинах…

Лаис привычным вздохом отдала дань воспоминаниям о той любви и ревности, которые некогда сжигали ее сердце и чуть не заставили погубить Апеллеса, очернив его перед самим царем Александром Великим, и которые в конце концов привели ее в Коринфскую школу гетер. Она принялась было разглядывать изысканную, хоть и очень простую обстановку спальни Артемидора, как вдруг открылась небольшая медная дверь и в спальню вошел седоволосый мужчина.

Он выглядел еще очень крепким, хотя и ссутулился под тяжестью прожитых лет и гнетом множества забот. Окинул комнату цепким взором, словно проверяя, все ли тут в порядке, и глянул на крышу, где пряталась Лаис.

Лаис невольно зажмурилась, боясь, что человек – это был тот самый Мавсаний, о котором ей рассказывала Сола, – заметит блеск ее не в меру любопытных глаз… Но все обошлось: Мавсаний спокойно отвел взгляд и посторонился, пропуская высокого молодого человека, при виде которого Лаис невольно затаила дыхание.

Она не раз видела Артемидора, привыкла к его красоте, к тому же сердце ее вовсе не было пронзено Эросом и следить за Артемидором ее заставляла только необходимость пройти выпускное испытание – соблазнить того, кого указали жрицы храма. И если аулетрида не справится с испытанием, то она лишается возможности быть гетерой. Служить при храме Афродиты, отдаваясь любому. Или, еще хуже, портовый притон… Мысль об этом сводила Лаис с ума. Но неприступный Артемидор!.. Однако, наверное, не нашлось бы женщины, сердце которой не дрогнуло бы при виде этого высокого красавца с крупными кольцами черных кудрей и черными глазами в обрамлении длинных загнутых ресниц. Судя по разрезу этих удлиненных глаз и бронзовой коже, в Артемидоре было немало критской крови. Сложением он отличался великолепным, хотя напоминал скорее изящного танцора, чем могучего борца, двигался легко и стремительно, однако поклонники грозной мужественности, возможно, сочли бы, что ему не мешает поднабрать веса.

– Принеси воды, Мавсаний, – сказал Артемидор голосом, который мог бы искусить самую неприступную из служительниц Геры. – Я жажду соединиться с нею, но должен быть чист и благоуханен.

С нею?! Лаис насторожилась. Неужели к Артемидору сейчас явится его возлюбленная?! Неужели повезло и Лаис сможет проникнуть в его тайну?!

– Все готово, мой господин, – сказал Мавсаний, и Лаис заметила, что в углу комнаты уже стоит большая чаша с водой, а также расстелен тугой коврик, сплетенный из холщовых лент и отлично впитывающий воду.

Мавсаний помог Артемидору раздеться, тот встал на коврик – и Лаис стала невольной свидетельницей его неспешного омовения.

Не без удовольствия, надо признать, наблюдала она за этой процедурой! Тело Артемидора было прекрасным, мужская оснастка – весьма впечатляющей, и Лаис подумала, что на матиомах, посвященных изучению мужского тела и тонкостям обращения с самыми чувствительными его местами, Артемидор был бы отличным фронтистирио^[10].