© Арсеньева Е., 2015

© ООО «Медиа Фильм Интернешнл», сценарий, кадры из сериала, 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Часть первая

Михаил Говоров впервые увидел свою дочь ясным весенним днем 1946 года.

Лишь только его «Виллис» повернул на аллею, ведущую к детскому дому, как навстречу с криками «Стой! Пароль!» бросились мальчишки, вооруженные сломанными автоматами. Это не удивило Говорова, как не удивили противотанковый «еж» вместо ворот, брошенные там и сям бочки из-под горючего, покореженный кузов немецкого грузовика, поношенные солдатские пилотки на головах мальчишек. И даже граната в руках одного из них. Война закончилась так недавно, и оружия в иных лесах «росло» больше, чем грибов. Ну а отзыв на пароль мог быть, конечно, только один…

– Победа! Победа! – крикнул Говоров, и «часовые» пропустили «Виллис».

Впрочем, снова разогнаться машине не удалось: и дорога, развороченная тяжелой техникой, была ухаб на ухабе, и оборванные, стриженные под «нуль» мальчишки бесстрашно висли на бортах открытого, без тента, «Виллиса».

Говоров оглядывал огромный парк и старинную усадьбу, в которой размещался детдом: окна забиты досками, на деревьях и стенах следы пуль, от мраморных статуй остались только безголовые и безрукие останки… А вот у этой, наоборот, ноги на месте, а все остальное снесло снарядом.

– Мне бы заведующую найти, – сказал Говоров, с трудом выбираясь из машины и опираясь на палку, без которой вот уже год после ранения не мог и шагу ступить.

– Я провожу! – вызвался тощий веселый парнишка и сразу пристал с насущным вопросом: – Дяденька, а вы Сталина видели?

– Видел, видел, – рассеянно ответил Говоров, оглядывая мельтешащую вокруг детвору, словно надеялся вот прямо сейчас увидеть ее, Лилю…

Хотя вряд ли она будет помогать мальчишкам пилить дрова или понесет с девочками узлы белья в стирку: ей же еще только два года!

– А пистолет у вас есть?

– Есть пистолет…

– А пострелять дадите?

– Пострелять? Нет, пострелять – это опасно.

– А на танке вы ездили?

– Ездил. И на самолете летал.

…Дочери Говорова уже два года, а он узнал о ее существовании лишь на днях. И заодно узнал о том, что ее матери больше нет в живых.

Одну – потерял. Другую – нашел. Такова жизнь…

Такова война.

Заведующая детдомом, немолодая изнуренная женщина с усталым лицом, первым делом показала потертую фотографию. Капитан Говоров – моложе себя нынешнего, подполковника, на три года, а веселее и счастливее настолько, что он сам не сразу узнал свое лицо. Рядом – девушка в пилотке и гимнастерке, с пышной русой косой.

Он и она. Миша и Тася. Два человека, полюбившие друг друга на войне и разлученные этой войной навеки.

– Михаил Иванович…

Говоров поднял глаза. Заведующая смотрела сочувственно. Она все понимала. Понимала, что на войне всякое случается! Даже любовь.

А от любви рождаются дети. И какое же счастье, если у этих детей есть родители.

Или хотя бы кто-то один из них…

– Михаил Иванович, вот это было на девочке.

Заведующая протянула ему медный крестик на черном шнурке.

– Я, конечно, его сняла и спрятала. Сами понимаете… Узнаете?

Говоров взял крестик. Шнурок обвился между пальцами.

…Тася, конечно, прятала крест под гимнастеркой. Но когда на минуточку прибегала к Говорову в блиндаж и они падали на его нары, или тайком встречались в медсанбатовской землянке, или просто находили укромное местечко где-нибудь в кустах, крестик метался по ее груди, путался в волосах, обвивался вокруг ласкающих пальцев Говорова. Сам он, хоть и был крещен несмышленышем, свой крест снял и выбросил, когда вступал в пионеры (все его друзья так сделали под плач матерей и вой бабушек), и равнодушно относился к «предметам культа», как это называлось. Но Тасин крестик был как бы частью ее тела, Говоров не мог даже представить Тасю без него!

И вот теперь крестик остался без Таси…

– Да. Узнаю, – кивнул Говоров.

– А это, – заведующая подала ему помятый бумажный треугольник, – это то самое неотправленное письмо. По нему я вас и нашла… Извините, мне пришлось его вскрыть.

Говоров развернул треугольник со своим именем и номером полевой почты. Открылись строчки, написанные ровненьким почерком:

«Здравствуй, любимый мой Мишенька! У нас родилась девочка. Я назвала ее Лилечка. Надеюсь, ты не против…»

Он смотрел на карандашные буквы и словно бы слышал Тасин голос: «Здравствуй, любимый мой Мишенька!»

Раньше, когда он слышал ее голос, его сладкая дрожь брала, он ни о чем не мог думать, кроме ее губ, которые произносили эти слова!

«Здравствуй, любимый мой… любимый мой…»

Говоров свернул письмо:

– Где она?

Печальные, усталые, все понимающие глаза заведующей улыбнулись:

– Идемте.

Старинная усадьба, в которой помещался детский дом, была большой, просторной, но как же тесно там было этому огромному количеству детей, которых осиротила война!

– Кроватей не хватает, – бормотала заведующая на ходу, – дети спят по двое. Матрасы набиваем соломой. Так зиму и пережили. Здесь у нас младшая группа.

Могла бы и не объяснять. К ногам Говорова непрестанно липла малышня. Все дети, коротко остриженные, исхудавшие, кое-как одетые, казались ему на одно лицо, и голоса их звенели одинаковой надеждой, и твердили они одно и то же:

– Дяденька, ты мой папа? Нет, мой! Мой! Папа, забери меня! Папочка…

Говоров с трудом переводил дыхание. Всякого повидал он на войне, но сейчас почему-то казалось, что не было в жизни ничего тяжелее, чем отводить глаза от этих детских глаз, в которых то вспыхивала, то гасла надежда, и слышать терпеливый голос заведующей:

– Нет, это не ваш папа. Но вас заберут, обязательно заберут!

В одной из комнат, уставленной двухъярусными железными кроватями, заведующая приостановилась:

– Девочка после контузии. Такая нервная… А главное, она совсем не говорит.

– Совсем не говорит? – ошеломленно переспросил Говоров.

А вокруг звенело снова и снова:

– Дядя военный, забери меня! Ты мой папа? Забери меня!..

– Вот ваша девочка, – сказала заведующая.

На руках у нянечки сидела малышка в белом платке. Платок был такой большой, что закрывал ее чуть ли не всю. Да нет, это не платок был большой, это девчушка была маленькая. Маленькая, с огромными светлыми глазами и родинкой на щечке.

Одетая в несуразное черное платьишко и валенки, она держала тряпичную куклу и равнодушно смотрела на Говорова.

«Почему она не говорит: «Ты мой папа? Забери меня!»? – мелькнула у Михаила мысль. – Ах да… она же не умеет говорить!»

– Лиля… Лилечка… – пробормотал он, осторожно садясь на кровать.

Светлые бровки девочки недоуменно сошлись на переносице. Она была так похожа на Тасю, что у Говорова сдавило горло. Эти светлые, серые, ясные глаза…

– Это твой папа, твой папа приехал! – шепнула нянечка, спуская девочку с рук.

Она смотрела насупившись, потом вдруг протянула Говорову куклу. Тот взял. Девочка подавала ему еще какие-то нелепые самодельные игрушки, которые лежали на кровати. Игрушки валились у Михаила из рук, так ему хотелось обнять дочь. А она, улыбаясь, вдруг полезла к нему на колени, как котенок, цепляясь за шинель.

Заведующая подняла упавшую палку.

– Ой, ручки какие холодные, – прошептал Говоров и, сдернув шинель, укутал в нее девочку.

Зазвенели медали, ордена – немало их собралось на груди Говорова, пока шел он военными дорогами! – и Лиля с любопытством уставилась на них.

Тряпичная кукла была забыта.

И Говоров всей душой пожелал, чтобы она так же быстро забыла и детдом, и все свои невзгоды.

Держа в охапке шинель, в которой шевелилась эта светлоглазая, отчаянно любимая девочка, Говоров пошел к выходу, приговаривая на все четыре стороны:

– Спасибо! Спасибо!

Заведующая спешила следом, хотела что-то сказать.

И Говоров вдруг испугался, что дочку ему не отдадут, ринулся со всех ног, бормоча:

– Спасибо! Спасибо! Мы сейчас домой поедем! Домой!

Заведующая протягивала ему палку, а Говоров и думать о ней забыл.

И все же она донесла и палку, и куклу до машины. Рана есть рана, палка пригодится. И кукла пригодится! Пока новую сошьют… В магазинах-то еще когда-а можно будет кукол купить!

«Виллис» умчался от детдома с такой скоростью, словно вез похищенное сокровище. Водитель Говорова, правда, крикнул вытянувшимся в воротах «часовым»: «Вольно!» – но Говоров как уткнулся лицом в беленький платочек на голове своей дочери, так и не поднимал головы.

Он дышал на ее головенку, прижимал к себе. Все казалось, что Лиле еще холодно.

Ну ничего! Теперь ей всегда будет тепло! Теперь у нее есть отец, который и согреет, и защитит от всех бед и невзгод.

А мама?..

Ну и мама у нее теперь есть!

Только маму зовут не Тася, а Рита.

Маргарита.

* * *

Маргарита Говорова сидела перед зеркалом и осторожно снимала папильотки. Ее голова вся была в маленьких аккуратненьких беленьких бантиках, ведь папильотки – это не что иное, как самые обыкновенные узенькие тряпочки.

Ничего не поделаешь, мода требует, чтобы на лбу и на макушке волосы были завиты и уложены валиком, а сзади распущены по плечам. Или вообще закручены в узел и прикрыты сеточкой.

Волосы у Маргариты красивые, светлые, даже немножко золотистые, но гладкие, поэтому ежевечернее и ежеутреннее сидение перед зеркалом стало ее многолетней привычкой. Немножко утомительной, но что же делать, такова женская доля! Чтобы быть красивой, надо страдать, это всем известно.

Одна Маргаритина сослуживица с пеной у рта уверяла, что кудри на скрученных в трубочку бумажках от конфет получаются лучше, крепче и дольше держатся.

Маргарита не спорила. Конечно, лучше! Конечно, крепче! Конечно, держатся дольше! Но какие в нынешние времена могут быть фантики?! А накручивать волосы на кусочки газеты Маргарита не могла себе позволить. Все-таки муж у нее – военный политрук, сама она служит в отделе культуры, как же можно на передовицы «Правды» кудри навивать?! Да и не на передовицы тоже не стоит… Может быть истолковано как «политическая близорукость». Конечно, Маргариту в папильотках никто не видит, кроме сына Котьки и соседа по коммуналке Евсея Ильича, доктора из госпиталя, но мало ли… ляпнут где не надо по простоте души, потом бед не оберешься. Куда спокойней – эти беленькие тряпочки надо лбом. А чтобы кудри держались подольше, волосы надо укрепить отваром льняного семени, это всякому известно!

Нижние концы Маргаритиных волос лежат красивыми волнами именно благодаря льняному семени. Правда, они завиты не на папильотки, а раскаленными марсельскими щипцами, которые Маргарита раз в неделю одалживала у соседки сверху (свои собственные были потеряны в эвакуации, а раздобыть новые никак не удавалось). Но кудри надо лбом марсельскими щипцами не больно-то назавиваешь: в два счета или лоб прижжешь, или волосы спалишь.

– Мам, – донесся из соседней комнаты голос сына Кости, – я больше не пойду в детский сад!

– Это еще почему? – удивилась Маргарита.

– Там Лёлик плюется.

Маргарита со вздохом поднялась из-за туалетного столика, покрытого кружевной салфеткой, запахнула халат и вышла из спальни.

– Опять?

Сын вздохнул.

Маргарита поджала губы. Она бы собственноручно прибила этого Лёлика, который не давал житья ее сыну. И имя, главное, какое-то дурацкое! Лёлик… на самом деле самый обыкновенный Лёшка. Что за манера коверкать имена?!

То, что сама Маргарита называла своего сына Котей, казалось ей совершенно естественным.

А что такого? Всех Костей испокон веков Котями называют! Но Лёлик… это ужас какой-то!

– Ну вот что, – сказала Маргарита, надевая на сына вельветовую курточку, которую тот снял в знак протеста, – если Лёлик не понимает слов, возьми и сам плюнь на него.

Костя посмотрел на маму исподлобья, недоверчиво. Неужели она говорит серьезно?

– Да-да, – решительно кивнула Маргарита, и кончики папильоток на ее голове затрепетали, словно крошечные белые крылышки. – Я тебе разрешаю.

Костя немедленно представил, что он сделает с Лёликом. Хорошо бы слюны набралось во рту побольше! Может, уже сейчас начать ее копить и не глотать? Хотя нет, тогда будет невозможно разговаривать. А жаль… Ну да ничего, можно же плюнуть не один раз, а несколько!

И только Костя представил себе картину страшной мести, которая вскоре настигнет вредного Лёлика, как раздался звонок в дверь.

Один звонок длинный и три коротких. К кому это пришли, интересно? Если бы к ним, к Говоровым, позвонили бы один раз. К соседу Евсею Ильичу – два. Около двери снаружи было вывешено объявление, кому сколько раз звонить. Такие объявления висели около всех квартир: «Ивановым звонить два раза, Петровым – один, Сидоровым – три…» – ну и тому подобное.

А как иначе? Чтобы все соседи разом не бросались открывать. Или наоборот – никто не выйдет, будет думать, что к другому пришли. Конечно, если ты живешь в собственной квартире один, ты о таких мелочах не думаешь. А в коммуналке столько этих беспокойных мелочей!.. Еще хорошо, что у Говоровых только один сосед, доктор, – тихий, вежливый, бывший фронтовик.

Ох-хо-хо, сейчас уже все фронтовики – бывшие, все вернулись домой. Кажется, один только Говоров, муж Маргариты, все еще где-то бродит в каких-то чужих краях! Иной раз она думает: а вернется ли Михаил вообще? Может, нашел себе там другую… Впилась какая-нибудь как пиявка, обвилась как змея. Сейчас, когда стольких мужчин поубивали, женщины на одиноких мужиков бросаются как львицы! Говоров, конечно, женат, но ведь чего только в жизни не бывает! Как бы не получить однажды вместо долгожданной телеграммы: «Встречай тогда-то, поезд такой-то, вагон…» – письмо со словами: «Дорогая Маргарита, я, конечно, очень виноват перед тобой, но…»

Глупости какие! Чего только не поналезет в голову одинокой, истосковавшейся по мужу женщины!

Звонки снова рассыпались трелью. Маргарита резко тряхнула головой и ринулась открывать дверь. Евсей-то Ильич пока доковыляет…

– Кто это там в такую рань? – спросил сосед, выглядывая из кухни.

– Да, наверное, управдом, карточки принес, – сказала Маргарита и повернула защелку замка.

Не управдом.

Какой-то мужчина в военной форме. А она в халате, в папильотках!

Маргарита торопливо прикрыла дверь, досадуя, что вот так выскочила, не подумав… И вдруг задохнулась, сообразив, что там, за дверью, – ее муж! Михаил Говоров! Михаил!

Да нет, не может быть…

Рванула дверь, смотрела недоверчиво, заново узнавая это почти забытое лицо. Он… Совсем другой! Совсем такой же!

Говоров потянулся обнять, но Маргарита все рассматривала его, коротко всхлипывая и судорожно улыбаясь, быстро касаясь его шинели, потом чуть не упала, увидев палку, на которую он опирался, и все бормотала:

– Ох… ох…

И наконец-то бросилась на шею, прижалась, радостно застонала, ничего не соображая, так ни слова и не сказав, дрожа счастливой дрожью, а Михаил гладил ее спину и приговаривал:

– Ну все, все, Рита, Риточка, я вернулся! Я дома!

Они только собрались поцеловаться, как снизу раздался важный голос:

– Дядя, а у меня вот – зуб выпал!

Говоров опустил глаза. Какой-то темноглазый мальчишка дергал его за полу шинели и тыкал пальцем в свой ротишко с темной дыркой между зубов.

– Ох! – Маргарита не то заплакала, не то засмеялась, обняла мальчишку и привлекла к себе. – Ох, Котик, это же наш папа с войны вернулся…

Говоров даже покачнулся, глянул недоверчиво.

Котик? Костя? Сын?!

Схватил его, оглядел всего, держа на вытянутых руках: волосы светлые, Маргаритины, глаза темные – его, Говорова… Сын!

– Константин, вырос! Сынок! Золотой ты мой!

Прижал к себе.

Костя еще успел гордо сообщить:

– Мне уже шесть лет! – А потом заорал: – Папка, родной! – да так и припал к отцу.

Маргарита, державшая палку Говорова, вдруг спохватилась, запахнула халат, схватилась за папильотки:

– Ох, что же это я!

И улетела в комнату.

Говоров поставил сына на пол, смотрел восхищенно, как на чудо какое-то:

– Совсем вырос… Мужик!

– С возвращением, Михаил Иванович, – негромко сказал сосед, стоявший в дверях кухни.

– Соседушка! Евсей Ильич! – радостно кинулся к нему Говоров. – Живой!

– Как видишь. Правда, немного подремонтированный – осколком прошило еще под Курском.

Он показал кожаную варежку, прикрывавшую ампутированную кисть.

– Под Курском? Обидно… – сочувственно сказал Говоров. – Но главное ведь, что живой. Верно?

Стук каблуков прервал их разговор. И Говоров ошарашенно уставился на возникшую в дверях Маргариту.

Она сняла папильотки и уложила свои чудесные волосы, переоделась во что-то такое шелестящее, шелковое, серебристое, в вырезе платья была видна грудь, огромные глаза сияли, губы цвели улыбкой, и Говоров разволновался вдруг, как мальчишка, при виде этой красоты.

Он и забыл, как красива Маргарита! И эта грудь в вырезе…

А Маргарита все одергивала наряд, поправляла волосы, бормотала что-то вроде: «Твое любимое платье… Я похудела, да?», волновалась до дрожи, как девчонка на первом свидании.

Она и забыла, как же это волнует, когда на тебя смотрят глаза мужа… любимого и любящего, да! Все мысли о каких-то там змеях, пиявках и львицах вылетели из головы!

Ох, как он смотрит!.. Конечно, истосковался по жене. И Маргарита истосковалась по нему! Так и кажется, что сейчас схватит в охапку и утащит в постель. Нет, конечно, сейчас нельзя, ведь рядом Котя и Евсей Ильич, а ей пора на работу. Но вечером! Но ночью…

По телу Маргариты пробежал блаженный озноб! И тут в дверь протиснулся какой-то неказистый солдатик лет пятидесяти с маленькой девочкой, которую он ловко держал одной рукой, и большим чемоданом в другой руке.

Наверное, это шофер, который принес вещи Михаила, сразу догадалась Маргарита. Что в чемодане?.. Ни один офицер еще не возвращался с фронта с пустыми руками! Вон, у той Маргаритиной сослуживицы, которая всем уши прожужжала про папильотки из бумаги, появились такая горжетка и такое платье из синего панбархата, что умереть можно! Догадался ли Михаил привезти панбархат? Маргарита совсем обносилась за эти годы! А любимое платьице мужа, которое она умудрилась сберечь, – это же просто тряпка тряпкой! Неужели она наконец-то оденется как человек?!

А интересно, у Михаила один чемодан? Или внизу еще остались? Неужели их бросили без присмотра?..

Ой, о чем она только думает?!

– Ну вот, добрались! – улыбнулся солдат. – Гвардии старшина Семенов!

Маргарита закивала, заулыбалась, а Говоров сказал:

– Знакомьтесь, это – Егорыч, мой ординарец и шофер, всю войну вместе прошли.

– Здравия желаем! – сияя улыбкой, отчеканил старшина.

– С Победой! – воскликнула Маргарита, растерянно прикидывая, останется ли ординарец ночевать или отправится в казарму. Хотя у него же ребенок, не может же он остаться с ребенком, что за ерунда!

Не о чем волноваться!

– Девочка какая хорошенькая, – великодушно произнесла Маргарита. – Ваша?

– Конечно! – радостно кивнул старшина, однако в это мгновение к нему подошел Говоров и ляпнул нечто несусветное:

– Это моя дочь. Ее зовут Лиля.

Маргарита хлопнула глазами. Улыбка стала неуверенной:

– Не совсем поняла… В каком смысле? Приемная?

Говоров и старшина переглянулись. Потом Говоров посмотрел на жену и, помедлив, сказал:

– Нет. Родная дочь.

Маргарита недоверчиво качнула головой. Старшина протяжно, сочувственно вздохнул.

Маргарита почувствовала, что улыбка примерзла к губам. Она ничего не могла сказать, ничего не могла понять.

Да что тут понимать-то? Львицы, змеи, пиявки!

Вот оно как!

Попятилась от Говорова, схватила за плечо Костю, втолкнула в комнату.

– Мам, ты чего, там же папа? – обиженно вскрикнул мальчик.

Но дверь уже закрылась.

Говоров качнул головой.

Он знал, что это будет трудно, но…

– Да ладно, товарищ политрук, – пробормотал Егорыч. – Все уладится! Куда ж деваться-то!

– Да-да, – рассеянно ответил Говоров. – Деваться некуда, это точно.

* * *

Маргарита не знала, как она пережила этот день. Ветровск – город небольшой, слухи о возвращении подполковника Говорова мигом разнеслись, и, стоило ей переступить порог, как две сослуживицы, с которыми Маргарита делила кабинет, набросились с поздравлениями. Их-то мужья давно вернулись, и обе женщины были искренне рады за Маргариту. Однако она видела, что их глаза светятся не только радостью, но и неутоленным любопытством: что это за девочку привез Говоров с собой? Неужто удочерил какую-то сиротку?