Глава 5

Университет занимал не один квартал и даже не два. Много больше. Еще бы. Учебное заведение почти с трехсотлетней историей, из стен которого вышло множество тех, чьими усилиями процветала Империя. И они, похоже, не забывали Alma mater, потому что здания, меж которыми нам приходилось идти, отличались от прочих размерами, архитектурой, отделкой и вообще к ним весьма-таки подходило определение «храм науки». Ну а преподаватели, так те просто впечатляли.

Независимо от размеров и объемов, они чинно шествовали, как и положено представителям высшей школы, в отличие от современных мне сотрудников вузов, прямо-таки затурканных постоянным безденежьем, мизерными зарплатами и необходимостью читать лекции везде, где платят, независимо от уровня учебного заведения.

Здесь – нет. Здесь шествовали, именно шествовали облаченные в мантии Наставники. Опирающиеся на богато украшенные посохи с тяжелыми гривнами на груди, с медальонами, указывающими на отрасль знания, в которых специализировался их носитель. Они впечатляли...

Студенчество... оно, извините за банальность, и в Африке студенчество. Крайне разнообразно одетые, горластые, шумные, деятельные, куда-то несущиеся, толпящиеся у досок с объявлениями и расписаниями занятий. Они сами представляли собой произведение искусства: кокетничающие, флиртующие. Обучение здесь, как нетрудно было сообразить, являлось совместным. Ну а гомонил народ о том же, о чем и везде, только с некоторой поправкой на средневековый антураж.

– Достойнейшие, а не поделится кто-нибудь лекциями маэстро Фобиса Зиминного?

– По философии или экономике?

– По философии, друг мой, по философии.

– С вас два кувшина темного эгерийского.

– Вы спасаете меня, друг мой, но пиво пьем вместе.

– Интересно, как вы потом читать будете? Темное эгерийское – штука забористая.

– Достойные студиозусы! В гранитном чертоге, в шестом аудиториуме лекцию по шипанскому праву Голован Гололобый читать изволит. Сего дня в час пополудни.

Популярный, видимо, дяденька, судя по тому, что немалая часть народа в одну сторону так и дунула.

– Но, маэстро, неужели нет ни одного места в семинаре, вами водительствуемом?

– Мне жаль, контесса, но список уже полон.

– Однако в рецензии на мой этюд...

– «О нравах Западной Степи»? Так это вы автор? Прошу принять мою руку, милейшая контесса. Мы, думаю, найдем для вас место. Приятно, приятно удивлен. Столь пронзительный ум при столь хрупкой внешности.

Невысокий худощавый мужчина удивленно хмурил кустистые брови, глядя снизу вверх. Действительно, очень красивое лицо у высокой девушки в богатом платье, щедро украшенном драгоценностями и весьма нескромно облегающем формы выдающейся фигуры. Что характерно, маэстро смотрел на претендентку с любопытством, а вот она на обладателя весьма прозаичной внешности – с полным обожанием.

– Маэстро Гладиус дает лекцию в Звездном чертоге, в двенадцатом аудиториуме. – И часть народа опять качнулась в сторону, поддавшись призыву.

– По астрономии?

– Совершенно верно.

– Любопытно.

– Маэстро Гладиус – солдафон и невежа, – прервал обычное течение событий глубокий и звучный голос. Я обернулся. Голос абсолютно соответствовал обладателю. Высокий, широкоплечий, богато одетый. Длинная шпага у пояса. Густая черная шевелюра до плеч, золотая серьга с красным камнем в ухе. Горбоносая физиономия украшена испаньолкой. И взгляд надменный, вызывающий. Авантюрист какой-то, а не студент. Хотя, как показывает практика, одно другому не мешает.

– А ты профан, – немедленно вступился за профессора с милитаристским именем верзила со свернутым носом. Короткая стрижка, потертая кожаная куртка и короткий меч с богато украшенной рукоятью. Все ясно: решивший поучиться ветеран. – И невежа, – добавил он, заложив большие пальцы рук за пояс.

– В круг! – с изумленной поспешностью сказал щеголь. – Я вызываю вас. Заклад...

Верзила приоткрыл рот, но вдруг захлопнул его, резко лязгнув зубами от доброй оплеухи, которую влепил ему невысокий щупловатый блондин. Его опрятная, но простая одежда входила в некоторый диссонанс с упрощенными драгоценными ножнами длинного эстока.

– Ты сколько раз за него этюды писал, Луций? – ядовито поинтересовался блондин.

– Шесть, – виновато сообщил верзила.

– Сегодня ты едва не попал на седьмой. Твой меч против его шпаги. – Блондин говорил так, словно щеголеватый брюнет здесь отсутствовал. Наконец обратил на него внимание.

– Конт Джизел. Мое почтение, – слегка поклонился. – Так какой из постулатов маэстро Гладиуса вызвал ваше неприятие?

Брюнет был уже сама любезность.

– Яр Шалдон. О чем вы? Может, нам продолжить беседу в «Беспалом школяре»?

– Отчего нет? – И начинающие ученые направились для проведения дискуссии в ближайшее питейное заведение. Ну а мы двинули за ним.

* * *

Вообще-то в Университетум мы прибыли за знаниями.

В первом выданном руководством адресе нам не повезло. Двухметровый, как в длину, так и в ширину, дядька сообщил, что поскольку «их величие» в поместье отбыть изволили, принять нас не смогут.

И мы поехали в Университетум. Успешно доехали и сейчас поспешали за нашими невольными проводниками, которые, впрочем, к питейному заведению направлялись весьма уверенно, что указывало на знание местной географии. По дороге троица активно пикировалась, но не злобно, а так, привычно. Что характерно. Мишенью для насмешек в основном был тот самый верзила с древнеримским именем. А вот агрессорами в этой самой интеллектуальной развлекухе выступали как раз таки представители дворянства, долженствующие в соответствии с феодальным правом этого самого выходца из народа всячески защищать. Однако обязанностью своей оба нахально манкировали. Эксплуататоры.

Правда, народный выдвиженец явно не страдал. С удовольствием поворачивал свою коротко стриженную голову к ораторствующему и внимательно, с удовольствием выслушивал. Впитывал, надо полагать, мудрость господствующего класса. Учился. Уровень поднимал. Свой. Ответ же он, как человек военный, придерживал до удобного момента.

И он настал.

Когда зажравшееся дворянство в предвкушении скорого застолья уже поднялось на крыльцо питейного заведения и остановить его порыв ничто не могло, верзила высказался. Лица его мы при этом не видели, но выражение представить совсем не трудно. Мечтательно так сказал:

– Языкастые вы мои! Жаль, не знали вы маэстра Гладиуса раньше. Две такие метлы. Весь плац бы вылизали!

– Брат мой, а что такое плац? – сразу полюбопытствовал Хамыц. Должен заметить, что голос у него громкий, а говорить вполголоса ему не позволяет честь. Но я – человек другой эпохи и пояснил. Негромко:

– Площадь такая. – И предрекая следующий вопрос: – Большая. – Бояре слегка притормозили свое согласованное движение к цели. Спины их напряглись. И очень желая разрядить обстановку, я почему-то сказал: – Мощеная.

Или мое желание обрело гипнотическую форму, или дворянство очень хотело пива. На нашу бестактность решили внимания не обращать и дружно нырнули в недра заведения. А вежливый Луций еще и дорогу нам уступил. Со всем почтением. Но в глазах чертенята прыгали. Определенно прыгали.

Дизайнерская мысль в области логистики питейных заведений, как я, впрочем, уже указывал выше, от привычной мне почти не отличалась. Высокое, просторное помещение по всей длине своей демонстрировало стойку. Солидную такую, из толстых плах собранную, но при этом донельзя уютную – явно настоящий мастер постарался и крышку, наверное, чтобы не ковыряли, из тяжелой каменной плитки выложил. Высокие табуреты сделаны были тоже основательно и увесисто, и, вероятно, для того чтобы они не использовались в качестве аргументов в научных спорах, скорее всего, здесь часто происходящих, их еще и плотно прикрутили к полу. Болтами. Да и вся мебель в этом заведении подчинялась законам одной концепции. Стабильно-неподъемной такой. Ее тоже в качестве аргумента использовать было бы проблематично. Да оно все и к лучшему. И от тележных колес, уставленных огарками свечей, дизайнер отказался. Капля воска в супчике во время обеда вряд ли может улучшить аппетит. Под высоким стрельчатым потолком сыпали разноцветными блесками здоровенные хрустальные люстры. Это сейчас-то, днем. Представляю, как горит это великолепие, когда возжигают светильники.

В диссонанс яркому освещению и празднично-белым столешницам хозяин заведения предпочитал посуду мрачноватых тонов, причем в вагнеровской такой трактовке – от темно-багровой до черной. Абсолютно все, представляете? От кувшина до солонки, от тарелки до винных бокалов... Столовые приборы, и те из этого странного материала. И пиво он нам в фирменных кружках подал. Пиво хорошее. Темное. Холодное. А кружка слишком легкая. Ну явно не керамика. На пластмассу больше похоже.

Человек я любопытный и нестеснительный. Наверное, потому сразу озвучил вопрос и по выражению лица буфетчика (терпеть не могу это обезличенное – бармен, а вот буфетчик, как вкусно!) понял, что спросил у кого надо.

Буфетчик прекратил протирать кружку, это у них мания такая – кружки протирать, отложил и кружку, и полотенце в сторону и поднял высоко над головой указательный палец правой руки. Руку он, впрочем, тоже поднял.

– Конт Дзли – очень светлая голова, – сообщил он нам, пребывая в вышеописанной позе. Затем пафос в нем иссяк, и, вернувшись к протиранию емкости для пития, гораздо менее торжественно проинформировал: – Но и баламут изрядный.

Не раз, оказывается, указанный конт в процессе дискуссий научных (а заведение и функции научного клуба выполняло) драки устраивал, точку зрения свою отстаивая. Мебель в заведении, как вы помните, была неподъемной именно из этих соображений, а вот посуды в процессе диспутов разбивалось изрядно. Несколько раз счета, и немалые, оплачивал папенька молодого шалопая. А потом рассердился и прекратил финансирование. Поскольку сложности в форме неуплаты подобного рода долгов администрацией Университетума не приветствовались и вполне могли привести к отчислению, конт Дзли взялся за ум. И умудрился разработать метод, позволяющий изготавливать...

– Ту самую посуду, что вы изволите держать в руках. Легка, эстетична, а поскольку делать он ее исхитряется из угольной пыли, которая и не стоит ничего, то и дешева изрядно. А может, вы купить ее пожелаете? Тогда милости просим. Так что богат наш конт ныне и талантлив по-прежнему. И, похоже, остепенится скоро. – Тут наш визави быстро вдруг поскучнел. Но из его негромкого, но довольного ворчания стало ясно, что предметом воздыхания многажды упомянутого конта являлась не кто иная, как младшая дочь достопочтенного буфетчика. Конечно, самая любимая, но перспектива породниться с контом очень даже душу хозяина согревала. Так что, пожелав доброму дяденьке всяческих успехов, взяли мы по кружке пива и отправились к столу дожидаться обещанного обеда.

* * *

Обед нам подали приятнейший. Как говорили армейские классики – простой, но обильный. После чего начали наслаждаться жизнью. На полный организм наслаждаться жизнью куда как приятно. Но не получилось. Кого-то мы в этом заведении заинтересовали. Неудивительно, но зачем?

По идее, конечно, какого-то уж особого внимания мы привлекать не должны были. Как указывалось выше, пребывали здесь персонажи и поэкзотичнее, но... Жизнь, как известно, из мелочей складывается. А отец-командир, товарищ Сергей Идонгович, как раз на означенные мелочи внимания-то и не обращал. Естественно это. Ну скажите на милость, какой командир роты спецназа будет бойцу, не в одном бою, заметьте, проверенному, устройство автомата разъяснять. Вот и товарищ Тивас в высях горно-стратегических пребывал: каждый боец обязан-де маневр свой знать, и это правильно. Но боец бойцу рознь. Тем более если он дикарь дикарем в обыденной жизни, хотя в лесу, конечно, царь зверей. А вот Саин пояснил, с задержкой и некоторой издевкой. Дело в том, что одеяния из кожи огнистых змеев при своей весьма высокой ценности указывали, причем совершенно недвусмысленно, на принадлежность к братству вольных воителей, не странствующих, а именно вольных, то бишь, наемников. А с сообществом этим, как, впрочем, и со многими другими, цех студиозусов пребывал в весьма сложных взаимоотношениях. Нет, конечно, прецеденты случались. И наемники в студенты уходили, и студенты по излишней живости характера плащ странствий надевали. Случались прецеденты. Но вот так вот нахально, в студенческий кабак... Моветон. И если я в своем френчике еще как-то укладывался в мироощущения окружающих, то шикарный длинный плащ Хамыца очень быстро заделался целью весьма-таки проказливых взоров. А как известно, шутит студенчество порой скверно.

– Ах, посмотрите, конт, как огромен этот свирепый наемник, – раздалось вдруг за соседним столом. И говорит кто, не поймешь: те, кто на нас глядит, доброжелательные все такие, отнюдь не испуганные. Те, что спиной к нам сидят, не вертятся.

– А меч, а меч! – Спокойно сидевший до этого Хамыц вдруг прислушался и напрягся. Ощутимо. Он, похоже, больше людей, что спокойно перемещаться мешали, только тех, кто его оружие критиковал, недолюбливал.

– Прекрасен, прекрасен! – заворковали на несколько голосов. Хамыц расслабился.

– Кто?

– И меч, и наемник, – шаловливо вынесли резюме соседи.

– А плеч разворот? Да, плеч разворот! А волосы до плеч? Да, волосы до плеч.

Признаюсь, за все время нашего путешествия я так и не понял, когда мой вечноулыбающийся предок шутит, а когда говорит серьезно. Вот и сейчас, одарив широченной улыбкой пробегающую мимо нашего стола симпатичную официантку, он вдруг поинтересовался:

– Прости, алдар, не скажешь ли, сколь вольны нравы в этой стране?

Я пожал плечами.

– Ведь сколь странно, что в заведении, где еду подают, столь милые девицы. – А куртуазности он у Унго набрался, набрался. Пробегающая в обратном направлении официантка, молоденькая, милая такая, не поленилась оглянуться и одарить обаятельного великана приятнейшей улыбкой.

– ...слышать голоса тех, кто женщинам предпочитает мужчин... – За соседним столом вдруг ворковать перестали. – Когда я был в стране Рум, там встречались люди как мужчины внешне, но сами мужчинам отдавались. – За соседним столом установилась тишина. – Правда, – философски закончил студент, – сколько стран, столько и нравов.

С трудом сдерживая улыбку, я был вынужден согласиться:

– Ты прав, брат мой.

Один из сидевших к нам спиной не встал на ноги. Взлетел. Развернулся.

– Да что он себе позволяет! – взвыл он. – Поединок!

Хамыц развернулся неторопливо. Приложил ладонь к уху. Причем оказалась она в опасной близости от рукояти меча.

– Ты говоришь, что?

Из-за других столов послышались смешки.

Юноша с односторонним чувством юмора покраснел, как бурак.

– Я сказал – поединок!

– А мне все равно, что ты говоришь. Иди посуду мой.

Парень явно собрался взяться за оружие.

Реакция окружающих мне в целом нравилась. Массы, в простоте своей, к таким скандалам были привычны. Из-за столов никто не вскакивал, разнимать не лез, так, отдельные, далеко сидящие, вроде как привстали, чтобы видеть.

Что делать, студенчество! А то ведь как бывает, только люди соберутся отношения выяснять, как доброхоты набегут, в рожу друг дружке насовать помешают, пар, так сказать, спустить. Те злобу и затаят, а там и до смертоубийства недалеко.

Наш оппонент рефлексиями не страдал, как, впрочем, и богатством словарного запаса.

– Поединок! – почти закричал он. И вдруг с треском распахнулась дверь недалеко от нас. В каждом приличном заведении ведь кабинеты есть.

– Лорд-проректор, – испуганно прошелестело по кабаку.

* * *

Вмешавшийся в свару меньше всего походил на лорда, хотя вот здесь я могу ошибиться, видеть мне пока приходилось лишь лордов южных. Так что, вдруг они здесь другие? Этот вот был очень... авантажный. И относить к такому обращение «лорд-проректор» мне, например, в голову бы пришло в последнюю очередь. Потому как был он кудлат, громаден, широкоплеч, грудаст, пузат и краснорож. За последний эпитет, может, и стоило бы принести извинения, но лицом фейс сего благородного мужа назвать язык не поворачивался. Жезлом, на который опирался достойный ученый, можно было прибить дракона средних размеров. При должной сноровке, конечно, потому как выглядел предмет увесисто. Бордовая мантия, в соответствии со справкой Саина, указывала на то, что специализировался великан в сфере наук отвлеченных – философии, логики, схоластики. Но студенчество поглядывало на педагога, представлявшего столь мирные дисциплины, не только с уважением. С опаской посматривали на наставника студиозусы.