© Катя Тарасова, 2024

© Татьяна Сырникова, иллюстрации, 2024

© ООО «Издательство Лайвбук», 2025

* * *

Эти записки – о течении просто-жизни, где каждая мелочь важна, если речь идет о тех, кого ты любишь…Только так и может современный человек, живущий в мире, который ни в какой сюжет не уложишь, потому что в этом мире происходит все, везде и одновременно, написать о себе: фиксируя происходящее, эпизод за эпизодом, ничего из него не выбрасывая и не ранжируя. Поэтому в один текст непостижимо уложены профессиональные байки переводчицы с японского, диалоги с мамой, смешные, но и грустные – оттого, что мы знаем, что мамы скоро не станет, рассказ о психушке, полный неожиданной самоиронии, и анималистические мемуары о любимых чихуахуа. Легкое и в то же время серьезное чтение для приятного вечера.

Евгения Вежлян, литературный критик, поэтесса

Книга зарисовок, внимательных заметок Кати Тарасовой дорога мне по личным и профессиональным причинам. С автором я познакомилась за много лет до того, как она задумала написать книгу. Но дорого и то, что книга написана в резиденции Дома творчества Переделкино, там же найден издатель.

В книге Кати Тарасовой можно выделить три большие части. Заметки о жизни и работе япониста: Катя долгое время устно и письменно переводила с японского. Это заметки талантливой рассказчицы, которая по переводческим делам побывала за последние 30 лет во многих городах России и Японии. И с сибирскими директорами заводов, и с лауреатами конкурса Чайковского, и с олигархами. Вторая часть – заметки из мест заботы о ментальном здоровье. Здесь очень много юмора, который я назвала бы «тихим» – я не смеюсь в голос, но улыбаюсь деликатному и полному самоиронии рассказу. Третья часть – семейная.

В книге ценна интонация наблюдательного рассказчика, внимательного слушателя и собеседника.

Юлия Вронская,

директор по развитию Дома творчества Переделкино

Сначала Катя была лучшей студенткой в группе, потом стала одним из лучших в России переводчиков японского языка. Перевод – это, конечно, не только тяжелая работа, но и творчество. Тем не менее занятия переводом все-таки имеют жесткие рамки и правила, которые придумал не ты сам. Знаю по себе, что от этого устаешь – душа просится на волю. И вот теперь бывшая Катя, а теперь уже Екатерина Сергеевна, взялась за сочинение собственной прозы.

Когда я приступал к чтению рукописи, меня порадовали эпиграфы к ней, в особенности те слова, которые принадлежат Георгию Данелии. Его фильм «Не горюй!» я считаю шедевром всех времен и народов, а книгу «Безбилетный пассажир» перечитываю каждый год. Эстетику Данелии я бы определил как «смех сквозь слезы». Прозу Екатерины Тарасовой я кладу в ту же корзину. Она пишет про людей, с которыми свела ее судьба. Здесь находится место и персонажам (как замечательным, так и никчемным), которых ей довелось переводить, терпеливым врачам и их вздорным пациентам, любимым родственникам, друзьям, собакам… Читая, то смеешься, то плачешь. В общем, это по-настоящему трогательное чтение. Жизнь в большом городе настраивает на цинический и равнодушный лад, но Екатерине Тарасовой удается одушевить окружающее ее пространство, которое не хочется покидать.

Александр Мещеряков,

доктор исторических наук, переводчик с японского, литератор

Лица, которые попытаются найти в этом повествовании мотив, будут отданы под суд; лица, которые попытаются найти в нем мораль, будут сосланы; лица, которые попытаются найти в нем сюжет, будут расстреляны.

Марк Твен. «Приключения Гекльберри Финна»

То, что написано в этой книге, было со мной… А может, этого и не было…

Георгий Данелия «Безбилетный пассажир»

Весною – рассвет.

Сэй Сёнагон «Записки у изголовья»

Кактус Леонова

Говорят, писатель Леонов очень любил выращивать кактусы. Любимое занятие его было после писательского дела и собирания книг в свою огромную библиотеку. Кактусы он не только выращивал, но и прививал. Один к другому, а потом второй, и третий, и четвертый… И получалась такая диковина: поликактус. Вроде и колючий, но красивый до жути.

Вот и мои заметки: разрозненны и объединены друг с другом, немного колючи, а красивы или нет, решать читателю.

Предисловие

Лет семь-восемь назад мне посчастливилось побывать в Туре (ударение на е), столице Эвенкии, и присоединиться к общности почетных эвенков. Хотя в моих жилах течет совсем другая кровь, желание петь о том, что вижу, сильнее меня. Если бы я изучала тюркские языки, то сравнила бы себя, наверное, с акыном, но в сердце моем стучит японский, поэтому я пишу эти заметки в японском жанре дзуйхицу, или, буквально, «следуя за кистью», который был известен еще с Х века в «Записках у изголовья» придворной фрейлины Сэй Сёнагон. Но мои ваби, саби и югэн^[1] не только несут в себе легкую улыбку, но даже позволяют смеяться над, казалось бы, совсем грустными вещами. Остановиться, вглядеться и засмеяться, от чего на сердце светло.

Записки из мест заботы о ментальном здоровье

В конце февраля 2022 все схлопнулось за несколько мгновений. Пропала любимая работа – смысл и опора всей моей жизни. Раньше мы с коллегами-переводчиками иногда грустно вздыхали: чем будем заниматься в старости, на пенсии, когда выйдем в тираж, чем будем развлекать себя, на что жить? Но это были тревожные мысли, направленные в далекое будущее. Никто не подозревал и даже подумать не мог, что в конце февраля 2022 вся работа закончится в один миг, мы и наш японский станут никому не нужными и нам придется оцепенело смотреть на кадры бомбежек, взрывов, со зверскиубитыми, ранеными и осиротевшими детьми.

Все это, что совсем неудивительно, вогнало меня в жуткую депрессию и тоску. И в конце августа я оказалась в больнице. На тот момент я четвертый месяц подряд пребывала глубоко на дне и творила черт знает что в буквальном смысле этого слова. Писала записки бывшему мужу «прости я сука», пытаясь сигануть с крыши его дома. Оставляла инструкции с паролями от компа, телефона и банковских карточек на после моей смерти, в которой, как водится, прошу никого не винить. Поочередно и вместе выносила мозг друзьям, умоляя их убить меня, раз у меня самой не получается. Выучила наизусть тексты в Яндексе «Как уйти из жизни легко и быстро?», ответ – никак. Добрый Яндекс на мои запросы любезно предлагал первыми страницами «Как диагностировать и что делать, если у вас шизофрения». Диагност из Яндекса хреновый: шизофрении у меня не было. Но если бы у меня был пистолет или быстродействующий яд, то я могла бы «попасть пальцем в небо», как в песне Земфиры: «Мой друг сошел с ума и застрелился».

Мои преданные и горячо любимые мною в моем здравом уме друзья тем не менее не бросали меня, а вежливо отвечали, что я нахожусь в мире своих фантазий, что я не одна, что они готовы мне помочь разумным образом, а не так, как я прошу.

Они дистанционно из Москвы заказывали мне готовую еду на месяц, дарили на день рождения микроволновку, советовали психологов и психотерапевтов, возили меня в больницу «Ихилов» (ударение на первое и, дело было в Израиле) на госпитализацию (не получилось, зато я теперь многое знаю об особенностях приемных покоев израильских больниц из разряда недайбоже!). Подруга Ленка (дай бог ей здоровья и мужа непьющего!), приехавшая меня спасать: готовить еду и прогуливать вдоль моря, так обалдела от моих вечных воплей «убей меня – смотри, как это просто», что сбежала от меня вместе с собакой Мару (бабушка-пес чихуахуа, 14 лет) перекантоваться в хату к знакомому мальчику, случайно встретив его в кафе во Флорике^[2]. Мальчик как раз уезжал в поход, и квартира пустовала. Почти вышедшая из депрессии мультизадачная Ленка не опускала рук и возила меня то к моим друзьям в Хайфу, то к бабушке-психиатру, у которой самой, видимо, была деменция: не узнав записку с датой и временем приема, написанную ее же рукой, она говорила: «Принять вас не могу». Потом Ленкин друг отвез нас на своей машине к Светилу психиатрии, который жил в офигенно красивых горах под Иерусалимом. Светило был очень мил, занимался, помимо психиатрии, лингвистическими особенностями в речи психиатрических больных, мы говорили с ним на одном языке, а диагноз мой, как сказал он: ОСИПЛ. То есть отделение структурной и прикладной лингвистики филфака МГУ, которое я закончила. Так как я похудела на тринадцать кг и излучала скорее ауру переводчика с японского, чем лингвиста – специалиста по прикладным системам, как написано в моем дипломе, он не сразу распознал во мне осипловские черты, но потом сокрушался с видом: ну вот, еще одна. К рекомендациям Светила я не прислушалась, хотя потом даже в своем бреду (или бреде?) испытывала угрызения совести из-за того, что воспользовалась его временем, которое он мог бы потратить на тех, кому его помощь действительно (как я думала в тот момент) была нужнее.

Психотерапевты моих друзей стройным хором твердили: бросьте ее, спасение утопающих – дело рук самих утопающих, пусть падает на дно, если ей так хочется, – и приводили в пример больных на ИВЛ, которые пытаются вырвать трубки. Но мои друзья не отступали и разработали план-перехват. Выбрали подругу из Москвы, которая на тот момент не была загружена работой. Ленка купила ей авиабилеты, приятель Ленки написал на иврите сопроводительное письмо, зачем подруга едет в Израиль, опустив ее главную миссию: забрать в Москву ополоумевшую подругу, то есть меня.

Подруга – творческая личность, у которой особые отношения со временем, расписаниями и прочими атрибутами обыденной жизни, поэтому все боялись, как она доберется в Бен Гурион через Дубай, и следили за ее перемещением в общем чатике, который почему-то назывался «шкаф», хотя, что уж тут говорить, на шкаф я была похожа меньше всего. Мы с Ленкой поехали в аэропорт встречать подругу. Ленка боялась, что ту не впустят в Израиль, я же была уверена, что впустят, так как Господь должен был дать мне последний шанс на спасение. И ее впустили. Подругу мы узнали не сразу, она коротко подстриглась, немного поправилась и стала носить вишневое вместо черного.

Она протусовала у меня несколько дней, демонстрируя железную выдержку и терпение в ответ на все мои провокации, смотрела лекции каких-то то ли бабаджи, то ли сахаджи, короче индийских гуру, и фильмы про доктора Асмолова, который, кажется, сто с чем-то лет назад преподавал физкультуру в Новой Бухаре в гимназии моего дедушки. Среди одноклассников дедушки были дети из гарема эмира Бухарского… но, впрочем, я увлеклась, и это совсем другая история.

Творческая подруга ходила ночами купаться в море, забывая код от входной двери в три часа ночи под моим балконом, таскала меня в сорокаградусную жару на блошиный рынок Пишпишим прикупить сувениров, фотографировала граффити Флорентина, два часа уговаривала меня пойти купаться в море и, спасибо ей, в этом преуспела. Как ни странно, несмотря на мои вопли «Я никуда не полечу!» в день отъезда мы выехали в Бен Гурион с двумя моими чемоданами. Ленка купила мне мой любимый айс-кофе, помахала нам рукой, надеясь, что на ее паспорт тоже наклеят стикер, начинающийся с цифры два – означающий «очень даже благонадежна», когда она будет улетать из Израиля. И мы полетели. Летели мы через Анталию.

Подруга сказала, что любит сюрпризы и неожиданности и так ненавидит, когда все идет по плану, что никакого плана у нее нет. Мы побродили по жаркой Анталии, подруга даже искупалась, пообедали под ее восторженные реплики: «Посмотри, как тут красиво!» – Тут? Что? А, ну да.

Она периодически спрашивала меня: «Катя, где ты сейчас?» или грустно констатировала: «Ты не здесь».

В общем, из Анталии мы прилетели в Москву, и через пару дней друзья отвезли меня сюда, то есть в дурку.

Я скинула тринадцать кг и хожу в худи, трениках, трусах и носках своей подруги, бюстгальтер (или лифак, как говорит мой лечащий врач), кроксы и футболка Дианы Арбениной «Переживем» (подарок артиста) – из личной коллекции «модели». То ли Козетта, то ли Гаврош. Голова седая: корни отросли, хвостик и очки. Судя по тому, что санитары уже два раза спрашивали про моих подруг: «Это ваша дочь?», выгляжу я не очень. На свой возраст, а то и старше.

Весь персонал тут очень приветлив и дружелюбен. Девочки на раздаче еды уже выучили мои вкусы и дают мне один белый, один черный хлеб или наливают побольше любимого чаю с лимоном в мою желтую пластмассовую чашку, а не, как обычно, в пластиковый стаканчик. Медсестры улыбаются и небольно ставят капельницы, извиняются, если пришли позже, чем обычно: «На пятом этаже было много заборов крови, мы брали кровь и ставили капельницы сразу, чтобы лишний раз не травмировать пациентов». Санитарки спрашивают меня: «Катя, ну когда же тебя выпишут? Ты же вроде нормальная. С виду», или: «А ты, я смотрю, шустрая». Они ко всем обращаются на ты, но в этом скорее слышится не грубость и пренебрежение, а родственная забота. «Давай сюда свой остывший ужин, я тебе разогрею, мой хороший».

С другой стороны, конечно, правила пребывания в психиатрической клинике тут не нарушаются. На окнах и в лестничных пролетах – решетки; окна и двери без ручек, персонал ходит со своими ручками-открывашками. Некоторые особенно строгие медсестры следят, выпил ли ты таблетки, и иногда – со мной такое случилось однажды – просят открыть рот, показать, что таблетки проглочены. Правда, иногда особо сообразительные пациенты таблетки или выплевывают, или прячут в карман, но это волшебным образом (кругом камеры) довольно-таки быстро становится известным. И им приходится выпивать таблетки под строгим надзором.

Камеры есть и в палатах, и в коридоре. Обязанность санитарок, которых здесь называют помощницами по уходу, – следить, как бы чего не вышло. Камеры в туалетах гуманно отсутствуют. Или я их не заметила.

У любящих по ночам скроллить в телефоне телефоны отбирают, ногти пациентов на руках и ногах стригут санитарки. Бритву выдают и дают побриться также в присутствии санитарок. Так что я теперь – олицетворение бодипозитива.

Матрасы и подушки – в клеенчатых чехлах на случай всяческих излияний.

Гулять мне можно только с подругами, но это и хорошо: мужья, жены, дети, братья-сестры и прочие родственники когда-то заканчиваются, список подруг – бесконечен. Так что теперь я как шамаханская царица: хочу чаю зеленого, а не черного; привезите мне шоколадку не молочную, а горькую.

Из списка подруг можно сделать бесконечный континуум, но иногда случаются осечки. Приехала б. (бывшая) свекровь.

– Кто это к вам? – спрашивают.

Я для весу – типа тогда точно гулять отпустят – говорю:

– Бывшая свекровь.

И – опаньки:

– А вам можно только с подругами.

Пришлось долго рассказывать, что и свекровь, особенно бывшая, может стать подругой.

С другом мужескаго полу тоже гулять не пустили, но разрешили посидеть в креслах в холле, как будто мы сразу бы с ним в какой-нибудь сугроб запилили и слились бы в экстазе. Хотя понимаю их подозрения: я после салона, куда меня любезно отпустили, в манике, педике, с распрямленными покрашенными волосами – ну не для подруг же старалась.

Так как делать мне здесь абсолютно нечего: невозможно же бесконечно собирать паззлы, раскрашивать картинки и ходить под «Три дня любви» Евы Польны по длинному коридору, – я наблюдаю. Как говорил один знакомый немец, я пришел сюда «наблюдовать». Я люблю наблюдать за людьми и придумывать разные истории. Итак.

– Валя, вы помыли пол в палате? – спрашиваю я у санитарки Вали, мрачной грозной женщины, которая прикатила тележку с ведрами и тряпками для мытья полов.

– Если бы помыла, то я бы уже отъехала.

Спорное утверждение для учреждения, где мы находимся. Может, и отъехала уже. Не помыв.

Подруга Ирка спрашивает, есть ли на территории моего санатория белки.

Говорю:

– Есть, даже две, а прошлой зимой видели лису, но она, кажется, зиму не пережила.

– Вот и хорошо, – говорит Ирка. – К ним нельзя подходить, к лисам этим, вдруг… сумасшедшая.

Вскоре после моего поступления маленькая санитарка узбечка Маша спрашивает меня: «Вы с голосами или не спите?»

Задумалась. Пыталась найти в себе голоса, даже погуглила. Но нет.

Маша путает фамилии, часто пытается дать мне чужую зубную щетку и называет меня «как-ее-там-Zахарова», нелучшая фамилия в нынешние времена (Олюшка и Катя, простите).

Снаружи киргизы с раз-веялками собирают опавшие листья в черные мешки. А-ля расчлененка Декстера.

А Аня с рыженькой косичкой звонким голоском правильно напевает в ду́ше «Листья желтые». Говорят, Аня раньше пела в каком-то ансамбле, а теперь живет здесь. Долго. Может, навсегда. Просит кастеляншу Заряну Сергеевну (не путать с санитаркой Зариной) заплетать ее рыжие с сединой волосы в длинную косичку. Аня быстро ходит по коридору в белых кроксах, не размахивая руками (такая походка есть и у других обитателей, я называю их пряничными человечками). Зубов Аня не носит. Жмут. Иногда клеится к Семену Нечипоренко, который тоже рыжий с проседью и тоже живет тут вечно. Он подолгу сидит в игровой комнате и играет в какую-то стрелялку с римскими воинами. (Один раз он спрашивал меня(!), как называется наименьшее боевое подразделение у римлян, и я (о чудо! университетское образование не пропьешь) угадала.) У Семена большой живот, и он носит казенные пижамные штаныв сине-черную клетку, которые ему коротки.

Диалог. Аня хлопает Семена по животу и спрашивает: «Ты на каком месяце?»

Семен: «На восемнадцатом».

Аня: «Как у слона. Дальше ты должен сказать: а хочешь, хоботок покажу?»

Но Семен молчит. И не хочет ничего показывать.

У Ани бездонные голубые глаза, и она как-то пару дней заходила ко мне в палату нюхать подаренные подругами гиацинты. Наклонялась к ним близко и говорила: «Ох, какой аромат, с днем рождения вас». Правда, цветы быстро завяли, да и день рождения у меня был в начале июля. Аня расстроилась.

Однажды Аня надела колечко с жемчугом и новый коричневый кардиган и дефилировала по коридору со словами: «Мне к лицу дорогие вещи».

Перед сном, на ночь нам дают кефир.

Юля Суслова высовывается из палаты: «А кефир будет?»