Надя продолжала меняться, продолжала свое странное медленное пробуждение. Словно через музыку в ней росло чувство сопричастности жизни. Надя все отчетливее ощущала, что окружающие ее улицы, наполненные фортепианными звуками, – это она сама. И фортепианные звуки – это тоже она. Все вокруг живет, звучит, движется, перетекает. Все неделимо, взаимосвязано, и Надя – часть этого большого сложного мира. Надя – гостья на празднике жизни. Потому что ее тоже приглашали на этот праздник, не только всех остальных. Не только детей, с веселыми криками бегущих эстафету в актовом зале. И Надя вовсе не на краю этого праздника, она в нем, внутри, в самом центре. Вот же она, кружится в потоке баховской Фантазии до минор. Или вот сейчас застывает в «Слезе» Мусоргского, медленно скатывается вместе с ней на пол. Она тут, в этом мире. Она вовлечена во все, что происходит вокруг. И от этой мысли внутри становится тепло, душисто и липко, словно рассыпаются перележавшие на солнце виноградины. Зеленые, полупрозрачные – как Надины глаза.
Но вместе с праздником пробуждения приходило что-то еще. Что-то горькое и неотвратимое. Неотрывно связанное с раскрывающейся полнотой чувств. Будто обратная сторона медали. Тяжелая густая тишина, нависшая в неубранном после веселья зале. Надя не сразу поняла, что это. Начала догадываться только первого августа, в последний день занятий перед отпуском Юлии Валентиновны. В то утро Надя увидела на тротуаре рядом с «Ароматным миром» мертвого голубя. Зачем-то остановилась, склонившись над птичьим телом, несомненно кишащим болезнетворными бактериями. По крайней мере так сказала бы бабушка. Надя замерла над приоткрытым клювом, остановившимся желтым глазом, иссохшей сизостью крыльев. И спустя несколько секунд вздрогнула, неожиданно осознав, что в смерти голубя как будто видит собственную смерть.
Влившись в цветущую, горячую кровь жизни, Надя стала видеть собственную смерть повсюду – во всех смертях. И рассыпавшиеся внутри Нади виноградины трескаются, и сквозь их лопнувшую кожицу просачивается мякоть, слегка тронутая удушливо-сладким разложением.