– Что же? – спросила Шарлотта, продолжавшая вести этот несколько странный разговор; остальные сестры и брат все это время сидели фактически неподвижно, всем своим видом выдавая совершеннейшее недоумение, за исключением, быть может, лишь Эмили, которой уже доводилось слышать подобные речи из уст Марии.

– Мне невыразимо жаль, – ответила Элизабет с грустью, – что в эти минуты, быть может, последние, что суждено провести нам вместе, никто из вас не может вполне понять и разделить моих чувств! Однако я уповаю, что рано или поздно это случится с каждым из вас.

– Почему ты так думаешь, Лиззи? – снова спросила Шарлотта.

– Ты не вполне права, милая сестрица, когда утверждаешь, будто я и в самом деле так думаю. Я говорила лишь о том, что хотела бы, чтобы все случилось именно так. Всем вам понадобится воля и мужество для достойной жизни, но я имела возможность убедиться вполне, что лишь чистая Божественная Благодать дает человеку поистине неиссякаемый источник дивной внутренней силы, способной поддержать мужество и волю в должной мере. Господь наш бесконечно добр и могущественен. Он неизменно обращает свой светлый лик ко всем, кто ищет у него утешения и защиты, и милостиво посылает свое бесценное благословение всем, кто действительно в нем нуждается.

– Милая Лиззи! – заговорила Шарлотта возбужденно. – Значит ли это, что Господь оградит нас от тех роковых сил, которые преследуют нашу семью?

– Роковые силы? Ах да… мое недавнее видение… совсем забыла о нем… К сожалению, моя дорогая Шарлотта, здесь ничего не поделаешь. Роковые силы – служители самой Судьбы. И, как мы все видим, они давно ведут с нами свою коварную игру: сначала злополучный рок свел в могилу нашу добрейшую матушку, затем та же участь постигла нашу любимую сестрицу Марию, а в скором времени настанет мой черед…

– Не говори так, Элиза, – вмешалась Эмили, – никто не знает, как все обернется.

– Нет, милая Эмили. Я чувствую, что так оно и будет. Ну да Бог с ним. Сейчас речь не об этом. Я говорила о непобедимости роковых сил. Всем нам придется признать справедливость этого утверждения, ничего не поделаешь. Однако повторяю: доброта и милосердие Господа безграничны. Он всегда видит страждущих и всегда помогает им, укрепляя их силы и дух. Все, что требуется человеку, – это истинная, безоговорочная вера. Только при соблюдении этого непременного условия Создатель щедро оделяет нас своей всемогущей благодатью.

– Стало быть, Господь отнюдь не стремится избавить человека от бед и напастей, – заметила Шарлотта, – но лишь помогает ему их преодолеть.

– На этот раз, милая сестрица, ты совершенно права, – ответила Элизабет. – И в этом смысле я, кажется, начинаю постигать назначение моего странного видения. Это – своего рода предупреждение, посланное самим Господом. Благодаря Его условному знаку все мы будем заранее готовы к тому, чтобы в надлежащие сроки каждый из нас как можно более достойно встретил свою неизбежную участь.

– Скажи-ка, милая Лиззи, – пролепетала Шарлотта на ухо Элизабет, стараясь, чтобы остальные ее не услышали, – а удалось ли тебе припомнить подробности твоего видения?

– К сожалению, нет, моя дорогая, – ответила Элизабет столь же тихо, но все же вслух, видимо, не считая необходимым что-либо скрывать. – Скорее всего, мне уже никогда не доведется вспомнить детали. Для этого необходимо, чтобы видение явилось мне снова, и даже если предположить, что это случится, гарантии успеха нет никакой. Ты ведь, должно быть, не забыла, милая Шарлотта, тот странный случай на веранде в саду Коуэн-Бриджа – мое внезапное озарение?

– Еще бы, сестрица! – оживилась Шарлотта. – Мне кажется, я никогда этого не забуду!

– Так вот, – продолжала Элизабет, – как ты помнишь, даже в том случае у меня ничего не вышло. Мое озарение, очевидно, прошло впустую, ибо его результаты никак не отразились в моей памяти. Теперь же новое повторение подобного чуда едва ли возможно: наверное, уже очень скоро душа моя предстанет перед самим Создателем. Однако не огорчайтесь, мои дорогие. Самое главное из того, что вам надлежит знать, вам уже известно. И я верю, что Господь найдет новый способ предостеречь вас против злых сил. Он просто изберет для этой цели другого, более подходящего посредника, чем я – только и всего. Не сомневаюсь – так оно и будет! И надеюсь, что у вас также нет никаких сомнений на этот счет! Господь да благословит вас, о, мои дорогие, и да ниспошлет каждому из вас ту беспредельную силу Великой Любви, коей Он столь щедро одарил Марию и меня!

…Элизабет Бронте скончалась 15 июня 1825 года – через пару недель по возвращении ее сестер Шарлотты и Эмили из живописных глубин Ланкашира. Ее похоронили в фамильной усыпальнице при церкви святого Михаила – той, где служил преподобный Патрик Бронте, и под могучим сводом которой уже мирно покоились две благословенные Марии – мать и дочь. Кончина Элизабет явилась для славного семейства Бронте не менее ощутимым ударом, нежели была, в свой черед, потеря каждой из этих двоих.

***

Лето 1830 года, ворвавшись в мирный поток жизни скромного пасторского семейства стремительно и незаметно, принесло с собой унылую череду новых тревог и забот, источником которых явилась внезапная свирепая болезнь преподобного Патрика Бронте. Обстоятельство это казалось тем печальнее, что явилось для обитателей пастората фактически совершенной неожиданностью. Поскольку природа обошлась с мистером Бронте весьма щедро, наделив его достаточно крепким организмом, а безупречно строгий образ жизни верно обеспечивал пастору телесное здоровье, этот джентльмен по праву мог похвалиться своей отменной устойчивостью в противостоянии недугам.

До сих пор ничто не представляло реальной угрозы его здоровью, за исключением, пожалуй, лишь досадных проблем с пищеварением да злополучной болезни глаз, которая, к глубочайшему прискорбию хозяина, обнаруживала себя все ярче и опаснее, вопреки тщетным попыткам ее излечения. Небольшие же недомогания случались с ним крайне редко и протекали преимущественно в безобидной, стушеванной форме, а то и вовсе незаметно. И вот теперь коварная простуда, осложненная букетом тяжких воспалений, в одночасье свалила могучего, непокорного болезням титана.

…В ту ночь (с 21 на 22 июня) обязательная и хлопотливая Табита Эйкройд (или Табби – как ее называли хозяйские дети; они сразу же восприняли Табби как свою, хотя той шел уже пятьдесят пятый год) – новая служанка, нанятая преподобным Патриком Бронте еще в период обучения его дочерей в коуэн-бриджской школе вместо вышедших замуж, взявших расчет и уехавших Нэнси и Сары Гаррс, – неотступно дежурила возле ложа больного хозяина. То была весьма необычная, странная ночь. И было трудно сказать, в чем, собственно, эта странность проявлялась: в на редкость беспокойном ли сне мистера Бронте или же в самой окружающей атмосфере, как с тревогою ощутила Табби, несущей в себе нечто непостижимо-зловещее. Скорее всего, совокупность и того и другого искусно нагнетала весь ужас смятения.

Наутро в покои достопочтенного Патрика Бронте явилась мисс Брэнуэлл, готовая сменить на посту изрядно утомленную служанку. При этом Элизабет Брэнуэлл была вынуждена пойти против собственной природы, превозмогая панический страх перед простудой, и даже игнорируя существенный риск получить заразу от зятя.

Табби с видимой неохотой покинула хозяина и отправилась на кухню, где ее ожидали повседневные обязанности, а Элизабет Брэнуэлл осталась у одра болезни достопочтенного Патрика Бронте.

Мистер Бронте то и дело стонал и корчился во сне, подтверждая порой эти своеобразные признаки жизни нечленораздельным бормотанием, но вдруг как-то резко смолк, оборвав очередную невнятную реплику на полуслове. При этом он бессознательно закатил глаза и широко открыл рот, судорожно глотая воздух. Не на шутку встревоженная мисс Брэнуэлл тотчас схватилась за его пульс  – сердцебиение оказалось очень слабым – совершенно произвольного ритма удары едва прощупывались, промежутки между ними увеличились с наиопаснейшей стремительностью, и столь же стремительно и неотступно истаивало дыхание пастора. Тщетны были отчаянные попытки мисс Брэнуэлл растормошить достопочтенного родственника, привести его в чувства.

Кровь отлила от висков мистера Бронте, и его лицо стало мертвенно бледным, суровый взгляд его застыл в неподвижном положении, дыхание внезапно прервалось, и в то же мгновение Элизабет Брэнуэлл почудилось, что сердце зятя остановилось. «О, Боже! – с невыразимой тревогой подумала она. – Неужели это конец? Силы небесные! Возможно ли выдержать такое?» Исполненный отчаяния, рассеянный взгляд мисс Брэнуэлл невольно упал на массивные старинные часы, отделанные незатейливой узорной резьбою, висящие над изголовьем кровати достопочтенного Патрика Бронте, – неутомимые изящные стрелки показывали около половины девятого.

…Было около половины девятого утра. Табби, порядком изнуренная выпавшим на ее долю ночным бдением, как раз вернулась на кухню и принялась за приготовление хрустящих чайных лепешек – излюбленного лакомства ее юных хозяек. Здесь же находилась и Шарлотта, одетая в простенькое холщевое платье. Девочка усердно старалась помочь служанке в ее неприхотливом деле, догадываясь, сколь нелегко пришлось ей минувшей ночью.

Вдруг неожиданно раздался странный размеренный и, в то же время, настойчивый стук в наружную дверь. Табби, не мешкая, отправилась отворять непрошенному гостю.

На пороге показался угрюмый, мрачный незнакомец, имевший вид почтенного старца. Во внешности пришедшего было нечто такое, что с первого же взгляда неприятно поражало и, более того, наводило неизмеримый страх: быть может, чрезмерная до неестественности суровость, лежащая на всем его облике и сковывающая холодной маской надменной неприступности его неприятные, словно высеченные из грубого неотесанного камня черты.

Это впечатление идеально дополняло облачение незнакомца, в котором, собственно, не было ничего странного, однако в сочетании с его весьма незаурядной наружностью оно выглядело как-то слишком дико, и эта неописуемая дикость ошеломила бы, вероятно, даже самого убежденного скептика и напугала бы самого невозмутимого стоика. Особенно эффектно смотрелась на старце длинная черная мантия, свободно развевающаяся на порывистом ветру и отливающая зловещим блеском в ослепительном отсвете серебристых молний, то и дело полыхавших за его спиной в проеме отворенной двери.

– Здесь ли живет пастор? – прямо с крыльца осведомился пришедший, окинув суровым взглядом присутствующих.

– Да, – ответила Табби, стараясь сохранить самообладание.

– Я желаю видеть его.

– Он очень болен и лежит в постели.

– У меня есть к нему поручение.

– От кого?

– От Господа.

– От кого? – переспросила встревоженная Табби.

– От ГОСПОДА, – повторил незнакомец и совсем уже устрашающим загробным голосом продолжал: – Он велел мне сказать, что жених идет, и мы должны готовиться встретить его; что веревки скоро будут порваны и золотая чаша разбита; что кувшин будет разбит у колодца.

Сказав это, старец внезапно развернулся и ушел, оставив немало озадаченную Табби и совершенно пораженную Шарлотту, которая явилась непосредственной свидетельницей всего этого странного происшествия, в мучительном раздумье.

– Кто этот человек, Табби? – спросила Шарлотта, утерев невольные слезы, вызванные столь неожиданным потрясением. – Знала ли ты его прежде?

– Нет, мисс, – ответила Табби. – Никогда прежде не видала его и никого, похожего на него.

…Патрик Бронте возвращался к жизни медленно и постепенно, словно пробуждаясь от вечного сна. Все вокруг казалось ему каким-то нереальным, подернутым прозрачной легкой дымкой, отдающей дивным розовым отсветом, сквозь который смутно проступали знакомые предметы, узнаваемые теперь хозяином с большим трудом. Ему повсюду виделось беспрестанное живое движение, где каждая деталь внешней обстановки то стремительно расплывалась до неимоверных размеров, то, наоборот, интенсивно уменьшалась, как бы растворяясь в полумраке. Окружающая действительность заблистала вдруг совершенно новыми свежими красками, постоянно принимая удивительные причудливые формы.

Вот в нескольких ярдах от изголовья его кровати сидит Элизабет Брэнуэлл. Руки ее молитвенно сложены на груди, взор вознесен ввысь в немой благодарности к великому Творцу. Теперь это вовсе не та чопорная пожилая женщина, что обитала здесь последние годы, присматривая за его детьми, – нет! В эти минуты она казалась мистеру Бронте молодой, цветущей красавицей, какой она запомнилась ему двадцать лет назад, – в ту далекую пору, когда он вместе со своей дражайшей супругой покинул дом ее почтенного дядюшки в Родоне…

– Как вы себя чувствуете, мистер Бронте? – участливо поинтересовалась Элизабет Брэнуэлл.

– Благодарю за заботу, – ответил пастор. – По правде говоря, я чувствую себя примерно так же, как если бы я был незадачливым гребцом, отчаянно пытающимся спасти свое убогое, обреченное на гибель суденышко, волею Судьбы оказавшееся в открытом морском пространстве в самый разгар грозового шторма.

– Вот как? Что ж! Искренне надеюсь, что в действительности все выйдет не столь мрачно, как вы изволите утверждать. Может статься, счастливый случай не позволит грянуть беде и вынесет ваше суденышко целым и невредимым из суровых недр безрассудной морской стихии на ровную, безопасную поверхность. По крайней мере, нынче мне довелось убедиться наверняка в том, что с нами порой происходят самые настоящие чудеса. То, что свершилось с вами, мистер Бронте, – самое верное тому подтверждение: вы ведь остались живы, несмотря ни на что, и, я полагаю, это главное. Признаться, был такой момент, когда мне уж подумалось…

– Что милостивый Господь призвал меня в свое вечное и бесконечное Царствие, не так ли, мисс Брэнуэлл?.. Но этого не случилось, а значит, такова Его воля.

– Несомненно, – ответила Элизабет Брэнуэлл с нескрываемым воодушевлением. – И я определенно рада, что произошло именно так.

– Мисс Брэнуэлл, – серьезно проговорил преподобный Патрик Бронте, – неужто вам и в самом деле небезразлична моя участь?

– Разумеется, небезразлична. Вы, сэр, и мои милые племянники – вот единственная нить, что связывает меня с моей бедной умершей сестрой.

– В таком случае, – сказал ее достопочтенный зять, – моя кончина должна была обрадовать вас куда больше, чем мое выздоровление.

– Должно быть, вы говорите так потому, что таите в сердце надежду обрести свое последнее пристанище возле любимой жены и безвременно усопших дочерей. Вы, верно, полагаете, что для всех вас будет лучше, если это произойдет скорее. Во всяком случае, только так можно объяснить ваши последние слова. Но вы не правы: ваше общество куда необходимее здесь, нежели на том свете. Вы нужны моим дорогим племянникам, – тем, что остались жить. Умерших же лучше не беспокоить – теперь они в надежных руках: о них заботится сам Господь.

– Надеюсь, что так оно и есть, – взволнованно ответил Патрик Бронте. – Однако, – добавил он мрачно, – у меня есть основание настаивать на своем возражении. Теперь я совершенно убежден, что было бы много лучше, если бы Господь все же призвал меня давешней ночью или нынче утром; тот факт, что это произойдет позже, страшно гнетет меня. Вас, верно, удивляет это мое признание, мисс, но, поверьте мне, я вполне отдаю себе отчет в своих словах. И дело тут вовсе не во мне самом, будь это иначе – мне было бы все равно, однако здесь речь идет о судьбе моих детей.

– Сказать правду, я не совсем понимаю вас, сэр.

– Весьма сожалею, мисс Брэнуэлл, но едва ли я смогу дать вам внятное объяснение: мне и самому трудно разобраться в том, что произошло, – все как-то слишком сильно запутанно… Минувшей ночью мне приснился странный сон… Мне не раз доводилось слышать о том, что иные сны являют собой тайные небесные знамения. Так вот, мисс Брэнуэлл, я убежден – то, что мне привиделось нынче ночью, имеет самое непосредственное отношение к судьбе каждого члена моей семьи.

– Означают ли ваши слова, что я также принадлежу к сему почетному списку? – мисс Брэнуэлл попыталась улыбнуться, но вместо этого ее лицо отразило лишь горькую гримасу.

– Я ведь сказал: это относится ко всем представителям рода Бронте. Насколько мне известно, мисс, ваша фамилия Брэнуэлл, и если вы только не решились пойти на великий риск и не обяжете себя разделить нашу участь, то можете быть за себя спокойны – вы в полной безопасности, впрочем, как и все ваши родственники.

– Видно, вы плохо знаете меня, сэр, – с жаром возразила Элизабет Брэнуэлл, – а потому не беритесь утверждать ничего подобного. Вы нанесли мне незаслуженное оскорбление, которого, случись это при иных обстоятельствах, я бы вам нипочем не простила… Однако забудем об этом… Лучше поведайте мне, мистер Бронте, какие, собственно, тревоги гнетут ваше сердце.

– Главным образом, все мои тревоги связаны с судьбой моих детей. До сих пор я не придавал особого значения своим сновидениям: я исповедую строгую протестантскую религию и полагаюсь лишь на волю Господа. Никто из нас не избежит той участи, какая уготована нам Его безраздельною властью. Но сейчас мне невыразимо тяжело говорить об этом… Мой последний сон никак нельзя объявить обычным. Все его образы были столь яркими и натуральными, будто бы все это происходило на самом деле.

– Вы и сейчас помните ваш сон со всеми соответствующими подробностями?

– О да! В памяти моей совершенно ясно и отчетливо встают все детали моего сновидения. Так и быть, я поведаю вам его сущностный смысл… Но, прежде всего, вы должны поклясться на Библии, что сохраните тайну.

– Если и в самом деле все настолько серьезно, сэр, я готова дать такую клятву.

Элизабет Брэнуэлл ненадолго отлучилась и вскоре воротилась со Священной книгой в руках. Клятва была принесена чинно, с безукоризненным соблюдением всех соответствующих ритуалов.

– Говоря по совести, мисс Брэнуэлл, я даже в какой-то мере рад, что вы изъявили желание выслушать меня, я чувствую отчаянную необходимость поделиться с кем-нибудь хотя бы малой толикой своих переживаний. Но окажетесь ли вы, уважаемая мисс Брэнуэлл, действительно способной разделить со мной те страшные душевные муки, какие неизбежно налагает моя тайна? Достанет ли вам сил и мужества до конца дней остаться верной своей клятве? Если вы не можете поручиться в этом наверняка… Впрочем, вам и самой неизвестно, сколь огромной ответственности вы подвергли себя. Боюсь, вы даже не догадываетесь о том, какие последствия грозят вам из-за вашей неосмотрительности, – произнес пастор с печальным вздохом.

– О чем вы, дорогой зять? – насторожилась Элизабет Брэнуэлл.

– Над моим несчастным семейством довлеет злой Рок. После тех страшных трагедий, которые уже произошли в этом доме, и которым все мы были свидетелями, мое последнее признание не должно явиться для вас неожиданной новостью.

Поверьте мне, – продолжал пастор, – я даже не в состоянии выразить, сколь мучительно гнетет меня эта непреложная убежденность. О, как много отдал бы я за то, чтобы мои тревоги и опасения не подтвердились! Если бы только такое оказалось возможным – я, наверное, счел бы себя счастливейшим из смертных! Но вся беда в том, что это невозможно.