© ООО «Издательство АСТ», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Пролог

Телефон зазвонил в четыре утра.

– Никитина.

– Татьяна Яковлевна, вас…

Кому именно я понадобилась в такой час, дежурившая на больничном коммутаторе медсестра Леночка не сказала. Но все и так было ясно по ее дрожащему голоску и по тому, как быстро она переключила меня на звонившего.

– Товарищ Никитина?

– Да, слушаю вас.

– Завтра к вам придет пациентка. Мы подозреваем у нее намерение покончить жизнь самоубийством. Обратите на нее, пожалуйста, особое внимание.

И дальше молчание. Ни дополнительных инструкций, ни хотя бы намека, чего от меня ждут. Я сглотнула, стараясь взять себя в руки, и спокойным голосом уточнила:

– А если у нее есть склонность к суициду?

– Вы сообщите нам об этом.

– А если нет такой склонности?

– Тоже сообщите. – И не допускающим возражения тоном: – До свидания, товарищ Никитина. Мы очень рассчитываем на ваш профессионализм.

Телефонная трубка уже давно лежала на месте, а руки у меня все еще дрожали. Да уж, веселенькое получилось ночное дежурство.

Я отложила личные дела пациентов, которые просматривала до звонка, распахнула окно и закурила, пытаясь успокоиться и привести мысли в порядок.

Обратить особое внимание…

Конечно, это была не просьба, а приказ. Но меня смущало совсем другое: почему мне не сказали, чего именно от меня хотят?

На моей работе такие звонки случаются периодически – что поделать, пусть страдать депрессиями советскому человеку и не положено, но должен же кто-то помогать справляться с этой буржуазной болезнью… скажем так, избранным, особо тонко чувствующим натурам. Через кабинеты нашего психиатрического отделения проходили многие деятели культуры, не говоря уж о женах и детях некоторых членов Политбюро. Иногда даже под вымышленными фамилиями, хотя все, от главврача до санитарок, и так прекрасно знали, кого и как зовут на самом деле.

Но одно неизменно – первому визиту подобных пациентов всегда предшествует звонок с «просьбой» или как можно быстрее «помочь пациенту избавиться от мыслей об уходе из жизни», или госпитализировать его и «провести полное и тщательное лечение». А чего же от меня хотят сейчас?

– Татьяна Яковлевна! – Через два часа уже закончившая дежурство Леночка заглянула в кабинет и сообщила: – Приехал ваш муж, спрашивает, подвезти вас или вы опять задержитесь?

– Да-да, – очнулась я и торопливо убрала в сейф личные дела, в которых за это время не прочитала ни строчки, – передай ему, что я сейчас выйду.

– Хорошо. До свидания, Татьяна Яковлевна.

В выразительном голосе Леночки звучала заметная зависть – ей-то придется добираться до дома на трамвае, а меня ждет автомобиль, как будто я не простой врач, а киноактриса или жена председателя обкома. Но что поделать, я даже подвезти ее не могу – нам совсем в разные стороны.

Я взяла портфель, заперла кабинет и вышла на улицу, где Андрей гордо восседал за рулем трофейного «Опеля», а со всех сторон его окружали мальчишки, которые теперь обязательно опоздают в школу. Да, журналист, тем более военный корреспондент, иногда очень опасная профессия, но зато сколько возможностей она дает. Я уже привыкла к тому, что Андрей через свои связи мог достать многие дефицитные товары, но покупка частного автомобиля была, конечно, его гордостью. А все благодаря фронтовым знакомствам.

– Что-то ты бледненькая, – заметил муж, заводя мотор. – Я тебе давно говорю, две ночные смены подряд – это не дело. Хватит работать на износ, война уже полтора года как закончилась.

– Дело не в усталости. – Я вздохнула, размышляя, стоит ли взваливать на него свои заботы и беспокойства. С другой стороны, почему бы и нет, все равно он к любым проблемам кроме своих относится достаточно легкомысленно, зато может посоветовать что-нибудь неожиданное. – Мне сегодня позвонили в четыре утра.

Андрей присвистнул и с интересом взглянул на меня.

– Новый «особый» пациент? Кто?

– Пока не знаю.

– И чего от тебя хотят?

– В том-то и дело, что не сказали. – Я беспомощно пожала плечами. – Просто велели обратить особое внимание и сообщить, есть ли у него склонность к суициду или нет.

– И что тебя беспокоит?

– Ну как ты не понимаешь?! – Усталость после двух ночных смен, видимо, все-таки сказывалась, потому что я почувствовала, что его вопросы меня раздражают.

Как будто он не знает, что подобные поручения меня всегда беспокоят, а когда в них нет конкретики – тем более. Он ведь не раз слышал мои вздохи по поводу медицинской этики. Несмотря на расплывчатость формулировок, оба указания, которые мне обычно давались, были предельно ясными. «Помочь избавиться от мыслей об уходе из жизни» – значит, требуется срочно вывести человека из депрессии, чтобы он как можно быстрее смог показываться на публике. «Провести полное и тщательное лечение» – наоборот, изолировать его до тех пор, пока он полностью не вылечится.

Лично я всегда предпочитала второй вариант, потому что он предполагал серьезное лечение и борьбу с причинами расстройства, а не только снятие симптомов. Но подобные «просьбы» не обсуждаются, и оставалось утешать себя тем, что для ученой работы полезны исследования в обоих направлениях.

Возможно, бывали и другие пожелания, но я об этом слышала только сплетни и предпочитала не верить, что кто-нибудь из наших советских психиатров способен на подобное нарушение врачебной этики.

И вот теперь такой звонок и такое неопределенное поручение.

– Посмотри на это с другой стороны, – предложил Андрей. – Ты ведь сама жаловалась, что многих пациентов приходится не лечить, а только снимать симптомы. И что ты все время рискуешь, поскольку любой твой недавний пациент может через полгода сигануть в окно, и ты окажешься виноватой, хотя только выполняла указания. Ну так радуйся – ты можешь найти у нового пациента что вздумается и лечить его сколько захочешь.

Иногда радужный оптимизм Андрея выводит меня из себя. Он действительно не понимает или притворяется?

– А если я найду у него склонность к суициду, сообщу об этом, а завтра его найдут в петле или с дыркой в голове? Ты об этом не думал? И получится все шито-крыто, врач же поставил диагноз, значит, это точно самоубийство.

Андрей молчал, молчала и я, глядя на дорогу. Некстати всплыла в памяти сплетня, которую в больнице пересказывали шепотом и наедине. О том, что последней пациенткой покойного профессора Льва Васильевича Вишневского, у которого я стажировалась, была Надежда Аллилуева и что он не случайно умер через несколько дней после нее.

Я попыталась отогнать эти мысли. Сплетня есть сплетня, я ее и слушать не должна была. Да и глупости это – ну кто я и кто был профессор Вишневский. Я, к счастью, не вышла статусом, чтобы ко мне направляли жен членов Политбюро, для этого есть врачи позначительнее, со званиями и регалиями.

Самоубеждение, как обычно, помогло, поэтому, когда машина остановилась около дома, я уже почти успокоилась. Но Андрей умудрился все испортить.

– Знаешь, – задумчиво сказал он, открывая мне дверцу, – у нас в редакции больше всего боятся звонков именно в четыре утра.

– Почему? – удивилась я. – Чем четыре утра хуже трех или пяти?

– Говорят, что сам, ну ты понимаешь… – он бросил взгляд направо, где вдалеке виднелись кремлевские звезды, – отдает приказы перед тем, как заканчивать работу. Как раз около четырех утра. Поэтому, когда звонят в это время…

Уточнять не было необходимости. Я, как и все советские люди, хорошо знала, кто работает в Кремле по ночам. И это слишком близко перекликалось с тем, о чем я только что думала.

Не буду говорить, что мне снилось после такого разговора, хотя вечером мы с Андреем к этому больше и не возвращались. Но признаюсь честно – я, конечно, атеистка, однако следующим утром шла на работу с мыслью: «Господи, помилуй».