– Эй, кто здесь? – на всякий случай позвал Эдвард, потянувшись к принесенному с собой фонарю. Крысы, должно быть, на таких судах их всегда полно, поспешно решил он, но голос разума настойчиво повторял, что звук был слишком громким для крысы и явно мог быть издан лишь существом заметно крупнее…

Соседний отсек оказался заперт – хотя Дойли отлично помнил, что Джек категорически запрещал подобное, доказывая, что воровать все равно особо и нечего, а вынуждать матросов каждый раз бегать за ключами к Макферсону нецелесообразно. На всякий случай Эдвард все же постучал по двери отсека – сперва костяшками пальцев, затем уже кулаком:

– Эй, у вас там все в порядке? Может, откроете?

Ответом ему послужила тишина – настолько гробовая, что на какой-то момент мужчина даже усомнился: быть может, тот случайный звук ему просто померещился? Но затем в отсеке что-то отчетливо скрипнуло, проскребло по доскам пола, и раздался странный, почти жуткий стон, больше похожий на невольно вырвавшееся из груди сдавленное рыдание. Эдвард, похолодев, с остервенением забарабанил кулаком в дверь.

– Мистер Дойли! Вы что творите? – донесся до него с противоположного конца коридора голос Эрнесты. Даже в густо-буром полумраке было отчетливо видно, насколько она казалась удивленной и встревоженной.

– Там кто-то есть. Что-то происходит! – сцепив зубы, Эдвард снова дернул на себя позеленевшую медную скобу. Мгновение Эрнеста колебалась, затем направилась к нему и решительно постучала в дверь.

– Что там такое? Вы что-нибудь слышали? – взволнованно спросила она и снова хлопнула по двери ладонью. В отсеке молчали. – Надо позвать на помощь, – уже тише и тверже прибавила она, но Эдвард просто отступил на шаг назад:

– Отойдите!

Во рту у него внезапно стало сухо, виски разом заныли с новой силой: а ну как не получится, и он снова, уже окончательно, опозорится перед своей вечной настойчивой заступницей? Но хлипкая дверь послушно задрожала под его плечом, всхлипнула, пытаясь устоять – и распахнулась с жалобным взвизгом. Сухого стука упавшей на пол оторвавшейся щеколды он уже не услышал.

В отсеке на переброшенной через потолочную перекладину веревке, словно мелкая рыбешка, попавшая на крючок, болталось, выгибаясь с жуткими хрипами, полуголое худое тело. Эдвард, с ужасом уставившись на него, даже не заметил, как успел споткнуться об опрокинутую табуретку и едва не рухнул на пол.

– Быстрее, помогите его снять! – Эрнеста, соориентировавшись быстрее него, уже метнулась к неудачливому самоубийце и подхватила под колени, ослабляя давление веревки. Эдвард, задыхаясь, подобрал табурет, кое-как установил его ровно и, взобравшись на него, принялся негнущимися пальцами развязывать узел петли. Как только веревка ослабла, тело, поддерживаемое ею, тоже обмякло и тяжело навалилось на плечи Эрнесты; впрочем, девушка, стиснув зубы, лишь крепко ухватила его за запястья, не давая схватиться за отмеченную длинной темной бороздой шею:

– Нельзя! Ртом, ртом дыши! Как можно глубже и сильнее… – уложив его на пол, она обхватила его за плечи, пытаясь сдержать продолжавшиеся конвульсии – к прежним хрипам теперь прибавлялись глухие рыдания, становившиеся все громче. Когда спасенный каким-то удачным движением повернул голову, Эдвард узнал в нем Карлито – мальчишку-итальянца, служившего на «Попутном ветре» юнгой второй год. Удивительно красивый, – настолько, что, пожалуй, уступал в этом разве что Генри – веселый и сообразительный, вьюном вившийся вокруг старших, он один пользовался сколько-нибудь человечным отношением к нему Моргана – но если тот был не в духе, то и выносил от него побоев и оскорблений больше остальных. Уже не раз и не два Дойли замечал синяки и ссадины на теле мальчишки, но, как и все остальные, предпочитал не обращать на это внимания – тем более что сам Карлито, хоть порой и кривился от боли при каком-нибудь неловком движении или прятал темно-фиолетовые следы на плечах и запястьях, чаще всего поступал так же. Однако на сей раз рулевой, похоже, превзошел самого себя: многочисленные отпечатки чужих пальцев покрывали всю кожу рук, виднелись на шее, и Эдвард, цепенея от ужаса и ярости, заметил их даже сквозь разорванную до бедра правую штанину чуть выше колена мальчишки. Карлито был без рубашки, и на его спиге тоже отчетливо виднелись свежие синяки и кровоподтеки прямо поверх только-только начавших заживать следов плети.

Однако больше всего удивила Эдварда Эрнеста: быстро и цепко оглядев Карлито, она сразу же сняла с себя жилет и накинула на содрогающиеся от рыданий плечи юноши, незаметно опуская его голову себе на колени.

– Ну, ну, малыш, тише, – необычайно ласково забормотала она, отводя от его лица спутанные темные кудри и открывая новый жуткий кровоподтек на правой скуле. – Это Морган, да? Это он с тобой сделал? – На ее бледном, без единой кровинки лице медленно загоралось исполненной самой лютой ненависти выражение, однако именно сейчас Дойли не подумал встревожиться: ее ярость лишь восхитительно дополнила жгущее его изнутри желание немедленно сломать что-то, изорвать в клочья, убить, наконец – лишь бы только не молчать и не продолжать носить в себе тяжелое бремя гнева. Карлито будто почувствовал это: весь дрожа и захлебываясь рыданиями, съежился еще больше, закрыл голову руками:

– Синьора… Синьора, синьор, пожалуйста!.. Пожалуйста, не говорите никому! Вы же знаете… знаете, что со мной сделают, когда услышат, что я… – ладонями он непроизвольно зажимал то уши, то глаза, то собственный рот – на запястьях и предплечьях столь отчетливо выступали буро-фиолетовые «браслеты» от чужой безжалостной хватки, что у Эдварда темнело в глазах и начинала кружиться голова. – Я же… теперь…

– У него истерика, – тихо и решительно проговорила Эрнеста, овладев собой – Эдвард с неприятным чувством понял, что она далеко не в первый раз видит нечто подобное. – Давайте отведем его в мою каюту, а уже потом решим, что делать.

– Что делать?!.. – хрипло переспросил вдруг Эдвард, причем глаза его стали совершенно дикими. Одним махом он подхватил на руки не успевшего пикнуть мальчишку и широким шагом двинулся к лестнице – Эрнеста едва поспевала за ним.

– Присмотрите за ним. Я скоро вернусь, – отрывисто распорядился Дойли, укладывая юношу на стол – днем Эрнеста обычно снимала гамак с крюка и убирала в отдельный ящик, а потому иных поверхностей для размещения больного в комнате не наблюдалось. Девушка, выкладывавшая из сундука чистые бинты и одежду на смену, в ужасе взглянула на него:

– Куда вы? – Эдвард, не отвечая, уже хлопнул за собой дверью, и Эрнеста бросилась за ним. – Стойте! – Она нагнала его уже у лестницы, ведущей на кубрик, схватила было за руку – Дойли отмахнулся, и Морено, забежав сбоку, уже с силой вцепилась в ворот его рубашки, толкнула к стене и зашептала яростно: – Вы что творите? Решили мальчишке совсем жизнь загубить?! Хотите свести счеты с Морганом – извольте, но парень-то в чем виноват?

– То есть, нужно молчать? Позволить, чтобы этому человеку все сошло с рук? Вы сами-то слышите, что говорите?! – яростно перебил ее Эдвард, рывком сбрасывая чужие руки со своей груди. – А если в следующий раз он убьет кого-нибудь, вы тоже постараетесь все замять? Чем вы тогда лучше вашего Рэдфорда, который это допустил?!..

– Речь не обо мне сейчас! – сжав кулаки, в тон оборвала его Эрнеста. Зло, четко и быстро она продолжила, не давая снова себя перебить: – Моргана я люблю не больше вашего, но если Карлито будет выглядеть в глазах команды доносчиком, то, что случилось сегодня, покажется ему детской забавой. Особенно когда все узнают подробности и…

– А если вы теперь смолчите – думаете, для него все будет хорошо, сеньорита? – хрипло выдохнул Дойли, с неожиданной трезвой серьезностью заглянув ей в глаза – так, что Морено запнулась и умолкла. – Тварь, которая сотворила такое с ребенком, не может оставаться безнаказанной! Не вмешивайтесь в это, сеньорита Эрнеста, – напоследок крепко сжав ее руку, прибавил Эдвард; широким, решительным шагом он поднялся по лестнице и исчез в светлом пролете люка. Девушка со стоном прикрыла глаза и в отчаянии запустила обе руки в свои длинные темные косы, лишь теперь заметив кое-где присохшую к коже ладони кровь – должно быть, она испачкалась, пока надевала на Карлито свой жилет: у него ведь вся спина была в свежих рубцах… Ничего из этого не было для нее в новинку: Эрнеста, много лет ходившая по морю, не раз видела и кровь, и жажду смерти как единственного избавления от страданий – в глазах своих знакомых и друзей, и даже зрелище чужой боли уже давно перестало трогать ее душу – но теперь она отчего-то все же подняла голову, чутко вслушиваясь в звуки происходящего на верхней палубе. И, спустя мучительные полминуты различив сквозь многочисленные перегородки громкий и яростный голос Дойли, скривившись болезненно, тоже бросилась к лестничным ступенькам.

– Ты, сволочь!.. – стоило Эдварду увидеть совершенно буднично хмурое, словно ничего и не произошло, лицо рулевого, отчитывавшего не так поставивших нижний марсель матросов, как последние остатки выдержки покинули его. От ярости стало темно в глазах, а во рту появился странный медный привкус – должно быть, сгоряча он прикусил нижнюю губу. – Ты, слышишь, если ты еще раз, еще только один раз… – зарычал он, мертвой хваткой вцепившись в рубаху Моргана и, кажется, надорвав ее на груди. Тот был настолько изумлен, что первые несколько секунд даже не сопротивлялся; затем с неожиданной для его коренастого кряжистого тела ловкостью извернулся и с размаху ударил Эдварда в лицо кулаком. Однако рука его соскользнула, лишь слегка задев скулу – Дойли, даже не ощутив боли и еще больше раззадорившись от самого сопротивления, не остался в долгу.

Кроме него с Морганом, на палубе находились только матросы; они, даже если бы очень хотели в глубине души, не стали бы вмешиваться в драку, опасаясь быть принятыми за ее участников. И так было даже лучше: Дойли мог быть точно уверен, что никто им не помешает. Дрался рулевой отлично, и от двух пропущенных ударов у Эдварда, не столь искусного в рукопашной, закружилась голова, но отступать он не собирался. Все как-то смешалось в душном мареве из боли и злости, такой простой и первобытной, животной почти, что отпустить в ней себя, ощутить самое древнее, до сих тщательно им подавляемой в силу привычки чувство – жажду любой ценой победить, уничтожить противника – казалось настолько правильным, настоящим…

Милосердный Боже, как же низко он пал – с залитым потом, кровью и размазавшейся грязью лицом, ожесточенно колошматя кулаками ставшего вдруг самым ненавистным ему существом Моргана – Эдвард и предположить не мог, что в действительности настолько жаждет его боли и унижения. Здесь и сейчас, перед матросами, над которыми тот измывался столько лет; от его руки, руки бесконечно презираемого Фрэнком за его высокое происхождение бывшего офицера и дворянина; и за несчастного забитого мальчишку, жизнь которого этот негодяй едва не оборвал одной своей вспышкой необузданной ярости, быть может, даже не заметив, что сотворил… Он бил, бил, не задумываясь, и точно так же уходил от ударов с жестоким ликованием, будто дикарь, пляшущий над телом побежденного врага – почти счастливый, почти свободный от этого двухлетнего гнета, который мертвой тяжестью лег на его плечи после отказа Мэри Фостер. Кровь и ярость стали выходом, его личным ключом к шкатулке с заботливо уложенными на самое дно сознания воспоминаниями о том времени, когда он еще был хозяином себе и своей жизни.

И в ту самую секунду, и намного позже Эдвард готов был поклясться, торжественно прочитав вслух все известные ему молитвы, что он так и не понял, в какой момент между ним и все-таки сбившим его с ног Морганом возник кто-то третий. Послышался глухой звук удара, затем вскрик боли – и сразу же кто-то схватил рулевого за плечи, оттащил в сторону. Толпа вокруг отмерла, послышались громкие возгласы, в которых отчетливо слышались самые разные интонации, от недоумения до восторга.

– Сейчас же прекратить! Что, черт побери, здесь происходит?! – неожиданно властно раздался над всей этой неразберихой голос капитана Рэдфорда.

– Мэм! Мэм, вы в порядке? – невесть откуда взявшийся Генри, только-только помогавший Эдварду встать, бросился к ней, и Дойли лишь теперь понял, кто вмешался в их драку. Тяжело и глубоко дыша от боли, Морено опиралась рукой о плечо юноши и поданным им платком пыталась остановить лившуюся из носа кровь. На Эдварда она даже не взглянула, и тот окончательно перестал понимать, что происходит. Двое матросов уже взяли его за плечи, повинуясь короткому кивку также возникшего на палубе боцмана Макферсона.

Впрочем, тревожный выкрик Генри уже сыграл свою роль, привлекши внимание Рэдфорда: тот мгновенно оказался рядом с девушкой и подхватил ее под локоть:

– Что, что случилось? Кто с тобой это сделал?..

– До каких пор это будет продолжаться, Джек? – сразу же громким и яростным, обвиняющим тоном перебила его Морено, отнимая от лица платок так, что ее испачканные кровью губы, подбородок и щеки оказались полностью открыты и видны всем. Макферсон, стоявший рядом с Эдвардом, удивленно, почти одобрительно присвистнул, и он с облегчением, хотя и не без отвращения отвернулся: стало ясно, на что собралась делать упор Эрнеста и почему подставилась под чужой удар, не попытавшись уклониться. – Сколько еще мы должны выносить эти бесчинства? Сегодня мистер Морган ударил меня – и не только меня, он еще и сцепился с мистером Дойли! Два дня назад я видела, что он поднимал руку на матросов, и в прошлый четверг, и неделю назад, – не умолкая, она между тем, держа за руку, оттягивала Рэдфорда к правому борту, где их было хуже слышно и она имела возможность незаметно снизить голос. – Сегодня мы с мистером Дойли вытащили из петли юнгу Карлито Феррини – он сейчас в моей каюте; мальчишки такие следы на теле, что никак не спрячешь. Скажи, Джек, что должно сделать с пиратом, поднявшим руку на своего товарища?

– Ты предлагаешь мне довериться словам одного юнги и пары матросов… – хрипло и несколько растерянно начал было Рэдфорд, но Эрнеста, цепко ухватив его за локоть и вздернув залитый кровью подбородок, с тем же нажимом перебила:

– Я предлагаю тебе верить моим словам и тому, что ты видишь собственными глазами!

– Так, а ну хватит! – потеряв терпение, Рэдфорд сам с силой обхватил ее за плечи и быстрым шагом провел ее в свою каюту. Поколебавшись, Макферсон направился за ними, сделав знак державшим Эдварда матросам вести его следом.

– Ты отлично знаешь, что я не могу сейчас рассчитать Моргана. Без него команда взбунтуется раньше, чем мы успеем добраться до Тортуги! – оказавшись в каюте, Джек дал волю гневу. Эрнеста, нарочито не севшая за стол напротив него, прислонилась к стене и запрокинула голову, кривясь от боли. Генри, протиснувшись в дверь с полотенцем, смоченным в воде – Эдвард почему-то не сомневался, что, если проверить, та окажется абсолютно ледяной – протянул его девушке, осторожно придержав ее руку.

– Вам плохо? Может, позвать мистера Халуэлла? – принялся тревожно спрашивать он громким шепотом, от которого Эдварда замутило. Джек, судя по выражению его лица, тоже был не в восторге от такой трогательной заботы, но все же пододвинул ей табурет и со стуком выставил на стол стакан воды:

– Выпей. И вытри кровь, я подожду.

– Спасибо, Генри, – слабо кивнула Эрнеста, наконец начиная вытирать размазанную по лицу отвратительно выглядящую ало-бурую массу. Делала она это медленно и вдумчиво, каждый раз глубоко выдыхая, когда мокрая ткань задевала переносицу, хотя по отсутствию синяка или изменения положения костей Эдвард мог уверенно сказать, что перелома у нее не было. Закончив вытирать кровь, Эрнеста облокотилась о стол, положила руки на сцепленные под подбородком пальцы и заговорила заметно тише прежнего:

– Я не прошу тебя выгнать Моргана. Однако нельзя оставить без внимания эту его последнюю выходку! Он стал слишком много себе позволять – даже с учетом той пользы, что приносит. Если ты промолчишь, то Морган будет знать, что ему дозволено все, а матросы – что капитан Рэдфорд не вступится за них, даже если они ни в чем не будут виноваты.

– А так они узнают, что штурман Морено всегда заступается за них и может убедить капитана в чем угодно, – Рэдфорд тоже уже сел за стол и теперь яростно комкал бумаги, не сводя с нее подозрительного и не слишком дружелюбного взгляда. – Я искренне рад, что ты освоилась в команде за столь короткий срок, но не надо утверждаться в ней за мой счет!

– Джек, я думаю, мисс Морено не это хотела сказать, – робко вмешался Генри, и его слова неожиданно оказались услышаны: и Рэдфорд, и Эрнеста повернули в нему разгоряченные лица. Ободренный юноша продолжил: – В команде тоже часто говорят, что мистер Морган… позволяет себе лишнее, а ты не обращаешь внимания, и жаловаться тебе бесполезно.

– Но это же действительно так! Почему я должен… – сквозь зубы начал Рэдфорд, но крепившийся до этой минуты Эдвард Дойли не дал ему договорить:

– Потому что все знают, что своей команде вы разучились верить после того, как оказались за бортом после мятежа! Все, все знают! Что этот ваш цепной пес Морган обеспечивает вам спокойный сон по ночам, а за это вы прощаете ему разные «мелкие шалости»!.. Мелкие, мельче некуда! Мельче – разве что этот несчастный мальчишка, до которого вам и дела нет! Вы вот до сих пор трясетесь – а ему как теперь жить?..