© ООО «Издательство Родина», 2022

Аффективность

То, что мы называем эффективностью, обозначается приблизительно словами «чувство», «настроение» (Gemut), «аффект», «эмоция». Понятия, скрывающиеся за этими тремя последними словами, сами по себе слишком узки, между тем как слово «чувство» говорит слишком много. Если мы попытаемся провести более ясное разграничение, то философская психология даст нам столь же мало пригодных с естественнонаучной точки зрения разграничений и понятий, как и в других областях.

Если стоики обозначают чувства, как «неясные познания», то они имеют в виду нечто такое, что исключается в большинстве случаев из понятия о чувстве в общей части психиатрии. Они имеют в виду главным образом интеллектуальный процесс. Если схоластики рассматривают чувства, как стремление к добру или отвращение к злу, то это ничто иное, как описательное изображение удовольствия и неудовольствия, к которому примешивается еще этическая оценка, причем больше оттеняется волевой момент, содержащийся в чувствах. Если Гегель называет чувство «интеллектом на ступени его непосредственности», а Фолькмар – «осознанием степени напряженности представления», то это ничто иное, как слова, которые ровно ничего не говорят практическому психологу и психопатологу даже в том случае, если объяснение и истолкование их, которое неизбежно должно сопровождать такие «определения», принимается в достаточной мере во внимание. Наиболее ясно и наиболее правильно выражается Кант, но воззрения его последователей не стали от этого более ясными, нежели предыдущие воззрения.

В учебниках психиатрии мы в большинстве случаев находим в общей части довольно ясную формулировку: удовольствие и неудовольствие в связи с аффектами составляют то понятие, о котором мы говорим. Однако, при рассмотрении частных вопросов психиатры выходят за пределы этого понятия, границы которого рассматриваются, как нечто само собой разумеющееся, и никогда не могут быть обозначены точно. Поэтому мы незаметно приходим к таким выражениям, как «чувство уверенности», «аффект недоверия», физические чувства и т. д.

Если мы захотим разграничить понятие: чувство – настроение (Gemut) – эмоция – аффект так, чтобы оно стало пригодным для практического употребления, мы должны сначала установить, что в психическом акте может иметь место лишь теоретическое, а не фактическое подразделение психических качеств, о которых идет речь. (Впрочем, что касается аппаратов, лежащих в основе аффективных и интеллектуальных функций, то они в известном смысле разграничены также и фактически (см. ниже о локализации аффективности). При всяком, даже простейшем световом ощущении мы различаем качество (цвет, оттенок), интенсивность и насыщенность; аналогично этому мы говорим о процессах познания (интеллект), чувства и воли, хотя мы знаем, что нет такого психического процесса, которому не были бы свойственны все три качества, если даже на первый план выступает то одно из них, то другое. Следовательно, когда мы называем какой-нибудь процесс аффективным, мы знаем, что мы при этом абстрагируем нечто – аналогично тому, как мы рассматриваем цвет независимо от его интенсивности. Мы должны всегда ясно сознавать, что процесс, который мы называем аффективным, имеет также интеллектуальную (и волевую) сторону, которой мы пренебрегаем, как незначительным фактором; при беспрестанном усилении интеллектуального фактора и ослаблении аффективного – возникает в конце концов процесс, который мы называем (преимущественно) интеллектуальным. Таким образом, мы не можем подразделить все психические процессы на чисто интеллектуальные, чисто аффективные (и чисто волевые), а только на процессы преимущественно интеллектуальные, преимущественно аффективные (и преимущественно волевые), при чем могут иметь место неопределенные промежуточные процессы. (Отделение воли от аффективности может быть произведено лишь искусственно). Теоретически мы должны столь же резко отделять обе эти стороны, как мы отделяем интенсивность и качество цветоощущения.

Как большинство психологических терминов, слово «чувство» обозначало первоначально нечто чувственное. Оно было равнозначно современному термину «ощущение», и до настоящего времени оно несет еще на себе отпечаток, свидетельствующий об этом происхождении. Человек чувствует укол, чувствует, как муха ползает по его лицу; человек испытывает чувство холода или чувство, что почва колеблется под ногами. В первых двух примерах понятие «чувствовать» равнозначно понятию «ощущать»; «чувство холода» означает в большинстве случаев неопределенное ощущение; в «чувстве, что почва колеблется под ногами», заключается сомнение в правильности ощущения.

Таким образом, это многозначное слово оказывается совершенно непригодным для нас. Вместо него мы пользуемся термином «аффективность», который должен служить для обозначения не только аффектов в собственном смысле, но и для обозначения легких чувств удовольствия и неудовольствия при всевозможных переживаниях.

Этим собственно, в достаточной мере, определяется понятие нашей темы. Никому не придет в голову определять термином «эффективность» чувство, которое испытывает человек при уколе, при ползании мурашек по телу, при колебании почвы под ногами, хотя слово «afficere» имело первоначально более конкретное значение.

Зрение, слух, вкус и обоняние не относятся к «чувствам». Мы не чувствуем ни света, ни звука, ни вкуса, ни запаха. Напротив, об осязании часто говорят «чувствовать» – вместо того, чтоб сказать «ощущать» или «осязать», а другие чувствования в области кожи, далеко еще не определенные по своему числу и качеству, называются еще и теперь в общеупотребительном языке в большинстве случаев чувствами вместо ощущений.

Однако, все то, что воспринимается или ощущается с помощью этих органов чувств, будет легко отделить от аффективности. Лишь при внутренних физических ощущениях и при боли возникает известное затруднение, которое мы должны себе уяснить.

Кинестетические ощущения («мышечное чувство», «суставное чувство», «чувство напряжения» кожи, связок, сухожилий и т. д.) являются сами по себе, разумеется, простыми ощущениями и не имеют ничего общего с аффективностью; они вполне аналогичны ощущениям света и звука. Они дают нам знать о состоянии внешнего мира, к которому (в психологическом смысле) относится также и наш собственный организм. Для тех, кто не признает этой аналогии, эту мысль можно выразить иначе: кожные ощущения дают нам знать о состоянии раздражения чувствительных нервов мышц, сухожилий и суставов – подобно тому, как ощущение света дает нам знать о раздражении элементов сетчатой оболочки.

Однако, состояние мышечного напряжения состоит еще в особой связи с аффективностью: одни аффекты вызывают напряжение нашей мускулатуры, другие – ее расслабление; иногда же аффекты обуславливают иное распределение напряжения в различных мышечных группах.

Следовательно, такие виды и комбинации ощущений мышечного напряжения являются сопутствующими физическими факторами или, лучше говоря, частичным проявлением аффективности. Познание их обладает некоторой долей влияния на реакции нашего организма: двигательный импульс должен быть дозирован согласно степени уже существующего напряжения. Но эти ощущения напряжения едва ли доходят до сознания как таковые. Для нашего внутреннего восприятия они почти всегда составляют один лишь компонент аффекта – компонент, который не может быть воспринят изолированно.

Подобно этому, сердцебиение тоже является прежде всего лишь ощущением, процессом познания. Однако, это само по себе очень ясное и поддающееся точному определению ощущение составляет вместе с тем «симптом», частичное проявление испуга, страха, радостной неожиданности и т. д. То же самое относится к ощущениям тяжести или легкости в сердце.

Большинство физических ощущений, которых мы непосредственно совершенно не понимаем, не обладает почти никакой ценностью познания. Правда, окольным путем можно доказать, что наши физические функции, как пищеварение, обмен веществ, внутренняя секреция и т. д., каким-то образом регистрируются головным мозгом и оказывают в свою очередь влияние на психику. Но наше сознательное Я не научилось еще так толковать поступающие раздражения, чтобы оно знало, что сейчас желудок выделяет много соляной кислоты, что печень вырабатывает тот или иной химический продукт в большем или меньшем количестве.

Таким образом, эти центрипетальные функции вряд ли можно еще называть ощущениями, и вполне естественно, что и сейчас еще говорят о физических чувствах. Они также находятся в двоякой связи с аффектами: в центрипетальной (активной) и центрифугальной (пассивной). Все физические ощущения оказывают активное влияние на чувства и даже на аффекты; общеизвестно, что болезни желудка вызывают расстройство настроения; небольшой панариций делает нас раздражительными и т. д. С другой стороны, аффективность оказывает влияние на физические функции (сердце, сосуды, кишечник, железы и т. д.), а вместе с тем и на физические ощущения. Поскольку мы ощущаем или воспринимаем эти изменения в обиходе нашего организма – речь идет о процессе познания, о чем-то интеллектуальном; все остальное является сопутствующей причиной или «симптомом» аффекта.

К аффектам или чувствам часто относят голод и жажду. Эти последние состоят из ощущений (болей в желудке, жжения в глотке, ощущении слабости в мускулатуре и в психическом аппарате) и из (специфического?) чувства неудовольствия, связанного как с этими отдельными ощущениями, так и с общим состоянием. Ощущения относятся, естественно, к процессам познания, к интеллекту в более широком смысле слова, чувства же неудовольствия относятся к аффективности.

Амфихроматическое чувство щекотки и положительное чувство сладострастия тоже могут рассматриваться как ощущения, к которым примешивается сильный аффект.

Аналогично этому боль заключает в себе, с одной стороны, восприятие нарушения целости организма, а, с другой стороны – наше отношение к этому нарушению, нашу внутреннюю реакцию. Обе эти стороны так тесно связаны между собой, что мы феноменологически не можем отделить их друг от друга. Когда у нас «болит зуб», мы совершенно не замечаем при этом участия нашей собственной аффективной реакции; мы относим ее за счет центрипетального процесса в форме восприятия. Для передачи этого компонента ощущения при физической боли, равно как для передачи других функций органов чувств от периферии к коре – служат особые нервные пути. Этот компонент ощущения может быть вполне точно локализован в животных (но не в вегетативных) органах. При этом следует отметить, что в некоторых мозговых центрах компонент этот ощущается, как не локализованное общее чувство недомогания, и вызывает реакцию в виде бесцельных движений, выражающих стремление избавиться от этого ощущения. В данном случае отсутствует локализация; в некоторых случаях отсутствует, вероятно, даже ощущение, и остается лишь активный компонент – «боль» вообще. Противоположную диссоциацию мы можем наблюдать при легко возникающей анальгезии у истериков, и особенно у шизофреников, а также при полунаркозе, когда хирургическое вмешательство ощущается, как таковое, в то время, как ощущение боли отсутствует. Гораздо легче внушить анальгезию, нежели, например, осязательную анестезию. И все же в совокупной реакции аффективный компонент – боль – биологически является ее сущностью. Нередко встречается также центральная гипералгезия. (Непонятной остается еще гипералгезия более глубоких частей под каким-нибудь кожным покровом с разрушенными нервами).

Несмотря на то, что боль «ощущается», она может доставлять также удовольствие. При изучении таких нередко встречающихся процессов оказалось, что речь идет при этом о представлениях, окрашенных удовольствием, которые связываются вторично ассоциативным путем с болью и сверхкомпенсируют или уменьшают ее для нашего сознания – сводя ее иногда к нулю. Мальчик, и даже взрослый человек, хвастает иногда тем, что он хорошо переносит боль; при этом он может позволить другим причинить ему боль или причиняет боль сам себе. У него нет анальгезии, но в данном случае чувство удовольствия берет верх. У истеричек существует болезненная потребность выделяться чем-нибудь; они причиняют себе всевозможные повреждения, сыплют себе известь в глаза, провоцируют болезненные обследования. В подобных случаях боль не только заглушается влечением, которое окрашено удовольствием; она, естественно, ослабевает и тормозится в различной степени – подобно тому, как каждый психизм тормозит остальные психизмы, которые не направлены вместе с ним к одной и той же цели. Таким образом, в муках святых описываются все градации боли, к которой присоединяется удовольствие, причем в крайнем случае полная анальгезия заставляет ощущать только блаженство жертвы, принесенной богу. Какая-то первичная, биологически обоснованная связь между физической или психической болью и удовольствием дана в сексуальной любви; эта связь в одностороннем карикатурном преувеличении приводит к садизму и мазохизму. При мазохизме боль, как таковая, ощущается, но получает положительную оценку, как носительница сверхкомпенсирующего сладострастия. Иначе обстоит дело, когда человек не может удержаться от того, чтобы не ковырять пальцем в ране или языком в кариозном зубе. В данном случае защитный рефлекс против неприятных ощущений берет верх над тенденцией избежать боли.

Все, что мы выше обозначили как ощущение или, вообще говоря, как процесс познания, как интеллектуальную функцию, следует строго отличать от понятия аффективности.

То же самое подразделение, которое проведено здесь в отношении центрипетальных процессов, следует провести также и в отношении интрацентральных процессов. Правда, Наловский давно уже отличает «интеллектуальные чувства» от аффективных, но он проводит это подразделение недостаточно строго для того, чтобы оно стало вполне понятным. Под интеллектуальными чувствами он понимает неясные восприятия, умозаключения и представления, которые оказывают влияние на наши действия. Он говорит, что они отличаются лишь кумулятивным, а, следовательно, неясным действием. По его мнению, мы апеллируем к «чувству» лишь в тех случаях, когда у нас вообще нет достаточных оснований для какого-нибудь мнения, утверждения, решения или же когда мы хотя и располагаем вообще и суммарно этими основаниями, но не можем продуцировать их каждое в отдельности и в логической последовательности. Наловский считает, что такими чувствами руководствуются в большинстве случаев женщины в своих мнениях и решениях.

Мы ясно видим, что он относит к своим интеллектуальным чувствам такие выводы, при которых предпосылки или логические звенья остаются частично или полностью бессознательными.

Такие неясные выводы или познания вообще встречаются очень часто и играют большую роль в жизни. Так, например, совершенно верно замечено, что женщины чаще руководствуются в своем поведении такими чувствами, нежели сознательными мотивами. Я могу чувствовать, что тот или иной человек относится ко мне недоброжелательно, что X – негодяй или благородный человек; я могу испытывать чувство, что тот или иной пациент заболел тифом. Однако, в обоих случаях я неясно сознаю, почему я испытываю такое чувство; я не мог бы привести доказательств в пользу правильности его, хотя предшествующий опыт показывает мне, что я всегда делаю меньше ошибок, когда я отдаюсь во власть инстинкта или «интуиции», нежели когда я стараюсь отдавать себе отчет в своих суждениях.

Это – примеры «интеллектуальных чувств» в смысле Наловского. Но мы должны несколько расширить это понятие, не вдаваясь при этом в обсуждение вопроса, удаляемся ли мы этим самым от взглядов Наловского или нет.

Большинство психологов, в том числе и Наловский, представляют себе чувства, как реакцию на какой-либо центрипетальный процесс. Подобная реакция может быть как интеллектуальной, так и аффективной. Так, например, Т. Липпс, относит это к чисто интеллектуальным процессам, когда он говорит о себе: «я чувствую себя уверенным» или когда он вообще говорит о чувстве уверенности. Он обозначает словом «чувство» познание того, что он правильно думает или постигает. Это познание может быть окрашено удовольствием или неудовольствием – в зависимости от содержания мысли или восприятия (я уверен, что мой друг меня обманывает – я уверен в том, что получу повышение). При этом аффективность является чем-то совершенно случайным. Неодинаково оценивается психиатрами «аффект недоверия» Под ним подразумевают не такое чувство (внутреннее восприятие), что я сам недоверчив, а чувство, что может быть кто-то хочет причинить мне нечто неприятное; следовательно, аффект недоверия представляет собой неопределенное познание, которое может быть окрашено в меньшей или большей степени аффектами в зависимости от своего содержания. При этом аффекты не всегда должны быть отрицательными; например, я могу радоваться нападению противника в том случае, если я достаточно вооружен для встречи с ним и для окончательной победы над ним, или в том случае, если это нападение направлено не против меня, а против моего врага.

То же самое относится к «чувству истинности», «вероятности», о которых, между прочим, говорит Т. Липпс. Когда что-нибудь кажется нам истинным или вероятным или когда мы делаем логический вывод, мы имеем дело с функцией чистого познания, точно так же обстоит дело, когда мы сознаем что-нибудь с большей или меньшей степенью вероятности, т. е. когда мы испытываем чувство уверенности или вероятности. Большая неясность, лежит в основе приведенного Липпсом примера: «я испытываю чувство грусти». Сущность этого примера составляет как будто собственно аффект. Но в действительности это выражение обозначает лишь процесс внутреннего познания, что человек грустен, восприятие внутреннего состояния, осознание печального настроения. То, что мы обозначаем словом «чувство», имеет то же самое содержание, когда я чувствую себя радостным, а не грустным – аналогично тому, как процесс восприятия, как таковой, остается одинаковым независимо от того, вижу ли я кошку или собаку.

Все это мы обозначаем в дальнейшем термином «интеллектуальные чувства» не только потому, что термин этот был создан Наловским, но и потому, что практика языка упорно обозначает словом «чувство» эти понятия. При этом мы должны лишь уяснить себе, что такого рода чувства не относятся к аффективности и что этим термином мы обозначаем интеллектуальные, т. е. объективные процессы. При «интеллектуальных чувствах» речь всегда идет о неясных восприятиях, выводах и познаниях (напр., диагноз, основанный на чувстве); далее, о внутренних восприятиях (например, чувство уверенности). Оба эти вида интеллектуальных чувств не могут быть m concrete столь точно отграничены друг от друга, как мы могли бы ожидать этого на основании теоретических предпосылок. Так, например, мы чаще всего говорим о «чувстве уверенности», когда эта уверенность базируется на неясном выводе или на неясном восприятии. Хотя это выражение само по себе обозначает скорее внутреннее восприятие, однако мы обычно употребляем его лишь тогда, когда оно заключает в себе неопределенное познание внешней ситуации.