Алексей Тимофеевич проснулся с приятным ощущением, что сегодняшний день будет особенным. Его обязательно, обязательно должны допустить до объекта!

Все, казалось, обещало удачу. Вовремя сработал старенький механический будильник. Так что когда прогудела городская сирена побудки, и по всему кварталу в кухнях и ванных открылись краны, он уже успел принять душ, и ему досталось вдоволь приятно теплой, почти горячей воды.

Тучи, осаждавшие город, наконец разредились, и яркое солнце, отражаясь от стен, недавно выкрашенных в чистый белый, наполнило кухню таким светом, что, войдя, Алексей Тимофеевич зажмурился от удовольствия.

Первым делом, прежде чем готовить завтрак, он включил музыку Старостина по радио – очень пожилой, но исправной электронной колонке. Остальные ее функции потеряли смысл, их не к чему было подключать, не для чего использовать. А встроенный будильник сбоил чаще механического. Но Алексей Тимофеевич очень ценил, что это устройство из прошлой жизни все еще работало. У коллег и соседей давно уже были приборы на радиолампах.

Как раз когда закипела вода, колонка заиграла песню «Без полутонов все четче» из первого альбома. Ее продолжительность точно совпадала со временем приготовления яиц всмятку, и Алексей Тимофеевич даже крякнул, улыбаясь.

Когда песня закончилась, он достал из кипящей воды два яйца, а третье оставил еще на пару номеров. Его стоило доварить вкрутую.

Он почистил вынутые яйца, снял ложечкой верхний кусок и удовлетворенно покивал. Желток был густого серого цвета. Значит, жидким как нужно.

С чашкой заваренной мяты, чай с чабрецом он не очень любил, Алексей Тимофеевич встал у окна и посмотрел на город. Блекло-серое небо, контрастные облака, белые, черные и серые дома, неразборчивых оттенков серого деревья.

Может быть сегодняшний день вернет цвета? Может быть не все, не сразу, но хотя бы какие-нибудь? Он даже попытался вспомнить, как выглядели небо и листва, когда он еще мог отличить голубое от зеленого, но увы. Слишком уж привычным стало черно-белое зрение.

С третьим яйцом в кармане он запер дверь квартиры и подмигнул ржавой вывеске «лифт не работает». В такую погоду колени вовсе не давали о себе знать, так что он бодро, почти как молодой спустился по лестнице и вышел из подъезда.

Во дворе уже обнаружились перемены. Несколько жителей соседнего разрушенного снарядом дома, те из них кто не был на войне, не работал на заводе или в шахте и кому некуда было идти, обычно трудились на разборке завалов. Сегодня же они высаживали на клумбы цветы.

– Решили вот деревья не сажать снова, – приветственно раскланявшись объяснила одна из этих соседей, пожилая женщина, – а то что, от них только серость. А тут вот новые бархатцы привезли. Специально выведенные, чистые, смотрите, белые и черные. И все понятно, и глаз радуется, верно, Алексей Тимофеевич?

Ему было немного жалко сгоревших во время обстрела вязов. Он даже оглядел двор, представляя, что никогда больше не будет их тенистой листвы. Но, с другой стороны, в солнечный день они наводили серую тень, а в пасмурный – серую темноту. Это в кино деревья выглядят четко. А в жизни бывшая зелень сливается в блеклую муть. Зато так, без густых крон, двор как будто стал просторнее.

Алексей Тимофеевич взглянул на бархатцы. Лепестки у них и правда были почти чистых белого и черного цветов. Подумалось, что на самом деле они, вероятно, бледно-желтые и густо-бордовые. Но кто их теперь видит такими? Очень захотелось сказать, что, возможно, сегодня их лаборатория наконец это изменит и получит ключ к тому, как вернуть людям цветное зрение, но пришлось сдержаться. Слишком уж секретным был их проект особого значения. Да и возражать совсем не хотелось.

– Конечно, Наталья Валерьевна, – улыбаясь согласился он.

– А Антошка вон он, на углу, – напомнила женщина о следующем утреннем обыкновении, приосанилась и крикнула, – Анто-о-о-ошка! Мигом сюда!

С улицы, из-за угла тут же выбежал мальчишка с кипой газет, на бегу заканчивая выкрикивать и размахивая свежим номером:

– …очищена от одуванов! Новые успехи на том берегу Сухой Плетевы! Черемшу прогнали еще из Калиновки и Григоровки!

– Зрасьте, деда Леша! – выпалил он, подбежав вплотную.

– Все-таки не станешь называть меня дядей? – укорил Алексей Тимофеевич. Очень уж не уютно было принимать возрастное обращение к себе.

Антошка потупился, принялся теребить заплату на черной обгоревшей штанине.

– Не ковыряй, я сказала! – тут же дернула его за руку женщина. – Когда еще новую хэбешку выдадут!

– Ну-ну! Выдадут-выдадут. Всем выдают и вам выдадут, – примирительно покачал головой Алексей Тимофеевич. Он наклонился к мальчишке и протянул вареное яйцо. – Спецпаек! Твоя доля!

– Спасибо, Алексей Тимофеевич! – поспешно закивала женщина, сразу же подталкивая ребенка обратно к выходу на улицу. – Вы-то как? Вам хватит?

– Конечно, хватит! – Алексей Тимофеевич даже мягко тронул ее за плечо. – Мне для умственного труда дают больше, чем мой потрепанный желудок может принять.

– Ой, а эти-то, эти! Беляши! Слышали? – торопливо всплеснула руками женщина, желая перебить неудобную тему. – Ночью ракету в хранилище зерновой помощи засадили, представляете! Нелюди!

– Так и есть, – согласился Алексей Тимофеевич, и поспешно добавил. – Ну да не дадут вам пропасть, изыщут резервы…

Как он ни хотел сегодняшним утром избежать политических и военных новостей, но радиоточка в троллейбусе все-таки познакомила его с последними событиями. Однако, на счастье и там обошлось без больших трагедий. Зерновую помощь потерпевшим обещали пополнить из основных запасов. На фронтах тоже не случилось катастроф. Даже было продвижение в каких-то нескольких местах.

Зато в электричке машинист включил радио на Старостина, и Алексей Тимофеевич с удовольствием слушал музыку, смотрел за окно и радовался. Пускай и приходилось каждый день ездить в лабораторию на электричке, зато если бы он жил в самом академгородке, скорее всего уже погиб бы при налетах.

Только в ближнем пригороде пришлось пережить небольшое неудобство. Электричка остановилась, и машинист объявил о необходимости сделать пересадку самостоятельно. Позавчера Западное Бегунино вышло из состава Конфедерации и заявило о праве получать пошлину за прохождение поездов по их территории. Теперь приходилось пешком обходить блокированный ими участок.

Вместе с остальными пассажирами, Алексей Тимофеевич выбрался наружу и под прикрытием баррикад из разваленных обстрелами зданий, пригибаясь пошел в обход.

– Вот мрази! Перестрелять бы их и кишки развесить на стене, пусть на них поиграют, меломаны! – проворчал идущий впереди пассажир и оглянулся на Алексея Тимофеевича.

Тот несколько замялся, не сразу согласившись. Хотя он и осуждал бегунинцев, но при одобрении убийств, как врач, всегда испытывал сложности. Однако пассажир не заметил этого. В запале он даже выпрямился и крикнул поверх баррикады:

– Старостин без «Понедельника»!!!

С той стороны тут же раздались выстрелы, кругом защелкали пули.

Пассажир пригнулся и весело глянул назад:

– Верно говорю?

С этим Алексей Тимофеевич облегченно согласился. Последний альбом Старостина ему действительно не нравился.

На входе в лабораторию охранник считал с детектора цифры пропуска, сверил номер со списком, вписал его ручкой в толстый журнал, а затем протянул в окошко лист бумаги.

– Вот еще расписаться надо для подтверждения допуска. Со всех собирают.

– Против чего подписываемся? – уточнил Алексей Тимофеевич, бегло оглядывая бланк.

– Против последнего альбома, – мотнул головой охранник, – ну и решительно осуждаем сепаратистов Западного Бегунино.

Алексей Тимофеевич покивал, подписал и вернул листок. Приятно было согласиться с хорошим утверждением, приятно было понимать, что дальше за дверью единомышленники, тоже полностью согласные.

Охранник щелкнул тумблерами, разблокировав держатель пропускного брелока и двойные бронированные двери. Алексей Тимофеевич забрал пропуск и наконец попал в лабораторию.

Спустившись глубоко под землю, он оказался в просторных помещениях научного центра. В отличие от обшарпанных зданий и коридоров наверху, тут все поддерживалось в полном порядке. Даже обновлялось. Стены светло-серого оттенка, настраивали на рабочий лад. Были исправны вся мебель и двери, а главное – в кухонном уголке всегда ждал ароматный горячий чай с чабрецом.

– Я вот порой думаю, как бы неприятно вышло, если бы вдруг мы все предпочитали этот цикориевый кофе… а, Алексей Тимофеевич? – коллега из группы приборных методов отхлебнул из чашки и откусил от бутерброда с сыром. – Иногда вспоминаю этот противный запах цикория. Дрянь! А так – благородный, ароматный чабрец. Как по-вашему?

– Именно, Николай Степанович! – кивнул Алексей Тимофеевич, чувствуя, насколько приятно ему соглашаться с коллегой.

Это все-таки было не одобрение жестоких призывов или примирение с суровой необходимостью, как за пределами лаборатории. Тут, среди коллег, царило полное согласие и речь всегда шла о вещах, глубоко одобряемых Алексеем Тимофеевичем. Он не просто ценил это, но и горячо поддерживал при любом случае.

– Последнюю серию видели? Говорят, закончилась на очень волнительной ноте, – поинтересовался коллега.

– Простите, но нет. Уж как ни берег старый телевизор, у меня ведь был еще электронный, с матрицей, но несколько лет назад он перестал работать, – с сожалением признался Алексей Тимофеевич.

– Представьте, и я нет! – улыбнулся тот. – Я уж давно на ламповый поменял. А вчера опять что-то там сгорело. Буду в выходные чинить. Вот и остался без сериала. А почему же вы кинескопный не достанете?

– Вот… не тянет! Как-то, еще пока тот работал, смотрел-смотрел и вдруг почувствовал, что я это уже видел. Все у них стало каким-то одинаковым. Вот хорошие, вот плохие. Плохие сильны и опасны. Хорошие борются и с трудом побеждают. Даже если кино про любовь, все равно как-то таким образом… – Алексей Тимофеевич проговорил это с легкой приятностью, но вдруг, поняв, что подобный анализ может не вызвать одобрения коллеги, осекся, чувствуя, как внутри растут тревога и напряжение.