Моей ВОЗЛЮБЛЕННОЙ ИТАЛИИ, вместе с которой в этот час новой опасности мы вновь сражаемся с варварами

Вступление

 
Есть народ на далеких просторах Скифии,
К востоку от хладных струй Тауриса.
Страшны они, как полярные медведи,
Грязны их тела под одеждой,
Непокорны их души,
И живут они лишь добычей войны.
Глубокие раны наносят врагам
И хранят верность заветам погибших отцов…
 

Этими словами Клавдий, поэт времен краха и падения Римской империи, описал гуннов пятого века, то племя Аттилы, к которому немецкий кайзер воззвал перед лицом всего мира, когда послал войска в Китай на подавление Боксерского восстания.^[1]

«Встречая врага, вы уничтожите его, не уступая ни пяди земли, никого не беря в плен. И пусть любой, кто попадет вам в руки, зависит лишь от вашей милости. Так же как тысячу лет назад гунны под предводительством Аттилы обрели славу непобедимых воинов, с которой и сейчас живут в истории, так и имя Германии должно остаться в Китае, чтобы ни один китаец не посмел бросить косой взгляд на немца».

Эти слова никогда не будут забыты, потому что они претворились в жизнь не только по отношению к китайцам, но и ко всей Европе – от бельгийцев и жителей Северной Европы до истерзанного народа Польши.

Это воспоминание о славе гуннов изумило Европу, но стоит нам вспомнить историю Пруссии, и мы расстанемся со своим удивлением, потому как пруссаки и гунны имеют много общего даже в расовом смысле, а Аттила, или Эцел, как называют его немцы, упоминается и в «Песни о Нибелунгах», и в легендах о народе Пруссии.

Мы мало знаем о гуннах пятого столетия: кто они были, откуда на самом деле пришли и куда удалились, но невозможно отрицать или сомневаться в том, что сегодняшние пруссаки являются их подлинными наследниками^[2]. И хотя, по всей видимости, мы должны отказаться от старой теории Гиббона, позаимствованной от Де Куиньи, что этот дикий народ идентичен племени хионгну, чьи зверства остались в истории Китая, мы, по крайней мере, можем утверждать, что он принадлежит к туранской расе^[3], так же как финны, болгары и мадьяры, вместе с хорватами и турками. Можем ли мы уверенно считать, что и пруссаки принадлежат к этой семье?

Один из видных исследователей продемонстрировал, что население Пруссии по своему этнологическому происхождению относится к финно-славянам. Он убедительно доказывает, и история поддерживает его точку зрения, что Пруссия в этнологическом плане отличается от тех народов, которыми она ныне правит под тем предлогом, что они составляют с ней единую расу. Схожесть языка может замаскировать эту истину, но не в силах изменить ее, потому что различие носит реальный и неопровержимый характер.

Не желая подчиниться финно-славянам, подлинная Германия все же восприняла присущую им злобу и унаследовала жестокие инстинкты чужаков, подавив свой благородный дух этим железным ярмом. В основе ее союза с Пруссией лежало право меча и крови, скрепленное войной и увенчанное стихией грабежа и разрушения. Эти преступления не уступают преступлениям Аттилы, к которому Пруссия взывает как к своему истинному герою, и теперь, так же как и тогда, у нас есть право верить в божественную Немезиду. Что пользы человеку, если он приобретет весь мир, душу же свою потеряет?

И похоже, что если физически и духовно пруссаки принадлежат к финской расе^[4], то в той же мере они имеют отношение и к туранским племенам, к которым принадлежали и гунны. Этот вывод подтверждается тысячами фактов и событий, которые мы наблюдаем сегодня, как и сотни лет назад.

Во всяком случае, имя Аттилы, которое кайзер Вильгельм II десять лет назад бросил в лицо изумленному миру, было для него столь же свято, как для Франции имена Карла Великого, Жанны д'Арк или Наполеона. И, прославляя гуннов, он унаследовал их образ действий.

И если нас хоть чему-то научили уроки истории, нам остается принять во внимание нижеследующие факты.

Рим постоянно одерживал верх над варварами, но так и не смог полностью сломить их мощь и положить конец нападениям. При встречах с римскими полководцами Аларих неизменно терпел поражения, но наконец овладел Римом. Несмотря на все старания Аэция, Аттила наконец получил возможность угрожать Италии. Велизарий и Нарсис наносили поражения Витиге и Тотиле, и все же эти варвары опустошили полуостров. Несмотря на поражения, атаки постоянно возобновлялись, потому что Рим так и не смог до конца сокрушить мощь варваров. И если мы сегодня не расплатимся с германцами полной мерой, если не сможем довести эту войну до тяжелого, но необходимого конца, то через двадцать или пятьдесят лет они снова нападут на нас и, может, тогда и придет печальный для нас час. Delenda est Carthago.^[5]

Может, Риму и было не под силу раз и навсегда положить конец наступлению варваров. Но на нашей стороне время. Если сегодня наше мужество и наша стойкость будут достаточно сильны, если мы обретем несокрушимость кремня, то сможем раз и навсегда избавить Европу от этой варварской опасности, которая, как и всегда, угрожает гибелью и разграблением цивилизации и, взывая к своим богам, не знает ни справедливости, ни жалости.

Рим не смог собраться с силами. Мы сможем. В древние времена варвары смогли сломить первый бастион цивилизации, затем пошли дальше и дальше, пока их не остановил ответный удар. Теперь у них это не получится. Железные дороги и автомобили, телеграф и телефон настолько усилили нашу возможность мобилизации всех сил, что при столкновении варваров с цивилизацией мы первым же ударом заставим их отступить. Если мы обретем волю, то сможем раз и навсегда разрушить мощь варваров, которые пытались уничтожить цивилизацию силами не только Алариха и Аттилы, но и стараниями Фридриха Гогенштауфена и Лютера. И, окончательно сломив их, мы сможем снова установить в Европе Pax Romana, а может – кто знает? – давнее единство христианского мира.

Май, 1915 год

Глава 1
Империя и варвары

В начале пятого века нашей эры Римская империя была средоточием не только цивилизации, но и христианства. Те четыре века, что прошли с рождения Спасителя, фактически привели к созданию Европы – но не той мозаики враждебных друг другу народов, что мы видим сегодня, а цельного образования, хранящего в себе все сокровища мира. Здесь родилось и укрепилось, все, что всегда считалось вечными ценностями, – культура, цивилизация и вера, которая доставляет нам радость и ради которой мы живем. Здесь утвердились высокие принципы развития нашего искусства, которое при всех переменах продолжает жить. Здесь утвердилось превосходство той идеи, которая вечно будет обновлять наше существование, нашу культуру, наше государственное устройство; в соответствии с ней мы формируем наши оценки, не опасаясь ни революций, ни поражений, ни краха. Мы европейцы, и наши души безоговорочно принадлежат лишь нам; мы единственные в мире, кто развивается, переходя из одного состояния в другое; мы никогда не умираем, поскольку с нами христианство.

Внешняя и видимая черта империи, известная всему окружающему миру, заключалась в том, что, будучи островом в море неизвестности, она воплощала в себе понятие Pax Romana, которое руководило и политикой, и внутренней жизнью империи. Оно обеспечивало полный и абсолютный порядок, условия развития цивилизации и, пронесенное через много поколений, казалось непреложным и несокрушимым. Вместе с ним существовала концепция закона и собственности, куда более фундаментальная, чем та, что мы знаем сегодня, при которой свободный обмен обеспечивали развитая система коммуникаций и прекрасные дороги. И вряд ли в нашей жизни и политике есть понятия и законы, которые не были созданы в те времена. Именно тогда родилась наша религия, которая стала душой Европы и мало-помалу превратилась в ту энергию, что легла в основу бессмертного принципа жизни и свободы, который в правильном понимании и является Европой. Именно тогда были осознаны наши идеи справедливости, наши представления о законах, наша концепция человеческого достоинства и структуры общества, обладавшие такой силой убедительности, что, пока мы будем придерживаться их, они никогда не умрут. Строго говоря, империя, которая формировалась более тысячи лет, представляла собой самый успешный и, может быть, самый плодотворный эксперимент по созданию всеобщего правительства из всех, которые когда-либо предпринимались.

И тем не менее империя пала. Почему?

Мы не можем ответить на этот вопрос. Причины этого краха, духовного и материального, большей частью скрыты от нас во тьме, которая последовала за катастрофой, едва не погубившей всю западную цивилизацию. Все, что мы можем сделать, – это отметить, что управление этим огромным государством было столь дорогим, что, когда Аларих в 401 году перешел через Альпы, оно, скорее всего, уже обанкротилось. Соответственно, уменьшалась и численность населения. Что же касается чисто военных проблем, возникших перед Европой, то защита ее границ против сокрушительного удара варварства стоила столько, что при тогдашнем состоянии экономики ее было невозможно обеспечить. И наконец, необходимо твердо понять: да, империя развалилась и пала, но варвары не одержали над ней верх. И хотя вторжение варваров было ужасающим по своей разрушительности, мы должны понимать, что, как уже говорилось, оно было лишь одной из причин поражения империи и при этом не главной; кроме беззащитности границ, перед империей возникли проблемы, которых она, увы, не могла решить.

На западе империю ограничивал океан, с юга – пустыни Африки, на востоке лежали Каспийское море и Персидский залив, с севера ее границы пролегали по Рейну и Дунаю, по Черному морю и Кавказскому хребту.

Особенной слабостью отличалась северная граница, и ее состояние, по крайней мере с середины третьего столетия, постоянно занимало умы римской администрации. Как удерживать ее?

За этой границей лежал практически неведомый мир, где существовали беспокойные и воинственные варварские племена; они то и дело воевали, постоянно осаждали границы цивилизации, за которыми лежали и наше существование, и надежды всего мира. Тогда, как и сейчас, они нуждались в защите от того же врага – от варварства. Потому что оно не стало менее варварским, даже обретя какие-то знания. Дикарь остается дикарем даже в профессорском одеянии. Именно по этому поводу написано: меняй свое сердце, а не свои покровы.

Таким образом, защита своих границ была главной проблемой империи, вероятно, с времен ее основания Августом и конечно же все двести лет перед тем, как Аларих перевалил через Альпы. Ее пытались решать самыми разными путями, и в 292 году Диоклетиан предложил революционную схему раздела империи. Но разделение, которое он провел, стало – и, скорее всего, этого нельзя было избежать, – скорее расовым, чем стратегическим. Две части империи оказались разъединенными критической чертой, проходящей по Дунаю, и в силу географии восточная часть империи оказалась в поле зрения Азии, которой отнюдь не мешал Дунай, хотя западная часть оставалась достаточно сильна, чтобы уверенно держаться за надежной защитой двух рек, Рейна и Дуная. Во всяком случае, Запад предпринял героическую попытку выполнить эту свою столь тягостную обязанность. Пастырская столица Италии была перемещена из Рима в Милан. Это решительное действие носило чисто стратегический характер. Совершенно правильно предполагалось, что из Милана, который держал в руках все перевалы через Альпы, границу удастся защищать надежнее, чем из Рима, расположенного в самой середине протяженного итальянского полуострова. Такое перемещение было более удивительным, чем мог быть перенос столицы Британской империи из Лондона, скажем, в Эдинбург. Но и этого было мало. В 330 году, через семнадцать лет после того, как христианство стало официальной религией, Константин Великий, руководствуясь теми же соображениями обороны, перенес столицу империи в Византию, в новый Рим на Босфоре, который был переименован в Константинополь.

Этот перенос, который был решительно осужден, как выяснилось, исходил из совершенно правильного предположения о грядущем развитии событий. Перед лицом, скорее всего, неизбежного разгрома он должен был спасти то, что еще можно было спасти. До 1453 года Константинополь оставался надежной и безопасной столицей восточного государства и римской цивилизации; он держался и в критических ситуациях не раз спасал цитадель Запада – Италию.

Но пусть даже ничто не могло обеспечить безопасность Запада – но основание Константинополя, вне всякого сомнения, спасло Восток. Хотя Запад становился все богаче и все слабее, имя Рима было известно по всему миру, и Западу, как мы знаем, приходилось принимать на себя весь напор натиска варваров. Этот напор был куда более сокрушительным и разорительным, чем мы привыкли считать. Запад был скорее затоплен им, чем потерпел поражение. По прошествии времени он просто утонул в море варварства. Оно вздымалось и росло; и за все, что у нас есть, мы должны благодарить основание Константинополя и католическую церковь.

Я сказал, что империя была скорее затоплена, чем сломлена. Давайте подумаем.

К 375 году границы были в безопасности; никогда еще не удавалось прорвать оборону. Задолго до этого стало ясно, что если ничего не предпринять, то огромные орды варваров, скопившиеся за Рейном и Дунаем, не удастся отбросить назад. Если они появятся, их придется встречать не перед границами, не на самих реках, но в пределах самой империи. Если что-то заставит их сняться с места.

…Что и произошло в 375 году. Аммиан Марцеллин, римский историк того времени, описывая вторжение варваров, утверждает, что все беды, павшие на империю, исходили лишь от одного народа – гуннов. В 375 году гунны наконец сокрушили готов, которые в 376 году в полном отчаянии обратились за защитой к императору Восточной Римской империи Валенту. «Необозримое множество этого воинственного народа, – читаем мы о готах, – чья гордость была повержена во прах, на много миль покрывало пространство по берегам Дуная. С простертыми руками и слезными сетованиями они громко жаловались на постигшие их бедствия и поджидающую опасность; они признавали, что их единственная надежда на спасение зависит от милости римского правительства, и самым торжественным образом заверяли, что, если несказанная милость императора позволит им осесть на юго-восточных землях, они свято обещают подчиняться римским законам и берут на себя нерушимую обязанность охранять пределы государства». Их мольбы были удовлетворены, и правительство империи приняло их на службу. Через Дунай их переправили в Римскую империю. В некотором смысле это решение и эта дата – 376 год – вошли в число самых решающих событий в истории Европы.

Недисциплинированный и беспокойный, этот почти миллионный народ внезапно появился в цивилизованном мире, доставляя ему постоянное беспокойство и неся с собой опасность. Не обращая внимания на законы, которые они поклялись соблюдать, пренебрегая обязательствами и не пользуясь преимуществами цивилизации, готы оказались во власти своих хозяев, которые безжалостно эксплуатировали их. И наконец, дойдя до предела, они восстали и через провинцию Мёзия двинулись в поход – не как гости империи, но как ее смертельно опасные враги. Осадив Адрианополь, они встали лагерем под его стенами, грабя и опустошая окрестности. Так продолжалось, пока на трон империи не взошел Феодосий, с которым у них прошли успешные переговоры, так что, вынужденные подчиниться, они осели в Малой Азии.

Такое положение дел не могло длиться долго. Варвары всего лишь ждали вождя, и он после смерти Феодосия появился в лице Алариха. Они пошли на Константинополь и сумели добраться до него – но не заключить в кольцо блокады. В 396 году Аларих двинулся на юг, в Грецию, пройдя победным маршем от Фермопил до Спарты и обойдя стороной Афины, – скорее из суеверия, чем из страха перед опасным врагом. Примерно в начале 396 года Стилихон, который позднее прославится в итальянской кампании, отплыл из Италии, встретил Алариха в Аркадии, отбросил его и был готов заключить пленника в тюрьму на Пелопоннесе. Ему, однако, не повезло. Аларих смог уйти. Стремительным маршем он вышел к Коринфскому заливу и переправил свои войска, пленников и награбленную добычу на другой берег. Здесь он провел успешные переговоры с Константинополем, согласился платить ему дань и был назначен верховным правителем Восточной Иллирии. Она пала в 399 году.

Действия Стилихона, которые все же можно было считать успешными, доказали между прочим, что политическое разделение Востока и Запада стало фактом. Экспедиция Стилихона с его армией стала вторжением Запада для спасения Востока, потому что опасность угрожала именно ему. Но Запад был предан.

Восток сговорился с варварами и использовал их. Это вынудило Запад задуматься о своей судьбе, поскольку не подлежало сомнению, что, спасаясь, Восток в конечном итоге принесет Запад в жертву.

Запад был готов к такому развитию событий. Была подготовлена схема обороны, и, как мы впоследствии убедимся, в данных обстоятельствах она оказалась лучшей из всех возможных. С римской прямотой и ясностью советники Гонория, обитавшего тогда в Милане, решили все принести в жертву ради обороны цитадели Европы, то есть Италии; кроме того, учитывая позиции Алариха в Иллирии, ей угрожала наибольшая опасность. Если она падет, то несомненно должен будет рухнуть весь Запад.

Проблема, которая возникла перед советниками Гонория, была не из легких. Чтобы убедительно разрешить ее, необходимо было пойти на большие жертвы – лишь в таком случае удавалось спасти мир. Было принято решение отойти и от Рейна и Дуная, потому что Аларих уже форсировал их. Было решено – и это был смелый шаг – отойти от Альп, сделав полем сражения Цизальпинскую Галлию или, как принято говорить, Ломбардскую долину, и оборонять Италию в районе Апеннин. Данная реалистичная политика увенчалась блистательным успехом.