Глава 1
Гримасы футурологии

Джунгли были темны и беззвучны. Так не должно было быть, в джунглях ночью полно всевозможных звуков, все время кого-то жрут… Почему тут такая тишина? И почему я раньше этого не замечал? Так тихо не должно быть, не должно.

Я сел, прислонился к столбу. Андрэ не видно. А остальные стоят кругом. Как мертвецы какие-то…

Стало неприятно. Я почувствовал, как по спине пополз холод. Сразу вспомнились легенды про взбесившихся роботов, страшилки, которые мы рассказывали в походе у костра. Как роботы нападают…

Конечно, чушь. Чушь, небывальщина. Боты стояли не двигаясь, но мне все время казалось, что за моей спиной они шевелятся. Перемигиваются, приближаются…

Я обернулся, цепь звякнула, и от этого звяка меня пробрало холодом еще шибче. Звук получился какой-то мертвецкий и тоскливый, я почувствовал себя одиноким, самым одиноким человеком на свете.

…А потом среди ветвей начали загораться глаза.

И тут я, конечно же, проснулся. В холодном, заметьте, поту, как герой настоящего готического романа. Даже неприлично. Даже эмаль на клыках трескается. С неприятным хрустом.

Так я, наверное, полмесяца просыпался, пришлось потом к зубоделу бежать, восстанавливать зубное хозяйство. Восстанавливал и думал – прав ли я был? Прав ли я был, что пожалел этих, батискафовцев? Что не вверг их в пучины и стражища, чтоб взывали они ко мне, в грязи пресмыкаясь, с мольбами и жалобным воем, копытца свои растопырив, дрыгаясь костями и соплями брызжа.^[1]

Думал так, думал сяк, к мировому опыту обращался, а потом уже не до рефлексий стало, над головой затрещало. Как шутили древние – капли расплавленного железа стали капать на казенные сапоги.

Читали «Будущее здесь»? Я еще в восемь лет утянул у прадедушки с пыльной этажерки. Толстенная такая книга, а смешная – просто головой о косяк стучался. Автор Г. Златоборский, известный в свое время футуролог. Но, по-моему, он не футуролог, а обыкновенный фантаст, и даже, пожалуй, сказочник-лапотник – ни одно его предсказание толком не сбылось, только стратосферу сотрясал.

Телепортация. Никаких телепортов на улицах наших городов нет, хотя сам принцип известен давно. Однако телепортация критически меняет молекулярную структуру объектов, поэтому мгновенно перебросить вещество даже на расстояние одного метра не получается. Получается каша. А посему мы летаем. Как в самой дремучей древности – на флаерах, глайдерах, скутерах, вертолетах, много техники напридумывали, хоть в колодец сбрасывай.

Никакой еды из тюбиков, тут вообще все как раньше, ну разве что научились выращивать мясо отдельно от коров, а так… Та же самая жарка, варка, фритюр. И даже больше – рестораны и всякие другие полезнейшие общепиты вышли из моды, все как сумасшедшие готовят еду своими руками.

Никаких энергоконвертеров – сыплешь мусор, получаются мегаватты. Энергия вырабатывается универсальными накопителями – спиральными кристаллами, которые могут трансформировать все – от энергии вращения Земли до температуры, выделяемой телом, – в каждом приборе эти кристаллы, все на автономном обеспечении. А там, где энергии требуется много, – накопители. Чрезвычайно емкие. Один дурачок надрезал накопитель алмазным лазером и запустил его в озерцо средних размеров. Вода кипела трое суток.

Или взять хотя бы связь. Основываясь на бурном развитии коммуникационных технологий в начале тысячелетия, все как один предсказывали грядущую революцию в этой области. Однако уже через сто лет развития технологий эфирной связи стало ясно, что пользы от нее меньше, чем вреда. Середина двадцать первого века принесла сразу несколько серьезных эпидемий мозговых расстройств, возникавших у людей, предки которых активно использовали беспроводные устройства связи. Была доказана связь между ними и участившимися случаями сумасшествия, в результате чего Карантинная Служба провела закон об изъятии мобильных устройств связи. Люди вообще не общаются по радио. Никаких популярных у писателей-фантастов начала тысячелетия телефонов-браслетов, никаких передатчиков, вплавленных в мозг, никаких постоянных информационных полей. Радиотишина.

Из небытия вынырнули обычные проводные телефоны. Если же требуется позвонить подальше, к примеру, на Луну, то используется машинка весом и размером с диван. Есть, правда, еще устройства сверхсвязи, например те же трансмиттеры, – для вызова экстренной помощи, ну и тому подобных случаев, но пользоваться ими следует только в экстренных ситуациях. А то голова испечется.

Будущее наступило. Только оно совсем не похоже на будущее Г. Златоборского. Будущее как будущее, скучное только очень, даже повоевать не с кем, и это опять в минус нашим доморощенным футурологам – человечество не встретило ни братьев по разуму, ни врагов по оружию, человечество одиноко. Футурология ошибалась.

Но еще больше ошибалась футурология по части социопсихологии. Предсказывались серьезные проблемы, массовые разрушительные фобии, скатывание в варварство, войны и новый рассвет. Тут степень попадания пальцем в небо приблизилась практически к ста процентам. Тот же мосье Златореченский предсказывал несколько так называемых «ювенальных войн» – ситуаций, когда конфликт поколений выйдет на новый уровень и разрешится лишь с применением оружия, и:

вариант «а» – молодежь истребит стариков,

вариант «б» – старики уничтожат молодежь.

Ничего подобного. Никаких войн не случилось, никто не убивал стариков, никто не охотился за семнадцатилетними. Вообще количество отклонений в поведении подростков снижалось в два раза за каждые пятьдесят лет. А тех, кто продолжал безобразничать, отправляли в особые педагогические лагеря.

Как меня.

И капли расплавленного железа закапали, только не на какие-то абстрактные казенные сапоги, а на мою конкретную голову.

За что?

Официальное заключение (я с гордостью называю его приговором) гласило «за злостное нарушение общечеловеческих нравственных законов, опасное манипулирование сознанием, моральную деградацию…» И еще две страницы. Этот приговор был зачитан во дворе школы при большом стечении народа, и все меня дружески порицали – я чувствовал, как жгут кожу испепеляющие взгляды моих товарищей… Короче, если бы их было чуть побольше, ну, раза в три хотя бы, они бы меня, наверное, испепелили. Зачитывание приговора сопровождалось демонстрацией материалов, отснятых на Побережье. Понурые боты, железными истуканами возвышающиеся средь пальм. Плантации с сахарным тростником, разросшимся сверх всякой меры. Хижины с твердыми тростниками, столбы для наказаний… Одним словом, все.

И этих тоже показывали. Моих сосчастливцев, сиречь:

Октябрину Иволгу, нервическую интеллектуалку,

Виталия Потягина, завистливого ментального акробата,

Фому Урбанайтеса, шишколюба-меняненавистника,

Ярослава Ахлюстина, хитрована ползучего, незаурядца чиполлинистого.

Октябрина выглядела не очень, мне показалось, что она давненько не мылась, волосы слипшиеся, глаза печальные, сидит на скамейке, грызет кедровые орешки. Как белка. Потягин с первого взгляда казался бодрым, он взрыхливал аккуратными золотыми грабельками песок. Однако при втором взгляде становилось ясно, что это не просто песок, а специальная успокоительная меркурианская соль, а развеселая распашонка не распашонка вовсе, а психороба – если Потягин вдруг пустится в безобразия, одежка быстренько его стреножит. Для несведущих под изображением Потягина загорелась надпись «жертва психотравмы».

Следующей жертвой психотравмы был объявлен Урбанайтес, хотя, на мой взгляд, он на жертву совсем не походил. Сидел, составлял экибану. Из водорослей каких-то. Или кактусов. Или шишек. Экибанский экибанщик. Экибанец. Он не жертва психотравмы, он жертва экибаны. Лучше бы его родители не экибаны учили составлять, а капусту выращивать.

Один Ахлюстин пребывал в радужном состоянии духа, боксировал со спарринг-ботом, плыл стометровку, упражнялся в гравитационной машине. Что ему: что рулем, что коромыслом – человек-машина.

Последним показали меня. Я выглядел бодро и весьма преуспевающе, зрителю сразу становилось ясно, что это я устроил несчастным ребятишкам все их злоключения и неприятности. Почему-то, правда, я тоже проходил по разряду «жертв», правда, не психотравмы, а непонятно чего.

Все это показали, потом устроили минуту молчания. Чтобы, значит, почтить мою бедную исковерканную личность, чтобы проститься с ней перед тем, как отправить в горнило перевоспитания.

И все опять на меня уставились, но в этот раз с сожалением, и я ощутил волну их жалости гораздо острее, чем даже ненависти – мне захотелось плакать, и я почувствовал себя самым несчастным человеком на земле. Даже стыдно мне сделалось, а это случалось редко, я подумал, что зря все устроил с этими гадами, надо было подарить им Лунную Карту, признать свое поражение и посыпать голову пеплом.

Но минута молчания кончилась, резидент Карантинной Службы простер в мою сторону свой порицательный палец и отправил меня на перевоспитание.

За моральную, видите ли, деградацию! Можно подумать, это я хлестал несчастных ботов плетками-семихвостками. Можно подумать, это я приковал сам себя к столбу и обрек на ночь кошмаров! Даже не на одну, между прочим.

Конечно, это были не зомби. И даже не долгопяты, лемуры обыкновенные – выскочили – целая стая, какая-то у них откочевка происходила, проскакали, искусали, чуть кишки не выцарапали! Унеслись. А на следующий день прямо с утра я стал распухать. И руки, и ноги, и все чесалось, и зудело, и болело, а на следующую ночь понеслась очередная стая, меня снова кусали, щипали и всячески разрывали на куски.

И так три дня, Андрэ не успевал отгонять этих кровожадников. Когда прибыли герои из Карантинной Службы (как водится, все в белом и золотом, деловитые и с внушительным опозданием), то я истекал кровью и весь страдал. Как если бы ко мне приставили сразу восемь дюжин изрядных пиявок, а самого до этого напоили антикоагулянтом. Меня отправили на лечение, а едва я смог ходить и реагировать на окружающее, взялись разбираться, что же произошло на Злыдневом Бряге. И не только разбираться, но уже и потихоньку перевоспитывать. Должен признать, с успехом.

Я почти сразу раскаялся, признал все ошибки и уже готовился переродиться в высоконравственную личность, однако произошел пренеприятнейший казус. В числе других моим исправлением занималась милая бабушка – заслуженный педагог Солнечной системы. Ласковая такая старушенция, все меня спрашивала про детство, про первые впечатления, про первые обиды и первые радости. Я ей все рассказывал – обстоятельно и честно, и про тиски, и про пришельцев, и она кивала и радовалась сердцем. А потом я спросил – как будет сокращенно «заслуженный педагог Солнечной системы»? Запйсос? Или правильно запесус? К удивлению, мой невинный вопрос произвел на воспитательскую бабушку самое деструктивное впечатление. Видимо, ей его уже задавали при каких-то вздорных обстоятельствах. Потому что бабулька покраснела, позеленела и задохнулась, еще секунда, и она кинулась бы на меня, терзать и расцарапывать, однако усилием воли обуяла страсти и вышла.

В результате чего Педагогическим Советом при Карантинной Службе я был признан самым проблемным подростком Северного полушария.

Мама, на четыре часа выбравшаяся из своего Шпицбергена, рыдала, как Гертруда. Отец дистанционно обещал мною заняться, но не сейчас, а через полтора года, когда туннель к центру Земли будет окончательно просверлен.

Мне дали неделю на сборы, а потом во дворе моего дома приземлился лимонного цвета катер КС. И я с большими предосторожностями был препровожден в карантин, а затем и на остров.

Даже шрамы еще не все зажили, между прочим.