В чёрной-чёрной вселенной,
в чёрной-чёрной системе,
на чёрной-чёрной планете,
на чёрном-чёрном континете,
в чёрном-чёрном лесу,
на чёрном-чёрном дереве сидят два чёрных-чёрных негра.
Один другому и говорит:
– Может хватит, Василий Иванович, покрышки-то жечь?
Страшилки Веркина – лёгкие, незамысловатые, быстро читающиеся вишенки с глазури торта. Читателю нет необходимости набивать желудок толстыми коржами вчитанных смыслов и многослойных обоснований происходящего, пачкаться в креме чужой рефлексии, сомнений и недомолвок, если он этого не хочет, а жаждет только цапнуть маленькую засахаренную вишенку с верхушки.
И «Чудовище с улицы Розы» и «Правда о привидениях» объединены быстрым развитием происходящего, стремительностью поступков персонажей, порой в ущерб логическому и рациональному, но зато сверху щедро присыпаны тем славным пряным привкусом жути, который появлялся в детстве, стоило начать где-то в деревне летом ночью начать рассказывать всякие байки про мертвецов и ведьм.
Обе повести запоминаются скорее концепцией, самой сутью, нежели персонажами, потому что их мельтешение добавляет живости во время чтения, но едва вспоминается по завершению. Персонажи хорошо заземлённые, их удары точечные, жесты распространяются не вширь, а конкретно на проблему, то есть все их действия важны для концепции, но не представляют интерес по отдельности сами по себе. Они вечно куда-то подходят, выходят, что-то подхватывают, обматывают, подбирают, подбрасывают, подтягиваются, кого-то подзывают, подпрыгивают – даже в «Чудовище с улицы Розы», где проблема не ограничивается одним существом, а распространена едва ли не по всему миру, автор не распыляется, сужая историю до одного конкретного дома с его обитателями. То есть действия не масштабные, не протяжённые во времени, это именно мельтешение массовки на фоне сценки, добавляющей ей видимость живости.
Концепции же монстров Веркина любопытны и в отрыве от сюжета, они лёгкие, пустотелые, их можно самостоятельно наполнять предысторией и обоснуем, потому что понятное зло редко бывает страшным, куда проще опасаться непонятного, незаконченного, неоднозначного, и в том числе поэтому «злые» персонажи Веркина представляют интерес – они намечены, а не прописаны, читатель сам может наделить их теми чертами, которые его пугают, причём наделить неосмысленно.
Вместо того, чтобы пытаться запугать читателя доскональной проработанностью тёмной стороны мира, автор прибегает к нагнетению тревожного состояния другими методами – а именно, эмпатическими полутонами. Если представлять на серьёзных щщах себя на месте персонажа, думать, как бы ты поступил и как бы стал выкручиваться из сложившейся ситуации, то скорее всего обнаружатся пути, куда более логичные и продуманные, чем челночные траектории движения героев. Но сугубо в эмоциональном плане Веркин способен набрасывать со страниц неводом на читателя ощущение безнадёжности и обречённости, чувсто Необходимости Совершения Имеено Этого Нелогичного Поступка, впечатление приятной вовлечённости в воронку, закрутившую смерчем привычный уклад жизни персонажей. Автор не утяжеляет текст базисом предысторий, не завершает повестование риторическими вопросами, сеющими размышления. Его финалы – это хлёсткие, грамотные запятые, а не точки, потому что здесь срабатывает та же схема, что и с созданием зла – читатель сам додумает и себя обрадует или испугает. Перед нами – вырванный лист из истории персонажей, самый интересный и ярко-раскрашенный (тот самый, где в их жизни случилось что-то странное, нет нужды ходить вокруг да около, раскручивние одних мистических пружинок и затягивание других, которые потом выстрелят, происходит уже с первых глаз), с несколькими пометками карандашом «когда и где родился, где жил и рос», которые всё равно подтягивают основную канву сюжета, а не располагаются в стороне для лучшего понимания персонажей. Вся информация о персонажах и происходящем – сугубо утилитарная, она вся направлена на один-единственный конкретный сюжетный стержень, действия однозначные, мысли одноярусные, никаких лишних финтифлюшек ради эстетики и флешбеков в прошлое для более глубокого погружения в чужой внутренний мир.
Истории линейные, разворачивающиеся по удобной для восприятия спирали, двухмерные, как юношеские байки у костра, но многоплановые, если самостоятельно додумывать предоставленный Веркиным зачин и наращивать на страшилку мясо.