Сам себе дядя
Как-то раз папа дяди Фёдора обмолвился о том, что с ума поодиночке сходят, а гриппом болеют коллективно. Так вот, высказывание это остроумное, но неверное. К середине 70-х, времени написания первой книги о Простоквашино, страна наша впала во что-то среднее между летаргическим сном и старческим слабоумием всем скопом, вслед за партийными вождями. Пока Леонид Ильич лобызался с Сусловым и Хонеккером и коллекционировал звезды Героя («а мне ещё ошейник нужен с медалями», - вторит ему пёс Шарик), успели выслать Бродского и Солженицына, вляпаться в Афганистан и напустить такой тоски зеленой на шестую часть Земли с названьем кратким, что интеллигенция поняла: не-вы-но-си-мо, пора бежать от этого безмерного отчаяния покоя. И убежала – либо по израильской линии, либо зарылась во внутреннюю эмиграцию. Страна выкатилась из-под ног. Последние и придумали мифологему чудо-острова (жить на нём легко и просто), сочинили про страну оленью и…Простоквашино, где можно быть самим по себе. Иначе говоря – ничьим.
Это сейчас мне кажется, что Успенский во многом предугадал будущее, описав в книге ситуацию в России нулевых, но в контексте разговоров о «брежневизации» позднепутинской России (прошу меня извинить за возможно излишнюю политизированность проблемы, но без этого мы скатимся в патетику – «классные диалоги», «ути-пути котик забавный») понимаешь, что спираль истории просто перешла на новый виток. Всё это внимание к частной жизни в ущерб общественной, дауншифтеры, общее удушливое отчаяние – это оттуда.
Всё началось с колбасы, что ближе к нёбу, чем к языку. Заветное словцо – колбаса! В тексте встречается не раз. Кот, от которого никакой пользы нет, ломает семью, мальчик разрешает альтернативу в пользу новоприобретённого полосатого друга и отправляется с ним на рейсовом автобусе в деревенский рай, положив начало процессу дезурбанизации. Колхозное же дурачьё, наоборот, всё переехало в пятиэтажку – выбирай любой дом!
«Только теперь мы будем жить по-другому. Мы будем жить счастливо». Пафос этого высказывания протоквашинских коммунаров напоминает то ли сочинения Бакунина, то ли лозунг времён коллективизации. Или даже хиппанство: экология (Шарик отказывается рубить лес, мол, одни пеньки останутся), ненасилие (фоторужьё) и проч. И всё же нет. Кажущийся оптимистическим конец книги на деле, то есть для меня, читателя, мрачный и, наверное, правдивый. Постараюсь объяснить.
В герметичной жизни дяди Фёдора, Матроскина, Шарика появляется брешь в лице Игоря Ивановича Сечина Печкина, почтальона без велосипеда. У Печкина есть кузина, тоже принадлежащая перу Успенского, - старуха Шапокляк, хотя и более экзальтированная. Почтальон с повадками вертухая и кухонной склочницы из коммуналки приходит с той стороны жизни на эту, чтобы показать «заметку про мальчика» и заодно умыкнуть пару лишних конфет в нагрудный карман. В противоположность дяде Фёдору и компании, работать Печкин не любил. В книге он на короткое время оказывается в психушке. «А потом ему в изоляторе понравилось. Письма разносить не надо было, и кормили хорошо». Довольно нелестное описание. Символично, что дядя Фёдор заболевает после солнца на потолке, которое Матроскин заказал в НИИ, от перегрева и контраста температур. В Город Солнца приехали мама Римма, не находившая сил даже на просмотр телевизора, и папа Дима, весёлый, но такой уже несовременный «шестидесятник». Приехали как городские в деревню, на шашлыки и пьянку, на недельку до второго - и потушили светило. Точка в сказке о частной жизни поставлена. Поиграли – хватит. Посидим, поболтаем, покурим и, может быть, спишемся. И тут еще одна вещь. Если за солнечными ваннами неизбежно следует больничная койка, то любой подобный проект как в одном домохозяйстве, так и в масштабах страны обречён на провал. Как и в книге Гарленда "Пляж", райский уголок всегда будет разгромлен или местными наркоплантаторами, или внутренними противоречиями. No way out.
После смерти. Сама история с книгами о Простоквашино показательна и на практике показывает то, о чем говорилось выше. Успенский преуспел на поле франшизы. Его бурые, белые и – mon Dieu! – красные чебурашки были символом нашей олимпийской сборной. Жизнь простоквашинцев писательской волей превратилась в жуткий сиквел. Все эти книги, написанные в 90-е, «Новые порядки в Простоквашино», «Нэнси из Интернета в Простоквашино», «Любимая девочка дяди Фёдора» - плоские, откровенно скучные вещи. К примеру, Печкину подбирают «негритянскую невесту» по Интернету. Бр-р-р! Появились, конечно, новые мерзости новой жизни, но и Успенский разменивает вечное на сиюминутное, впадая в самопародию и петросянщину.
В итоге продали корову Мурку на завод, сняли занавесочки, Гаврюшу пустили на стейк. Каждую неделю теперь кот Матроскин смотрит на меня в супермаркете с аккуратно расставленных бутылок молока «Простоквашино», и в его зазывающем взгляде чувствуется все-таки тоска по несбыточному. Бутерброд всегда падает колбасой вниз. Закон суров, но это закон.