Посвящаю моему внуку

Константину Дмитриевичу Малёнкину

Текст печатается в авторской редакции

Автор выражает благодарность О.В.Некрасовой и А.К.Зелинскому за предоставление фотоматериалов

Дизайн обложки: Полина Лебедева

Часть первая
Банный бунт

Глава первая
Поэт и его читатели

Пятьдесят лозунгов

Выступая 2 февраля 1929 года на обсуждении пьесы «Клоп» в клубе рабкоров «Правды», Маяковский сказал:

«У меня в пьесе человек, с треском отрывающийся от класса во имя личного блага. Это образец политического замирения. Я не хочу ставить проблему без расчёта уничтожить её корни. Дело не в вещах, а в отрыве от класса. Из бытового мещанства вытекает политическое мещанство».

Сказано резко и напористо. Сразу видно, с какой ненавистью относился автор «Клопа» к мещанам и мещанству. Мало этого, Маяковский ещё и объяснил, почему в его пьесах так много этих мещан, то есть героев отрицательных:

«Мы на положительных таких засохли. Присыпкина через пятьдесят лет будут считать зверем. Мне сегодня вечером надо писать пятьдесят лозунгов на одну тему: надо мыть руки. Если вы говорите, что рабкоры пишут о том же мещанстве, – это похвала мне: значит, вместе бьём и добьём!»

Иными словами, «мещанами» Маяковский называл людей невоспитанных, необразованных, для которых он и сочинял свои «лозунги» или, как он сам их называл, «санитарные плакаты». Вот некоторые из них:

 
«1
Убирайте комнату, / чтоб она блестела.
В чистой комнате – / чистое тело.
2
«Воды – / не бойся, / ежедневно мойся!
3
Зубы / чисть дважды,
каждое утро / и вечер каждый…
6
Ежедневно / обувь и платье
чисть и очищай / от грязи и пятнен.
7
Культурная привычка, / приобрети её —
ходи еженедельно в баню / и меняй бельё…
9
Проветрите комнаты, / форточки открывайте
перед тем / как лечь / в свои кровати».
 

В этих стихотворных лозунгах говорится об элементарнейших вещах, о том, что, казалось бы, должно разуметься само собой. Но они были заказаны поэту, стало быть, необходимость в них была чрезвычайная. И Маяковский писал:

 
«17
Мойте окна, / запомните это,
окна – источник / жизни и света.
18
Товарищи, / мылом и водой
мойте руки / перед едой…
20
Грязь / в желудок / идёт с едой,
мойте / посуду / горячей водой…
23
Вытрите ноги!!! / забыли разве, —
несёте с улицы /разную грязь вы.
24
Хоть раз в неделю, / придя домой, —
горячей водой / полы помой…
34
Раз в неделю, / никак не реже,
бельё постельное / меняй на свежее».
 

Стихи эти сочинялись для той самой массы, о которой Владимир Маяковский говорил и 22 декабря 1928 года, выступая на собрании Федерации объединений советских писателей. Свою речь он завершил так:

«Теперь последний вопрос, товарищи, относительно массовости. Я не знаю, как для других, но меня этот вопрос съедает.

В принципе, душой, телом и мозгом я за массовость. Ни разу только я не встречал во всех редакциях, при самых противоположных точках зрения, чтобы меня крыли с точки зрения своей, все хвалят от имени массы, ругают тоже от имени массы…

Я неоднократно приводил примеры Путиловского и других заводов. Стапятидесятимиллионная масса недостаточно культурна, её нужно сто раз переделывать, переучивать, и разговор о массе, выдвигаемый просто редактором, – это насмешка над нашей культурной революцией».

Сто пятьдесят миллионов человек, о «недостаточной культурности» которой говорил Маяковский, это тогдашняя численность населения страны Советов. Значит, это для своих «некультурных» соотечественников сочинял поэт «санитарные плакаты», призывая сограждан мыть «руки перед едой», ходить «еженедельно в баню» и еженедельно «менять бельё» в постелях. Маяковский отчётливо представлял себе, кто его окружает, о ком и для кого он пишет свои произведения.

Вряд ли поэт помнил о том, что этих же самых людей другой стихотворец, Дмитрий Мережковский, называл «хамами». Сам же глава лефовцев и рефовцев, закончивший всего четыре класса гимназии и грамотно писать так и не научившийся, в апреле 1926 года сочинил стихотворение «Разговор с фининспектором о поэзии», в котором задавался вопрос (больше похожий на утверждение):

 
«А что, / если я / народа водитель
и одновременно – / народный слуга?»
 

Через год, отвечая польским журналистам, спрашивавшим, какую роль в СССР играет поэт, Маяковский сказал:

«– Важнейшую. Он является учителем народа, воспитателем его ума и совести».

И этот «учитель народа», вернувшись в самом начале мая 1929 года из Франции в Москву, начал отправлять своей возлюбленной парижанке Татьяне Яковлевой «молнии телеграмм», которые напоминали ей о том, что в октябре он приедет в Париж, где они сыграют свадьбу и отправятся жить в СССР.

Загадочный отказ

Лили и Осип Брики чуть ли не ежедневно заводили с Маяковским разговоры, отговаривая его от намерения ехать осенью во Францию и жениться на Татьяне. Многие маяковсковеды утверждают, что в том же самом (по явной просьбе Лили Юрьевны) поэта убеждали и гепеушники: Яков Саулович Агранов и Меер Абрамович Трилиссер вместе со своим помощником Михаилом Савельевичем Горбом (Моисеем Санелевичем Розманом).

Переубедить убеждавших было практически невозможно. И Маяковский принялся готовить им свой ответ – вместо «Комедии с убийством», на создание которой у него был подписан договор с ГосТИМом (Государственным театром имени Мейерхольда), он всё лето сочинял совсем другое произведение – пьесу под названием «Баня».

В записной книжке поэта, которую он заполнял в 1928 году, есть такие строки:

 
«Уже второй / должно быть ты легла
А может быть / и у тебя такое
Я не спешу / и молниями телеграмм
Мне незачем / тебя / будить и беспокоить».
 

Кому именно посвящены эти строки, в той записной книжке не сказано. Но то, что этими словами поэт обращался к любимой женщине, сомнений не вызывает. Известно, что в конце 1928 года Маяковский был влюблён в парижанку Татьяну Яковлеву. Когда в Москве «второй» час ночи, в Париже – всего лишь поздний вечер, то есть самое время ложиться спать. Поэт предполагает, что у его любимой «такое» же, как и у него, состояние бессонницы, но он не хочет тревожить её понапрасну.

В другой записной книжке, заполнявшейся позднее, записано это же (но слегка изменённое) четверостишие:

 
«Уже второй должно быть ты легла
В ночи Млечпуть серебряной Окою
Я не спешу и молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить»
 

За этими строками следует знакомое всем продолжение:

 
«Как говорят инцидент исперчен
любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчёте и ни к чему перечень
взаимных болей бед и обид».
 

Далее идёт потрясающее лирическое продолжение:

 
«Ты посмотри какая в мире тишь
Ночь обложила небо звёздной данью
в такие вот часы встаёшь и говоришь
векам истории и мирозданью».
 

Что же хотел сказать Маяковский «векам истории» и «мирозданью?

Может быть, в этих неоконченных набросках четверостишия стоят не в том порядке, и четыре строчки про исперченый «инцидент» и являются теми словами, с которыми поэт собирался обратиться ко времени и пространству?

Вполне возможно, что этими стихотворными фразами Маяковский прощался и с Элли Джонс, которая тогда тоже была во Франции. Поэт прощался, потому что его «любовная лодка» в очередной раз «разбивалась о быт», натолкнувшись на необходимость служить тому, что в тот момент было необходимо Лубянке.

А осенью 1929 года Маяковский с нетерпением ждал запланированной свадьбы и 12 июля 1929 года в очередном письме Татьяне Яковлевой пообещал:

«Дальше октября (назначенного нами) мне совсем никак без тебя не представляется. С сентября начну себе приделывать крылышки для налёта на тебя».

Эти слова были написаны во время самого разгара романа Маяковского и актрисы МХАТа Вероники Витольдовны Полонской, которая была замужем за актёром того же театра Михаилом Яншиным, и которую познакомил с поэтом (специально для того, чтобы отвлечь его от нежелательной парижанки) Осип Брик.

15 июля Маяковский приехал в Сочи, где у него была назначена встреча с Вероникой Полонской. Они встретились. Но уже на следующий день в Париж полетело ещё одно письмо Яковлевой, в котором она заверялась:

«У меня всегда мысль о тебе когда я думаю о приятнейших и роднейших мне людях. Детка – люби меня пожалуйста. Это мне просто необходимо».

22 августа Маяковский вернулся из Крыма в Москву, и Брики вновь навалились на него с «разговорами» о том, что он «предал» Лили Юрьевну, посвятив свои парижские стихи Татьяне Яковлевой. И создание пьесы «Баня», которая должна была дать ответ всем наседавшим на Маяковского с «уговорами», было продолжено.

Тем временем в ОГПУ уже вовсю работала Особая группа (ОГ), предназначенная для особо специфических заданий – убийств и похищений за рубежом врагов большевиков. Её создание не оформляли приказом, и знали о ней только Иосиф Сталин (генсек партии), Вячеслав Менжинский (глава ОГПУ), Осип Пятницкий (глава ОМС, Отдела международной связи, бывшего Конспиративного отдела Коминтерна) и, возможно, Меер Трилиссер (руководивший Иностранным отделом ОГПУ). Во главе ОГ стоял её создатель Яков Серебрянский, поэтому она имела ещё одно называние: «группа Яши».

Вот как Вальтер Кривицкий (в книге «Я был агентом Сталина») охарактеризовал Отдел Международной Связи Коминтерна (ОМС), который для очень многих был весьма загадочной структурой:

«Ядро Коминтерна – это никому не известный отдел международной связи (ОМС). Пока не начались чистки, ОМС возглавлял старый большевик Пятницкий, ещё при царском режиме прошедший школу распространения нелегальной революционной пропаганды… Когда был организован Коминтерн, то выбор Ленина на пост руководителя такого важного подразделения пал на Пятницкого…

Под его руководством была создана сеть постоянных, ему непосредственно подчинённых агентов, служивших связующим звеном между Москвой и номинально автономными коммунистическими партиями в Европе, Азии, Латинской Америке и США. Как представители ОМС, эти резиденты Коминтерна жёстко контролировали деятельность руководителей национальных компартий. Ни рядовые члены партии, ни их руководители не знали подлинного имени представителя ОМС, который подчинялся только Москве и лично в дискуссиях не участвовал».

Маяковский, дважды приезжавший в Париж, когда резидентом ОГПУ там был Серебрянский, наверняка входил в состав «группы Яши». Именно в её составе он должен был в октябре отправиться во Францию – ведь охота за генералом Кутеповым продолжалась.

Напомним, что 28 августа Лили Брик записала в дневнике: у неё с Осипом произошёл…

«…с Володей разговор о том, что его в Париже подменили».

Брики продолжали отговаривать Маяковского от женитьбы на Татьяне Яковлевой. Результатом этого «разговора» стала телеграмма, которую Владимир Владимирович на следующий день отправил в Париж:

«ОЧЕНЬ ЗАТОСКОВАЛ ПИШИ БОЛЬШЕ ЧАЩЕ ЦЕЛУЮ ВСЕГДА ТВОЙ ВОЛ».

Наступил сентябрь – та самая пора, когда надо было «приделывать крылышки» для «налёта» на Париж.

И вдруг 8 сентября в дневнике Лили Брик появилась запись:

«Володя меня тронул: не хочет в этом году за границу. Хочет 3 месяца ездить по Союзу. Это влияние нашего с ним жестокого разговора (28 августа)».

Неожиданное решение поэта невероятно удивляло и маяковсковедов. Бенгт Янгфельдт сразу задался вопросом:

«Что произошло?»

Аркадий Ваксберг тоже спросил в величайшем недоумении:

«Что побудило самого Маяковского – добровольно! – поставить крест на своих замыслах, похоронить отнюдь не иллюзорные надежды? Почему – на самый худой конец – он даже не попытался хоть как-нибудь объяснить Татьяне столь крутой поворот?»

В. В. Катанян предложил такое объяснение этого «крутого поворота»:

«Многие серьёзные исследователи, мемуаристы, литературоведы из книги в книгу повторяют сюжет, что возник в ворохе сплетен сразу же после самоубийства, – что Маяковский рвался в Париж, но ему было отказано в визе».

Известны отзывы современников поэта об этом «отказе».

Роман Якобсон:

«В конце сентября Маяковскому отказали в выездных документах».

Павел Лавут:

«Окончательный отказ в выезде, вероятнее всего, он получил 28 сентября».

Галина Катанян:

«Отказ в заграничной визе был сделан издевательски. Его заставили походить. И отказали также, как остальным гражданам Советского Союза, – без объяснения причин».

Журналист Валентин Скорятин, который даже в мыслях не допускал возможности служения Маяковского в ОГПУ, всё же вынужден был признать, что с сотрудниками этого ведомства у него были дружеские отношения:

«У Бриков в этой организации немало приятелей и знакомых… Понятно, через Бриков Маяковский тоже был знаком с ними…

Не стану, однако, углубляться в степень взаимоотношений Маяковского с сотрудниками ОГПУ. Отмечу только, что знакомства эти были отнюдь не шапочными.

Ещё раз зададимся вопросом, мог ли поэт, имея таких влиятельных знакомых в ОГПУ, получить отказ в визе?»

Даже задав вопрос, который не требовал никакого ответа (он был ясен и так), Скорятин продолжил поиски в архивах министерства иностранных дел и не нашёл там не только отказа в визе, но даже и запроса на неё.

Александр Михайлов:

«Неизвестно, каковы причины, помешавшие этой поездке. Был ли это отказ в визе, было ли что-то другое? Всякие предположения на этот счёт, высказывавшиеся прежде, не подтверждены документально».

Бенгт Янгфельдт:

«Скорее всего, Маяковскому действительно отказали в выездной визе, но это было сделано в устной форме – ему дали понять, что подавать документы бессмысленно».

Вот тут-то, пожалуй, самое время обратить внимание на небольшую заметку, появившуюся в американской газете «Нью-Йорк Таймс» в тот же день, что и запись в дневнике Лили Брик – 8 сентября. В заметке, которая называлась «Скандал в советском банке» и имела подзаголовок «Коммунистический суд винит бывшего директора за деморализацию», речь шла об очередном высокопоставленном советском невозвращенце:

«Аарон Шейнман, бывший директор советского Государственного банка, недавно посетивший САСШ и затем отказавшийся вернуться в Россию, был объявлен судом коммунистической партии, завершившемся 17 августа, ответственным за скандальную деморализацию, открывшуюся среди сотрудников-коммунистов Государственного банка».

Напомним, что Арон Львович Шейнман действительно отказался вернуться в СССР, но пошёл на сделку с Кремлём, который позволил ему возглавить лондонский отдел Интуриста. Необыкновенная судьба банкира-невозвращенца активно обсуждалась европейцами и советскими дипломатами, имевшими доступ к зарубежной прессе.

Газета «Нью-Йорк Таймс» в СССР не распространялась, поэтому нет никаких оснований связывать появившуюся в ней заметку о скандале в советском банке с тем, что произошло вскоре в стране Советов – она жила по своим законам. И с 15 по 22 сентября в ней проводилось ответственнейшее мероприятие – «антиалкогольная неделя», проходившая под лозунгом:

«Рабочая общественность объявляет беспощадную войну алкоголизму…возвышает свой голос… против попыток сорвать пятилетку нашей индустриализации».

К голосу «рабочей общественности» присоединил свои поэтические строчки и Владимир Маяковский, опубликовавший 15 сентября в «Рабочей газете» стихотворение «Два опиума». В нём говорилось:

 
«С этим ли / винолизом
выстроить / социализм?
Справиться ли / пьяным
с пятилетним планом?
Этим ли