На алебастровом крыле изящного японского веера, трепещущим под лунным дыханием ночи, дивными силуэтами проступают аспидные тени. Каждый филигранный изгиб изысканного аксессуара, словно капризным жестом сахарных женских пальчиков, нежно окрашенных природой в зефирную эссенцию подвенечных соцветий сакуры, шуршащим движением легких пластин плавно приоткрывает сердцевину сокровенной тайны. Чётные ребра - женской, нечётные - мужской... И не важно, что этот роскошный веер невозможно использовать по назначению... Ведь он искусно раскрывает свою спиральную загадку посредством струящихся иероглифов на изгибах страниц двух дневников, вычерченных острым пером в "Ключе" Дзюнъитиро Танидзаки. Лишь чтение позволит почувствовать на лице горячий вздох крылатого японского веера, обжигающий кожу раскаленной волной эха тёмных желаний, доносящихся из мрачной глубины межстрочных теней...
Медленно раскрывая гофрированную тайну веера Танидзаки, необходимо быть готовым переступить черту благовоспитанности: он мастерски совмещает два утончённых узора дневников, принадлежащих авторству мужа и жены. С первых строк читатель предстаёт перед вежливым предупреждением мужа, признающимся в личных целях создания дневника откровений. И, если испытание читательской стыдливости будет преодолено, уже первый разворот исписанной очертаниями мыслей пластины мужского дневника позволит проникнуть в совершенно интимную исповедь плотского желания. Используя манеру косвенного обращения к собственной жене, с которой он состоит в законном браке уже 20 лет, 56-летний мужчина, трепетным шёпотом нагих страниц, скрытых скромной обложкой стандартной тетради, озвучивает волнительные ноты запретной для громкого обсуждения с супругой темы близости... Страсть, воплощённая в неукротимой плотской алчности его 45-летней жены, самовольно спешивающейся феодально-пуританским воспитанием в духе японских традиций, имела дисгармоничный противовес рьяного животного вожделения в жестоко пришпоренном необузданной фантазией, но медленно угасающем теле мужа... Страсть становится сердцем дневника, хранимого мужем под ключом, таинственно брошенным к ногам жены... Услышит ли супруга зов пульса кардиограммы сладострастия, бисерным почерком руки мужа испещряющей листы дневника силуэтами фантазий... и не только? Ведь Икуко не читает души чужих людей в силу природной скромности и врождённой стыдливости. И, стало быть, увы и ах, дневник мужа читать не станет... Но на бесшумном полотне цвета слоновой кости "гампи", убористым ритмом прищуренного почерка души, жена неожиданно приоткрывает личную вуальную паутину призраков собственных желаний... И хоть, по изощрённости замысла, дневник никогда не станет достоянием мужа, сумел бы увидеть супруг в волнующем рентгене дыхания чувственности подлинную тьму её глубины?..
Медленно скрывая в волнистых складках обнажённую тайну веера Танидзаки, вынуждена признать очарование ритмическими дуновениями его обжигающего наполнения. Казалось бы, исповедь двух супругов, играющих в молчаливый диалог страсти посредством обращений в якобы запретных друг для друга дневниковых признаниях, неспособна удивить искушенного читателя. Над сексуальной жизнью восточной культуры довлеет священная длань древней религиозно-философской традиции, что предельно объясняет диссонанс интимной основы произведения. Не стоит игнорировать и тлетворное влияние японской системы браков по расчету, чреватых соответствующими последствиями в психо-эмоциональном контексте данных союзов. И здесь Танидзаки использует эротическую канву плодотворной платформой для множества психологических ответвлений сюжета. Сексуальная составляющая дневников - лишь способ максимально раскрыть причудливый конфликт романа. И, когда в дневниковую игру вовлекаются двое косвенных участников: взрослая дочь пары Тосико и её друг, молодой человек Кимура, тесный квартет, отталкивающим пауком, искусно свивает нездоровый кокон из безумного сладострастия, отвратительной лжи, странной ревности, жуткой бесчувственности... В нём каждый скрывает подлинное выражение личного интереса под маской общественной благовоспитанности. Сочетание совершенно чуждых по духу предельно близких по крови людей под кляксой семейного штампа плавно искажает их восприятие окружающего, рождая в каждом внутреннюю тьму... Кокон разрывает детективная стрела, с немым свистом выпущенная автором в бликах финальных силуэтов темного веера желаний и... до основания пронзающая мою читательскую душу новой комбинацией ментальной западни.
Захлопнув створки таинственного японского веера, признаю: алебастровое кружево порой нежно истлевает под аспидной кислотой... Невинные облики фантазий искажаются ядовитым прикосновением обозримых желаний... Так стоит ли исследовать подлинную глубину их волнующей тьмы?