Vivre vite, mourir jeune

Живи быстро, умри рано

Всем привет! Меня зовут Тристан и я умер, когда мне было двадцать девять.

Это был чёртов февраль. Промозглый, весь ледяной, без капли снега. Я мчался по незнакомой дороге на ста тридцати и лишь разгонялся.

Идиот.

Когда в небесной канцелярии спросили, что я хочу взять с собой из человеческой жизни, я попросил сны, гараж и кофе. В итоге после каждого семнадцатого пассажира я мог поспать. Чёрт бы их побрал с их чёрным юмором. Кофе, благо, разрешили хоть круглосуточно – и на том спасибо! Зато гараж, цитирую: «Не больше семнадцати часов в месяц, милсдарь. Неиспользованные сгорают! Следующий!» – и всё это противным пискляво-гнусавым голоском.

Фу.

Так почему же они все-таки привязались к числу семнадцать? Потому что раньше это была моя любимая цифра. А потом, гребаного семнадцатого числа я вынес башкой стекло и протаранил бетонный столб. Всему виной драный поворот, в который на ста пятидесяти зайти невозможно, даже для меня. Хотя теперь могу, ага! Судьба та ещё сука, правда?

Я всегда хотел умереть молодым. Типо – красивый, сильный, ни забот, ни хлопот. Но, как говорится: «Когда ты летишь с моста, понимаешь, что все твои проблемы решаемы. Кроме одной – ты уже летишь с моста». Так что, кем бы ты ни был, бойся своих желаний – эти мрази сбываются.

Теперь, спустя семнадцать (да, снова!) лет после смерти, я, наконец, смирился и перестал жалеть себя. А что? Мне нравится моя работа! Езди себе, разговаривай с людьми, слушай разные истории и подвози к нужным воротам. За эти годы я стал настоящим психологом человеческих душ. Фу! Как пафосно!

Зато мне везло. Редко попадался такой случай, как «половинки», или как я сам – «ни рыба, ни мясо». Да, кстати, это обидно было! Оказалось, меня привлекли на эту должность только потому что я чистенький. Ни плохого, ни хорошего. Лох, короче.

И наверное, так бы продолжалось вечность, если бы в один прекрасный день в мою машину не села маленькая девочка с ободранными коленками и пучком на голове. Дей. Мой первый мертвый ребенок.

Глава первая

Hic et nunc

Здесь и сейчас

Тристан Гельдер

2007 год

Переключаю передачу, кидаю сцепление, выкручиваю руля и бааамс! Входя в поворот, я резко давлю на газ, одновременно поглядывая в зеркало. Подмигнул себе. Красавчик, знаю! Подмурлыкнул какой-то русской песне, звучавшей по радио: “Твои тату на голом теле, всех заводит, что происходит…”. Да, я коренной англичанин, но тем не менее, знаю русский язык. Еще один плюс этой работы. Оно и понятно, я ведь обязан разговаривать с каждым пассажиром! А то, что я рукастый и починил давно сдохшую магнитолу… Так мы об этом никому не скажем, верно?

Поправил манжеты рубашки и слегка повернул зеркало. На заднем сидении, скукожившись от страха, сидела сухонькая старушка в цветастой косынке, старом, но добротном платье по щиколотку, неприметного серого цвета и новеньких белых сандалиях. Возраст её я, как ни старался, понять не смог. Она то качала головой в такт музыке, то недовольно поджимала губы. Я почти видел, как у нее в голове проносится: “Ну что за непотребство?!”

– Роза Викторовна, вы там как? – почти сочувственно спросил я. Но музыку выключать совершенно не собирался. В некомфортной обстановке куда проще увидеть истинное лицо. К тому же, когда человек говорит правду, никакая, даже самая отвратительная музыка его не отвлечет. Так-то.

– Ничегой, сынок, ничегой. Нормально я! Ты сам-то, стало быть, не расшибись! И это, Роза я. Не надо отчествов всяких, и так сойдёт, – миролюбиво заметила старушка, заметно трясясь. Я ясно видел, что ей страшно, но виду она так и не подала.

"Это достойно уважения!" – я мысленно присвистнул, отпустил газ и поехал на положенной скорости. И музыку чуть потише сделал.

– Скажите, Роза, вы понимаете, почему сели в эту машину? – как бы невзначай поинтересовался я.

– Так пагубла ж я, сынок! – удивилась бабуля моему вопросу. От нее волнами исходила тоска, ядом проникая мне под кожу. – У нас в селе оных богацких машин отродясь не водилось. Похараны я свои помню. И сандалики вот, белые, стало быть.

– Тогда, Розочка Викторовна, рассказывайте: как вы докатились до такой жизни… А точнее, смерти? – хмыкнув, спросил я, поглядывая в зеркало заднего вида. Да, от её смертной тоски меня может спасти только стеб и сарказм. А бабуля, похоже, не знала, куда себя деть. Смотрела куда-то мне в затылок и безудержно краснела. Тоска сменилась приторно-сладким ароматом унижения и чего-то еще, что я пока не сумел осознать.

"Весело катилась, походу" – мысленно хохотнул я.

– Как-как? Так! – отрезала бабуля, внезапно разозлившись. Браво, блин! Такой хоровод эмоций! Я прям балдею! Серьезно, постойте, я следить не успеваю! Резкий аромат враждебности сменился скорбью, неожиданно пахнущей золой. Похоже, до этого я не чувствовал этой эмоции… Очень интересно!

Я вновь вернулся взглядом к старушке и обомлел – вполне себе бодренькая, живая, готовая вскочить и отплясывать, она буквально на глазах осунулась и постарела до состояния мертвеца. Сейчас именно старушка… Даже запах почувствовался. Запах старости и… Безысходности.

Ну, знаете, когда заходишь в старую хибару, и первых пару минут не можешь дышать – кажется, что ты и сам мгновенно стареешь на энное количество лет. В нос ударяет запах плесени, нестиранных вещей и… Заброшенности.

Лицо испещрено морщинами, и каждая будто говорит мне: "Я прожила эту жизнь! А ты нет!".

– И всё-таки? – спокойно, уже без издевки спросил я. Старость нужно уважать.

– Народилась я в старом Хатежино. В семье еще два брата, а я середненькая, аккурат меж ними, – секунду помолчав, она продолжила. – Матушка в родах пагубла. – ее лицо исказилось от боли, хоть и притупленной годами. – И с одиннадцати лет хозяйство на моих плечах, стало быть. Батюшка пагуб, как мне пятнадцать исполнилось. Дождался пока подрасту, да сгорел за неделю от неведомой хвори… Вспоминал матушку, каялся, что сказать мнозе не успел. Лихорадил после матушкиных похав. И акурат на четверту пагодню пагуб. Это он Авдотью, мать мою, любил очень! Вот и ушел за ней.

"Надо же! А я и не думал, что такая любовь ещё существует" – с тоской подумал я.

– Брат скоро женился, а пасля и меня решил замуж выдать – молодая-то не хотела со второй бабой хозяйство делить… Дальше была супружеская жизнь. Где-то он мне в шею даст, где-то я его сковородкой по морде огрею… – по её лицу пробежало мечтательное выражение. "Неужели мужа бить нравилось?"

– А детей своих били? – перебил я.

– Била конечно, – просто ответила она. – А как не бить-то, коли слов не понимают?

Бабка ненароком освежила мои воспоминания и я резко дал по газам, намереваясь отвезти её если не в ад, то хотя бы подальше от себя. Коктейль из ярости, страха и отчаяния тек по моим венам вместо крови. Интересный факт: хочешь запомнить – обязательно забудешь. Хочешь забыть – будешь помнить вечно.

– Только я это, по делу только била.

Благо, она хоть перестала своими архаизмами говорить! Замучился, ей богу! Тьфу.

И тут Роза Викторовна начала рассказывать:

1958 год, Хатежино

Это был тихий осенний вечер. Бабье лето уже отступило, а зима не успела ещё показать свои права. Я сидела в любимом кресле и вязала Павлику свитерок. Муж мой, как это часто бывало, спал на печке выпимши. Хлопнула дверь в сенцах. Это сынок домой пришёл. Я вышла его встречать и обомлела – в руках у него было что-то ужасное. С рук сына капала красная, такая мерзкая кровь.

–Все, мамуль! – улыбаясь, сказал сын. – Больше некому у нас сало воровать!

Отстраненно подумалось – сейчас ковёр замажет… А кровь отстирать тяжко. Мои руки сами потянулись к ремню. Первых пару ударов я и сама не помню. Слезы застилали глаза, а в мозгу билась одна-единственная мысль – я ужасная мать. Я воспитала монстра. На секунду остановившись, я увидела панику в глазах сына.

–Никогда, слышишь! Не смей убивать животных, если это не для питания. Котенок не виноват в том, что мы оставляем сало на виду. Здесь только наша вина, – последние слова я проговорила невнятно из-за слез.

–Мамочка, но я думал… – в его глазах плескалась жгучая обида.

–Нет, сын. Не оправдывайся. Сделанного не воротишь. Просто запомни этот урок. Назовём его "Не убий".

Сын выдохнул и подлетел ко мне, я обняла его и, поглаживая по голове, сказала:

– Прости меня, малыш. Но так ты лучше запомнишь…

Мы долго обнимались и плакали. Он от жалости к мертвому малышу, а я от ненависти к себе. Знаю, по-другому было нельзя, но от этого не менее тошно.

Когда сын отстранился, на меня напал истерический смех – Павлик так и держал трупик в руках, нежно прижимая к себе. Теперь в крови был не только ковёр.

***

– Так и жили… – в голосе слышалось облегчение. Рада, что все, наконец, закончилось?

Успокоившись, я сбросил скорость.

– А с мужем честна была? – подстраиваясь под её манеру речи, спросил я.

– Была, сынок. А как не быть-то? – вздохнула она. – Я ж перед богом клятвы давала.

– А муж?

– А муж пил, бил, да по бабам ходил, – горько усмехнулась бабуля.

– Скажите, Роза Викторовна, честно только. Плохое кому делали?

– Я тебе, сынок, так скажу: делала я всё по чести. А вот плохо ли, хорошо ли – это уже не мне решать, – сказала она, источая такой аромат уверенности, что даже я, заядлый скептик, проникся.

***

Я отвез её в рай. В плохом, если его можно таковым назвать – она неизменно раскаивалась. Детей, опять же, воспитала отличными людьми. Она заслужила хорошей жизни! Хотя бы после смерти…

После ухода бабушки я еще долго не мог прийти в себя. Думал. Сколько их осталось таких, выживших несмотря ни на что? Ни войны, ни смерти родителей, ни голод… Ничто не смогло их сломить! Они выживали не спрашивая себя: "Зачем я здесь? Какой смысл в этой жизни?". Они просто жили, довольствуясь тем, что у них было.

Я сделал радио погромче и закурил, недоумевая – это что сегодня, день русских песен? Приятный мужской голос пел “Поцелуи падали, падали, падали…” Я выкрутил звук на полную громкость и с наслаждением затянулся. Увлекшись текстом песни, я совершенно пропустил звук сообщения на рабочем планшете. Сообщение гласило: “Даяна, пять лет, автомобильная авария.” Ох,скольких проблем можно было бы избежать, если бы я только прочел это сообщение вовремя…

– Здрасьте! – произнес звонкий голосок прямо над моим ухом, и меня буквально снесло волной восторга и воодушевления.

Я дернулся от неожиданности и тут же зашипел – "Черт бы побрал мою нелюбовь к крышкам! Слава богу, кофе уже остыл, иначе быть бы мне бездетным… Стоп!". Хлопнул я себя по лбу. "Я же мёртвый! И с каких пор в таких песнях разговаривают дети?". И тут же тихонько рассмеялся. Померещилось, наверное…

– Дядь, ты смеёшься, потому что написал в штаны? – заинтересованно, совершенно без издевки, спросила белокурая девочка, сунув голову между кресел.

"Так! Нужно срочно выходить из этого состояния задумчивости, иначе девочка начнет думать, что я сумасшедший. Стоп!" – я застыл, повинуясь своему же мысленному приказу. До меня начало доходить, что детский голос вовсе не плод моего воображения или отвратительного слуха.

«Девочка? Мертвая? На заднем сидении? Мертвая? Она выглядит какой угодно: любопытной, смешной, умной, но никак не покойницей! Да, все мои пассажиры выглядят живыми. Да, я знаю, что дети тоже умирают. Но… Чёрт! Я ведь еще не… Я к этому не готов! Нет, нет и нет!» – меня захлестнула тошнотворная паника, вперемешку с острейшим ужасом. Аж язык запекло, чесслово!

– Девочка, ты зачем к незнакомому человеку в машину села?! – строго рявкнул я. Малышка даже не почесалась от моего сурового (как я думал) тона.

– Мне дедуля сказал. Он вот тут стоял, – весело указала она куда-то на проезжую часть. Деда там не было. Зато там лежала… Лежало то самое чудо, сидящее в моей машине. Ошарашенность волной сбила меня с ног.

“Нет, нет, нееет, никого не надо менять, ни тебя, ни меня…” – слышалось из динамиков. Я сделал громче, чтобы немного заглушить ужас и рой тошнотворных мыслей. Резко повернув ключ в зажигании, я, стараясь не делать лишних движений, поехал прочь от этого места.

Перед глазами стояло маленькое тельце, распластанное на асфальте. Волосы, что девочка крутит в данный момент, тонким слоем размазаны по асфальту – как маслом по батону. Багрово-красные пятна под её головой и неестественно вывернутой ногой…

Проехав около километра, я остановил машину, уменьшил громкость музыки и обернулся:

– Тебя как зовут? – вздохнув и почесав голову, устало спросил я.

– Дей, а тебя как? – Дей? Что за странное имя? Полагаю, полное звучит “Даяна”? Ладно, при случае поинтересуюсь. А если так, судя по её имени, я сейчас в Англии.

Давно же я на родине не был… Ну хоть после смерти путешествовать могу. Я и при жизни хотел, да вот некогда было… Сейчас же, место дислокации могу определить только по именам да лицам. Редко когда я, как сейчас, мог ясно увидеть окружающий мир. Только когда он, мир то есть, непосредственно связан с мертвецом.

– Тристан. Значит так, Дей, слушай внимательно: я очень плохой дядя. Очень-очень плохой. Я маньяк, понимаешь? – скорчил я злую рожицу, пытаясь её напугать. Но, то ли она не из пугливых, то ли я актер хреновый. – Ты должна прямо сейчас выйти из моей машины и бежать домой! Ты меня поняла?

– Тристан? – как будто не услышав меня, переспросила она. – А у меня папочку так же зовут! – девочка захлопала в ладоши, и я скривился. Детская непосредственность всегда меня пугала. – Тристаны не могут быть плохими, так Бабушка Кэти всегда говорит!

В голове что-то щелкнуло, я повернул голову и уставился на лицо девочки. Потом, вглядевшись в окно, я с трудом различил название здания из прошлого “Две спасательные шлюпки”. Гостиница моего родного города… Снова посмотрел на лицо девочки и…

***

1975 год, Шерингем

Мне сразу вспомнился детдом. Смешная девочка, из-за которой я регулярно получал по щам от старших… Причем чаще всего за тупое стечение обстоятельств. Я ведь уже предупреждал, что судьба та еще сука?

Я шёл в столовку, когда услышал тихие мольбы и угрозы. Они доносились из заброшенной части приюта – там обычно собирались старшаки.

– Раздвигай ноги, я сказал! – возня… Звук удара. Неужели?

– Пожалуйста, отпусти меня, пожалуйста… – тихо плакала комната голосом моей новой одноклассницы.

– После этого ты станешь женщиной, а я выиграю спор! Ты же хочешь быть взрослой, правда? – голос подонка стал мягче. Новый способ принуждения ребенка – надавить на возраст. Плавали, знаем!

Оглушительный звон оторвал меня от подслушивания – из моих рук выпала кружка и покатилась к дверям класса. Я понял, что если меня здесь увидят – мне конец.

– Кто здесь?! – стук двери о стену (но-но-но, казенное имущество портим, да?) застал лишь мои сверкающие пятки.

Да, я маленький ссыкливый говнюк.

Расплата пришла глубокой ночью. Мне закрыли рот, засунув чьи-то грязные трусы, рывком вытащили из постели и отнесли туда, где должно было произойти то, что я случайно прервал.

Двое худых старшаков стояли напротив и внимательно рассматривали моё лицо. Третий держал мои руки за спиной.

– И что нам с тобой делать? – вдруг осечка, и я больно падаю коленями об бетонный пол.

– Может его вместо девчонки трахнем? – заржала моя спина. Или точнее тот, кто за ней стоял. Он сделал поступательные движения к моей голове, и я резко дернулся.

– Не знаю, как у вас, а у меня на пацанов не стоит, – спокойно сказал один из стоящих передо мной. Я прозвал его Глаз. Про себя, разумеется. Ссыкло.

– Тогда можем напоить его, потом заставим трахнуть собаку, всё это на видео и в Интернет.

– Себ, да ты просто фонтан идей! Запиши в свой список и закрой уже пасть, ладно? – миролюбиво сказал Глаз, как бы случайно хрустя пальцами.

***

Я висел так уже целую вечность. Кровь прилила к голове, конечности онемели, дико хотелось в туалет. Эти мрази накормили меня слабительным, заставив выпить два литра воды, раздели и подвесили вниз головой.

Меня нашла та самая девочка. Увидев меня, она молча развернулась и ушла. Я не кричал ей вслед – не хотелось, чтобы сюда сбежалась стайка шакалов, охочих до жестокости. Хотелось только сдохнуть. До меня дошло, что за хорошее дело, пусть и случайное, все равно получаешь по щам. Благими намерениями, как говорится.