Josie Silver

The Two Lives of Lydia Bird

© 2020 by Josie Silver

© Т. В. Голубева, перевод, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2020

Издательство Иностранка®

* * *

Пролог

Большинство поворотных моментов случаются в жизни неожиданно. Иногда они проскальзывают и вовсе незамеченными, только позже вы поймете, что произошло нечто важное, если вообще поймете. Например, вы в последний раз несли своего маленького ребенка на бедре. Вы случайно обменялись взглядами с незнакомцем, и вот он уже ваш лучший друг на всю жизнь. Летом по внезапному порыву вы взялись за какую-то работу, а потом занимались ею последующие двадцать лет. Так и я вовремя не поняла, что моя жизнь совершила крутой поворот, когда 14 марта 2018 года в 18:47 зазвонил мой мобильный телефон. Помню, как выругалась себе под нос, потому что в волосах застряла одна из бигуди на липучках, а я уже опаздывала.

– Алло?

Я не могла сдержаться и улыбнулась, включив громкую связь, а Фредди почти кричал, потому что где-то за его спиной грохотали автомобили.

– Говори! – зажав в зубах заколку для волос, как можно громче произнесла я.

– Лидс, слушай, у Джоны что-то с машиной. Я собираюсь развернуться и заехать за ним. Ничего страшного, это максимум минут на десять.

Я порадовалась, что он не рядом и не видит моих вытаращенных глаз. Не принцесса ли Диана говорила, будто бы в ее браке всегда было трое? Я понимаю ее, поскольку в моей жизни творилось то же самое. Конечно, мы еще не были женаты, но дело шло к тому. Мы с Фредди Хантером обручились, и официально я была почти самой счастливой девушкой в мире. А почти самая счастливая именно потому, что нас всегда было трое. Я, Фредди и чертов Джона Джонс.

Конечно, и у меня день не проходил без обязательного сеанса болтовни с моей сестрой, но Элли ведь не валялась постоянно на нашем диване, попивая чай и привлекая мое внимание. Правда, нельзя сказать, чтобы лучший друг Фредди был таким уж требовательным. Он по большей части проводил время в расслабленном горизонтальном положении и даже вполне мне нравился. Только вот я предпочла бы видеть его несколько реже, понимаете? Например, сегодня вечером. Фредди пригласил Джону на обед, даже не подумав спросить сначала меня, хотя это и мой день рождения.

Я выплюнула заколку, прекратила борьбу с липучкой и вместо того рассерженно схватила телефон:

– О боже, Фредди, разве ты обязан?! Стол в ресторане «У Альфредо» заказан на восемь, и тебе прекрасно известно, что он не будет держать место, если мы опоздаем!

Я уже знала это по собственному горькому опыту: рождественский обед с сослуживцами обернулся катастрофой, когда наш микроавтобус прибыл к ресторану на десять минут позже нужного времени и в итоге мы все отправились в «Макдоналдс». А сегодня обед в честь моего дня рождения, и я была более чем уверена, что мою маму не обрадуют биг-бургеры вместо феттучини с цыпленком.

– Остынь, Золушка, на бал ты не опоздаешь! Обещаю!

В этом весь Фредди. Он не воспринимал жизнь всерьез даже в тех редких случаях, когда это стоило бы делать. В его мире время было эластичным. Фредди мог его растягивать в соответствии с собственными нуждами. Или, как в данном случае, в соответствии с нуждами Джоны.

– Ладно, – вздохнула я, сдаваясь. – Только о времени не забывай, очень тебя прошу.

– Понял, – ответил он, уже включая радио в машине. – Ни за что!

В спальне стало тихо, а я задумалась: заметит ли кто-нибудь, если просто отрезать клочок волос, намертво запутавшийся в бигуди.

Тогда он и случился. Поворотный момент моей жизни, незаметно проскользнувший мимо меня 14 марта 2018 года в 18:47.

2018 год

Наяву

Четверг, 10 мая

Фредди Хантер, известный также как великая любовь моей жизни, умер пятьдесят шесть дней назад.

Вот только я проклинала его за то, что он опаздывает и губит тем самым обед в честь моего дня рождения, а в следующее мгновение уже пыталась понять, почему в моей гостиной появились две женщины-полицейские и одна из них что-то бормочет, держа меня за руку. Я смотрела на ее обручальное кольцо, потом на свое собственное.

– Фредди не может умереть, – повторяла я. – Мы женимся в следующем году.

Наверное, это сработала самозащита, поскольку мне трудно точно вспомнить, что происходило потом. Вроде ехала в полицейской машине с синими огнями в отделение скорой помощи. Сестра поддерживала меня, когда уже в больнице у меня подгибались ноги. Помню, что повернулась спиной к Джоне Джонсу, едва он появился в комнате ожидания, и на нем не было ни царапины, лишь рука висела на повязке и глаз скрыт под бинтами. Разве это справедливо? В машину сели двое, а вышел из нее только один. Помню еще, что на мне было тогда – новая зеленая блузка, купленная специально для обеда. Потом я отдала ее в благотворительный магазин – не могла больше ее видеть.

C того ужасного дня я бесчисленное множество раз напрягала мозг, стараясь припомнить каждое слово из последнего разговора с Фредди, но только и всплывало, как ворчала на него, боясь опоздать в ресторан. Позже пришли и другие мысли. Может, он так спешил, чтобы порадовать меня? Это я виновата в аварии? Боже, как бы мне хотелось сказать ему, что я люблю его! Если бы знала, что говорю с ним в последний раз в жизни, я бы это сказала, конечно же сказала! А еще хотелось, чтобы он просто прожил достаточно долго и мы бы поболтали еще раз… но тут же думала, что вряд ли мое сердце смогло бы это выдержать. Наверное, это только к лучшему, что, когда вы в последний раз делаете что-то, такой момент пролетает, не заявив о себе. Тот последний раз, когда мама забирала меня из школы и ее рука ласково сжимала мою маленькую руку… Тот последний раз, когда отец вспомнил о моем дне рождения… И тот последний раз, когда я болтала с Фредди Хантером, а он спешил встретиться со мной в двадцать восьмой день моего рождения. И какими были его последние слова? «Ни за что». Эта его дурацкая манера бросать ничего не значащие фразы… а теперь они вдруг обрели для меня глубокий смысл.

Впрочем, это было именно в духе Фредди – что-то обещать на лету. Он обладал огромной жаждой жизни, каким-то удивительно легким к ней отношением, вперемешку с убийственной страстью к соревнованию. Смертельно весело, если хотите. И я не встречала людей с таким даром: точно знать, что и когда нужно говорить. Он обладает – обладал – умением заставить собеседника думать, что он победил, хотя на самом деле именно Фредди получал то, что хотел. Он из тех… он был из тех, кого запоминают надолго, чье имя не забывают, когда уже и сам человек исчез.

А он, черт побери, действительно исчез! Его машина смялась в гармошку, врезавшись в дуб. Мне теперь все время казалось, что на моем горле кто-то туго завязал веревку, не дающую дышать. Я не могла как следует наполнить легкие воздухом, задыхалась и постоянно находилась на грани паники.

Врач наконец-то выписал мне какое-то снотворное – после того, как мама вчера накричала на него в гостиной. Запас на целый месяц. Какое-то новое лекарство, хотя он не был уверен, что следует его прописывать. По его мнению, горе нужно пережить естественным образом. Я не готова была примириться с этой чушью; те же самые слова врач уже говорил пару недель назад: тогда он отказался дать рецепт и отправился домой к своим очень даже живым женушке и детишкам.

То, что я жила по соседству с матерью, оказывалось в разные моменты то благом, то проклятием. Когда она, например, готовила свое знаменитое куриное рагу и приносила его нам – горячее, только что из духовки, – или когда заглядывала по дороге на работу, чтобы холодным ноябрьским утром обрызгать ветровое стекло моей машины антиобледенителем, – ну, в такие моменты это было благом. Но в других случаях… Она могла внезапно появиться в моей спальне, словно мне все еще семнадцать лет. Причем именно в тот момент, когда я мучилась похмельем и высматривала, что бы такое проглотить… Или когда я пару дней не прибиралась в доме и она морщила нос, как будто смотрит на одну из собирательниц мусора из реалити-шоу. Тогда наша жизнь поблизости превращалась в проклятие.

Именно проклятием оказалось расположение нашего жилья, когда я пыталась погоревать в одиночестве, не раздвигая занавесок в гостиной даже в три часа дня. Я бродила в пижаме, которую она видела на мне, проведывая вчера и позавчера. Она готовила чай, который я забывала выпить, и делала сэндвичи, которые я запихивала поглубже в холодильник, пока мама убирала ванную комнату или выносила мусор.

Конечно, я все понимаю. Она яростно защищала меня, особенно в такой момент; напугала врача до смерти, когда тот не желал выписывать снотворное. И я совсем не уверена в пользе этих таблеток, если уж на то пошло. Хотя, видит Бог, мысль о том, чтобы забыться, казалась привлекательной. Не знаю, зачем я приплела здесь Бога; Фредди ведь категорический атеист… То есть всегда был атеистом, а я в лучшем случае не уверена ни в чем. Потому не думаю, что Бог имел какое-то отношение к моей госпитализации в связи с недавно понесенной утратой. Доктор рекомендовал дополнительное лечение, наверное, из-за того, что моя матушка требовала сильных средств вроде валиума и тех новых пилюль, которые расхваливают как более мягкое, более сбалансированное средство. Если честно, мне плевать, что это такое! Я официально считаюсь самой грустной, самой усталой подопытной морской свинкой.

У нас с Фредди потрясающая кровать. Клянусь, это самый настоящий фантастический остров эпических размеров! Отель «Савой» в свое время распродавал за гроши кровати, чтобы освободить место для новых. Сначала люди недоуменно вскидывали брови: вы покупаете чью-то старую кровать? И мама говорила: какого черта вы это делаете? Как будто мы решили купить раскладушку в местном приюте для бездомных. Все эти сомневающиеся явно никогда не останавливались в «Савое». По правде говоря, и я тоже, но зато видела по телевизору их ложа ручной работы и знала, что просто должна заполучить такое. Это была самая удобная кровать на сотни миль в округе, и мы с Фредди бесчисленное множество раз поглощали там завтраки по воскресеньям, смеялись и занимались любовью.

Когда через несколько дней после трагического события мама сообщила, что поменяла там простыни, то невольно вызвала у меня внезапную безумную истерику. Я словно наблюдала за собой со стороны, когда царапала дверцу стиральной машины, рыдая при виде того, как простыни крутятся в барабане, теряя последние слабые следы запаха Фредди.

Мама была вне себя; она пыталась поднять меня с пола, позвала на помощь мою сестру. Кончилось тем, что все мы сидели на голом полу кухни, наблюдая за простынями, и рыдали, ведь это чудовищно несправедливо, что Фредди уже никогда не будет спать на них.

Я не ложилась в кровать после смерти Фредди. Вообще-то, мне кажется, я и вовсе не спала толком с тех пор. Просто дремала иногда; то моя голова падала на стол рядом с нетронутым завтраком, то я сворачивалась на диване под зимним пальто жениха, вот как сейчас, то просто замирала сидя, прислонившись к холодильнику.

– Ну же, Лидс! – теребит меня сестра, мягко сжимая мое плечо. – Идем наверх!

Я смотрю на часы, ничего не соображая, потому что, когда я закрыла глаза, стоял ясный день, но теперь стемнело и кто-то, видимо Элли, включил свет. Для нее такая забота совершенно естественна. Я всегда думала о ней как об улучшенном варианте самой себя. Мы с ней одного роста и одинакового сложения, но она темнее меня – у нее темные волосы и глаза. А еще добрее меня; нередко даже слишком добра во вред себе. Элли проводила со мной бо́льшую часть дня. Этим утром заглянула еще и мамина сестра, тетя Джун. Полагаю, мама организовала смены, чтобы знать: я не остаюсь одна больше чем на час-другой. И скорее всего, на ее холодильнике висит расписание, где-то рядом со списком покупок на всю неделю и дневником питания, который она ведет для занятий по похудению. Моя мама очень любит разные списки.

– Наверх куда? – Я немного выпрямляюсь и замечаю стакан с водой и пузырек с пилюлями в руках Элли.

– В постель! – отрезает она с легким оттенком металла в голосе.

– Мне и здесь хорошо, – бормочу я, хотя наш диван не слишком приспособлен для сна. – И вообще еще рано. Мы можем посмотреть… – Я вяло машу рукой в сторону телевизора в углу, пытаясь вспомнить какую-нибудь мыльную оперу, и вздыхаю, раздраженная тем, что мозг не справляется с задачей. – Ну, знаешь, то, где паб, и лысые люди, и шумно…

Сестра округляет глаза и улыбается:

– Ты имеешь в виду «Жителей Ист-Энда»?

– Ну да, именно его. – Я окидываю взглядом комнату в поисках телевизионного пульта.

– Этот сериал уже закончился. И, кроме того, ты не смотрела его по крайней мере лет пять.

– Я смотрю… Там… там еще та женщина с длинными серьгами и… и Барбара Виндзор. – Я вскидываю голову.

Элли закатывает глаза:

– Обе умерли.

Бедняжки, и бедные их семьи…

Элли протягивает мне руку.

– Лидия, пора спать, – говорит она мягко, но твердо, скорее как сиделка, чем как сестра.

Мои глаза обжигает слезами.

– Вряд ли я смогу…

– Сможешь! – решительно заявляет Элли, все так же протягивая мне руку. – И что собираешься делать? Будешь всю оставшуюся жизнь спать на диване?

– А что тут плохого?

Элли садится на краешек дивана рядом со мной и берет меня за руку, положив пилюли на колени.

– Плохого – ничего, но и хорошего тоже. Ведь если бы здесь остался в одиночестве Фредди, а не ты, разве ты не желала бы ему нормально выспаться?

Я киваю. Конечно желала бы.

– Вообще-то, ты являлась бы ему до тех пор, пока бы он этого не сделал, – уточняет сестра, поглаживая мне руку.

И я чуть не задыхаюсь от слез, постоянно душащих меня со дня смерти Фредди.

Элли вытряхивает себе на ладонь ядовито-розовую пилюлю; на этикетке пузырька жирными черными буквами напечатано мое имя. Лидия Бёрд, а дальше непроизносимое название пилюль. Этим меня намерены привести в норму? Несколько недель крепкого сна и я снова буду в полном порядке?

Элли твердо смотрит мне в глаза, а по моим щекам ползут слезы при мысли о том, насколько я эмоционально и физически измотана. Или, по крайней мере, надеюсь на это, так как не думаю, что смогу выжить, если есть еще куда падать. Взяв пилюлю дрожащими пальцами, я кладу ее в рот и запиваю водой.

На пороге спальни поворачиваюсь к Элли и шепчу:

– Я должна остаться одна.

Элли отводит с моих глаз упавшие волосы.

– Ты уверена? – Ее темные глаза изучают мое лицо. – Я могу посидеть с тобой, пока ты не заснешь, если хочешь.

Я фыркаю, уставившись в пол и не смахивая слез:

– Знаю, что можешь. – Я хватаю ее руку и крепко сжимаю. – Но мне кажется, я лучше…

Не могу найти нужные слова то ли из-за пилюли, которая уже начала действовать, то ли просто потому, что подходящих слов не существует.

– Буду внизу, – кивает Элли, – если вдруг тебе понадоблюсь, ладно? Я никуда не уйду.

Мои пальцы обхватывают ручку двери. Я держу эту дверь закрытой с того самого дня, как мама поменяла постельное белье. Не хочу даже случайно увидеть свежую постель, когда иду в ванную. Я мысленно очертила здесь запретную зону, как ограждают желтой лентой место преступления.

– Это просто кровать, – шепчу я, распахивая дверь.

Передо мной нет желтой полицейской ленты, а под кроватью не прячутся чудовища. Но и Фредди Хантера там тоже нет, и это разбивает сердце.

– Просто кровать, – подтверждает Элли и гладит меня по спине. – Чтобы отдохнуть.

Она лжет. Мы обе знаем, что это нечто большее. Именно эта комната – моя и Фредди спальня – стала одной из многих причин для покупки этого дома. Просторная, днем залитая светом благодаря большим окнам с раздвижными рамами и медового цвета дощатым полом, в ясные ночи она становилась полосатой из-за лунного света и теней от рам.