Бабы пряли на солнышке, куры рылись возле порогов – тишь да гладь, да божья благодать.

И вдруг все бросились врассыпную, завидя издали дядю Мази, городского сторожа, с арканом наготове.

Куры разбежались по курятникам, словно поняли, что метит он и на них.

Надо сказать, что дядя Мази получал от муничипьо^[1] пятьдесят чентезимо^[2] за каждую беззаконно роющуюся на улице курицу и три лиры за свинью.

Конечно, он предпочитал свиней, и как только завидел поросенка кумы Сайты, растянувшегося вверх пятачком на солнышке перед дверьми, закинув аркан – и готово дело.

– Владычица-заступница! Да что вы делаете, кум Мази, креста на вас, что ли, нет!.. – завопила кума Сайта. – Ради Христа, не штрафуйте меня, дядя Мази! Не разоряйте бедную женщину! Чем я вам платить буду?..

– Что поделаешь, родная моя! Я – подневольный человек: такой приказ вышел от головы. Не хочет он больше, чтобы свиньи по улицам валялись. Если оставлю вам поросенка – сам без хлеба останусь…

Кума Санта бежала за ним следом, как безумная, рвала на себе волосы и причитала:

– Ах, дядя Мази! Дядя Мази! Вы не знаете, верно, что я за него четырнадцать тари дала на ярмарке в Иванов день и берегла его, как зеницу ока. Оставьте мне поросенка, за упокой души ваших папаши с мамашей! Ведь на новый год за него два золотых дадут!

А дядя Мази, наклонив голову, как бык, только об одном думал, осторожно ступая по рытвинам с поросенком за плечами: «Не угодить бы ненароком в канаву!»

Тогда кума Сайта, видя, что дело дрянь, здоровым пинком в зад свалила его с ног.

Как увидели его бабы барахтающимся в грязи, так каждая из них расплатилась и за себя и за всех пойманных свиней вместе, – швыряли камнями и таких тумаков ему надавай, не приведи бог!

Но вовремя подоспел с саблей через плечо дон Личчу Папа!

– Именем закона!..

Закон присудил куму Санта к штрафу и уплате судебных издержек. В тюрьме бы еще насиделась баба, если бы не «вступился» барон, который видел всю эту кутерьму из окошка своей кухни.

Он уверил судей, что тут не может и речи быть о сопротивлении властям, потому что в этот день у дона Личчу Папа не было на голове форменной фуражки с золотым галуном. Но все-таки барон в конце концов соглашался с головой и говорил:

– Всех этих кур и свиней, конечно, следует убрать подальше от жилья, – противно глядеть: улицы превратились в сущий хлев.

Конец ознакомительного фрагмента.