Глава VIII
Иудей

Вошедший мужчина производил впечатление человека, которому близко знаком каждый угол и каждый тайник. Ему было около шестидесяти, но его черные глаза еще блестели огнем молодости, в бороде и густых волосах только показывалась легкая седина, а сильное тело, казалось, приобрело с годами огромную мощь. По наружности это был воин, окрепнувший, или лучше сказать, сделавшийся железным, благодаря годам сражений, страданий и непрестанных трудов.

Хотя в нем и было некоторое сходство с Калхасом, однако невозможно были найти два лица, более различные по характеру и выражению, чем у Элеазара и его брата. Лицо последнего было полным олицетворением милости, доброты и мира; наоборот, пылкие страсти, глубокие замыслы, опасения и постоянные размышления наложили на лицо первого свою неизгладимую печать. Казалось, один был зрителем, в безопасности сидевшим на береговой скале и наблюдавшим бушующие под ногами воды, правда, с любопытством и сочувствием, но без возбуждения и тревоги; другой был сильным пловцом, отважно сражающимся с волнами, грудью сходящимся с ними, осторожно защищающим свою жизнь, с осознанием опасности, с верой в свою силу и без всяких сомнений в победе.

Изредка, впрочем, под влиянием противоположных чувств, смирявших одного и воодушевлявших другого, между ними проявлялось семейное сходство, но в состоянии спокойствия не могло быть двух более несходных лиц, не могло быть двух характеров до такой степени противоположных, как у христианина и иудея.

Когда Эска увидел воинственную наружность Элеазара, он заметил в его глазах оттенок подозрительности при взгляде на чужого человека. От него не ускользнуло и инстинктивное движение старика, когда тот схватил только что поставленную трость, как будто для того, чтобы поднять ее на врага, приготовляясь к защите или нападению. Подобные жесты выразительнее целых книг говорят о характере и обычаях человека.

Между тем Калхас поспешно объяснил своему брату причину присутствия их гостя, а Мариамна, по-видимому очень боявшаяся своего отца, торопливо, еще с большей живостью, чем прислуживая рабу, поставила перед ним вино и пищу.

Еврей поблагодарил своего нового друга за то, что тот сделал для его дочери, в немногих, кратких, но полных сердечности словах, как храбрец, выражающий свою благодарность такому же храбрецу. Затем он начал есть и пить с аппетитом, делавшим честь его физической силе и свидетельствовавшим о его крепком телосложении и долгом воздержании.

Выпив длинными глотками и не предлагая гостю кубок, который он держал в руках, Элеазар предложил ему последовать его примеру. Калхас воспользовался этим моментом, чтобы спросить у своего брата, как он окончил дела, удерживавшие его весь день вне дома.

– Худо, – отвечал тот, метнув из-под своих густых бровей проницательный взгляд на бретонца. – Худо и медленно, впрочем, нельзя сказать, что я ничего не добился и не сделал ни одного шага к той цели, к какой стремлюсь. Во всяком случае, я походил сегодня по высоким местам, повидал тех пьяниц и откормленных обжор, которые являются слугами прихотей цезаря, и говорил с этой гнусной пантерой, поверенным Веспасиана, который обладает хитростью хищного зверя, как, несомненно, обладает и его низостью и блестящей шкурой. Но пусть он побережется: руки, более слабые, чем мои, один раз уже удавили зверя, еще более жестокого, чем он, соблазнившись ценностью шкуры. Пускай он будет настороже! Элеазар-Бен-Манагем может с успехом бороться против трибуна Юлия Плацида!

Эска бросил быстрый взгляд на говорившего, услышав знакомое ему имя. Хозяин заметил этот взгляд.

– Ты его знаешь? – сказал он с гордой усмешкой, показавшей его белые зубы, блеснувшие под окладистой бородой. – Ну, так ты знаешь такого отважного, хладнокровного и опытного воина, как никто другой. Хотелось бы мне иметь несколько человек его закала, чтобы командовать нашими сикариями^[10]. Но в то же время это такой человек, который не поколебался бы умертвить своего отца, лишь бы добыть золотую застежку на свою одежду. Я видел его на поле брани, видел его и в совете. Он отважен, хитер и изменчив в обоих случаях. Где ты видел его в последний раз? – прибавил он, бросив проницательный взгляд на Эску и одновременно отдавая Мариамне приказание наполнить чашу чужестранца и свою собственную.

Это занятие всецело овладело вниманием бретонца. С величайшей беззаботностью он отвечал на просьбу хозяина и рассказал о своей утренней встрече с трибуном у дверей Валерии. Он едва обратил внимание на то, с какой заботливостью отец отметил это имя в своей записной книжке, потому что в эту минуту белая рука девушки оперлась на его плечо и почти коснулась щеки.

В самом деле, для Элеазара было в высшей степени важно собрать сведения, откуда бы они ни шли, относительно различных влияний на людей, близко стоящих к власти, с которыми он находился в ежедневных сношениях. Положение, занимаемое им, было из таких, которые требуют много мужества, такта, опытности и даже хитрости. Уполномоченный Верховным Советом Иерусалима, доведенного тогда до крайне печального состояния Веспасианом и его легионами, на тайные сношения с Вителлием, сильно не доверявшим победоносному полководцу, Элеазар был воплощением надежд, опасений, земного и политического благосостояния и даже самого существования народа Божия. И казалось, нельзя было избрать лучшее орудие для этой цели. Хотя Элеазар принадлежал к самым фанатичным и самым приверженным к обрядам своей религии евреям, однако он был человеком сильного и острого ума, непреклонной стойкости и настойчивости, которую не могла сломить никакая препона. Отличный воин, человек неоспоримой храбрости, он обладал верой в воинственный удел своего народа, с ужасом смотревшего на римское главенство и нежно лелеявшего мысль о всемирном владычестве, которое он завоюет от язычников силой меча. Строгость, с какой он соблюдал посты, обязанности и обряды своей веры, снискала ему расположение наиболее видных священников и фанатиков этой религии, где внешние формы были так точно предписаны и так верно соблюдаемы. Сверх этого, его независимое, вызывающее и непреклонное поведение по отношению к кому бы то ни было дало ему репутацию человека безусловно искреннего, оказавшую ему огромные услуги в тех интригах, в каких ему постоянно приходилось быть замешанным.

Но, в сущности, это был честный человек, по крайней мере в его собственном убеждении. В его глазах было законным всякое средство, лишь бы оно могло служить торжеству правого дела. Он был из тех людей, которые считают позорнейшей слабостью колебаться сделать зло, из которого может произойти добро. Как и Иевфай^[11], он безжалостно принес бы в жертву свою дочь ради выполнения обета, и, если бы Мариамна оказалась между ним и его честолюбием или хотя бы просто мстительностью, он зверски посягнул бы на тело своего ребенка.

Сведущий в преданиях своей фамилии и в истории своего народа, он был полон той гордости своей генеалогией, какая составляет одну из основных черт еврейского характера. Он был убежден, что его народу предназначено судьбой управлять всей землей. Больше, чем следовало бы, он обладал тем надменным самодовольством, которое заставляло фарисея держаться в стороне от людей с невысокими стремлениями и скромными планами, и одновременно отвагой и энергией льва от Иуды, столь ужасного в своем гневе, столь неукротимого даже после поражения. В глубине души он уже заранее наслаждался тем временем, когда Иерусалим сделается владыкой, римские орлы будут изгнаны из Сирии, а избранный Богом народ снова будет управляться богоучрежденной иерархией. Ему хотелось бы быть вторым Иудой Маккавеем, в качестве вождя руководящим верными войсками в том новом порядке вещей, какой наступал, – и это было честолюбивой мечтой, которую мог естественно лелеять этот опытный и предприимчивый воин. Но, отдавая Элеазару полную справедливость, следует сказать, что желание обогатиться лишь отчасти примешивалось к его планам, и личный интерес никогда не загрязнял его мечтаний о будущем, в которое так часто его увлекал опасный и мрачный энтузиазм.

Интриговать при дворе Вителлия против полководца, пользовавшегося верховной императорской властью, по крайней мере, было весьма нелегким поручением. Элеазар играл в случайной игре, получив полную власть и предписания от Иерусалимского Совета, с правом пользоваться или не пользоваться ими, сообразно со своими политическими видами и будущими планами.

Нелегко было выдерживать свою роль перед такими людьми, как Плацид, привыкший бороться хитростью, лукавством и двойственностью. Но еврей вступил в эту опасную борьбу с той сдержанной энергией и той холодной, рассчитанной отвагой, которая составляла сущность его характера. Новый кубок благородного ливанского вина послужил скреплению знакомства с гостем, и Элеазар с большим тактом сумел вызнать у бретонца все сведения, какие только тот мог дать относительно обыкновений и обхождения его противника – трибуна, делая вид, что просто продолжает любезный разговор хозяина со своим посетителем. Несмотря на то что Эска часто был рассеян благодаря Мариамне, его ответы были чистосердечны и откровенны, как и его характер. Он сам не очень любил Плацида и питал к трибуну ту инстинктивную антипатию, какую чувствует честный человек к пройдохе.

Тем временем Калхас снова взял свой манускрипт, на который его брат изредка кидал презрительные взоры, хотя читающий был для него лицом, больше всех любимым и уважаемым на земле. Мариамна, занятая различными хозяйственными делами, украдкой взглядывала на красивое лицо и изящный стан своего избавителя и казалась очень счастливой вследствие его присутствия. На мгновение их глаза встретились, и еврейка покраснела до ушей. Между тем время быстро шло, наступала ночь, ливанское вино подходило к концу, и Эска поднялся, чтобы проститься со своими хозяевами.

– Ты оказал мне редкую услугу, – сказал Элеазар, опуская в то же время руку за пазуху и вынимая из-под своей грубой одежды весьма дорогой камень, – такую услугу, за которую нельзя воздать ни подарками, ни словами благодарности. Но все-таки я прошу тебя хранить эту драгоценность на память об еврее и еврейской девушке, происходящих от народа, не умеющего ни извинять неправды, ни забывать благодеяния.

Эска покраснел, и печальное, почти гневное выражение появилось на его лице, когда он отвечал:

– Я ничего не делал ради того, чтобы заслужить благодарность или награду Отбросить прочь евнуха или защитить женщину в таком городе, как наш, не заслуживает ни той, ни другой. Пожалуйста, возьми назад свою драгоценность. Всякий другой человек на моем месте сделал бы то же самое.

– Да, но всякий другой не сделал бы этого так успешно, – отвечал Элеазар, окинув одобрительным взором мускулы своего друга. В то же время он спрятал драгоценность за свою одежду, не показывая вида, что отказ ему неприятен.

Без сомнения, старик охотно отдал бы эту безделушку, но, как только оказалось, что Эска в ней не нуждается, он предназначил ее для иного употребления. Драгоценные камни и золото всегда нашли бы себе место в Риме.

– По крайней мере, позволь мне дать тебе охранный лист, чтобы ты мог возвратиться домой, – прибавил он. – Теперь поздняя ночь, и я буду неспокоен, потому что ты можешь пострадать за то, что сделал для нас.

На этот раз Эска засмеялся. Гордый своей силой, он считал невозможным, чтоб ему пришлось нуждаться в чьем-либо покровительстве или помощи. Он распрямил свои широкие плечи и вытянулся во весь рост.

– Я не хотел бы никакого другого развлечения, – сказал он, – как схватиться с дюжиной таких людей! Я сам – воин неизвестной вам страны, расположенной очень далеко от Рима, страны гораздо более прекрасной, чем эта, покрытой зелеными равнинами и лесистыми холмами, где чистые ручейки тихо стремятся в море, где высятся дубы и благоухают цветы, где мужчины сильны и женщины прекрасны. В долгие летние дни я охотился там пеший, от восхода до заката солнца. С мечом в руке я боролся против завоевателя с того самого дня, когда моя рука сделалась достаточно сильной, чтобы извлечь меч из ножен, и вот что привело меня сюда. Ты сам воин… Я вижу это по твоим глазам… Ты можешь понять, что мои руки ослабевают от бездействия, а сила исчезает от недостатка воинских упражнений. Правду сказать, мне кажется, что один шум черни на улице заставляет клокотать кровь в моих жилах!

Мариамна слушала его с полуоткрытыми устами и блестящими глазами. Она близко принимала к сердцу все, что говорил он о своем далеком семейном очаге, лесистом местечке, окружавшем его, о лесах, благоуханных цветах и прекрасных женщинах его родной земли. Она чувствовала в себе необычайно сильное расположение к этому юному и отважному чужестранцу, оторванному от своих родителей и своей земли, приписывала этот интерес, возбуждаемый им, жалости и признательности и несколько удивлялась пылкости своих чувств.

– Ну, будь здоров, – сказал Калхас, подняв голову. – Послушайся совета старика: не бей никого, кроме как защищаясь. А затем, заметь поворот, какой улица делает по направлению к Тибру, чтобы тебе можно было снова отыскать дорогу в наше бедное жилище.

Эска обещал непременно прийти вновь, готовый в душе сдержать свое обещание.

– Еще один кубок вина, – сказал Элеазар, выливая остатки из бурдюка в золотой кубок, – такого вина не может производить солнце Италии.

Но благородное произведение Ливана было слишком приторно для мощной комплекции юноши и не могло утолить его жажды. Эска попросил чистой воды; в ответ на это Мариамна принесла амфору и сама дала ему напиться.

Во второй раз их взоры встретились, и хотя они оба тотчас же отвели их в сторону, однако бретонец почувствовал, что на этот раз он осушил кубок гораздо более охмеляющий, чем все вина Сирии, кубок, заставивший его забыть и прошлое, и будущее и сосредоточить все его чувствования на радости этой минуты. Он забыл о том, что был варваром, забыл, что был рабом, забыл обо всем, кроме Мариамны и ее глубокого, просительного взора.