Отзывы на книги автора «Джордж Сондерс»

Один из почтенных способов создать ожидание – задействовать алгоритм.
«Жили-были три сына. Первый отправился попытать удачу и, поскольку то и дело залипал в телефоне, свалился со скалы и погиб». Если следующая строка начинается со слов: «Второй сын поднялся назавтра спозаранку…», – мы уже (1) ожидаем, что второй сын тоже сгинет, и (2) интересуемся тем, как он обращается со своим телефоном. Если фраза получит развитие вот так: «Второй сын поднялся назавтра спозаранку и, оставив телефон дома, подался в путь», – наши предположения изменятся: гибель из-за телефона исключается, однако проруха по-прежнему ожидается. Если дальше мы читаем: «Заметив по правую руку скалу, он сообразительно обошел ее стороной. А затем, распевая во всю глотку, не обращая внимания ни на что вокруг, поскольку грезил о том, как наконец-то позовет Хильду в жены, второй сын попал под грузовик и погиб», – в этом, уж простите, ощущается некоторое удовлетворение. Мы улавливаем, что рассказ будет «про», скажем, гибель от рассеянности. И возьмемся наблюдать за третьим сыном: как он выходит за дверь завтра утром, чтобы узнать, какой извод рассеянности он нам явит и тем самым сгинет. Если он замечает скалу и ухитряется с нее не свалиться, после чего терпеливо ждет на обочине, чтобы грузовик на полной скорости пронесся мимо, история по-прежнему «про» рассеянность – мы все еще ждем, что третий сын вытворит что-нибудь рассеянное и погибнет, – поскольку до сих пор нам рассказывали именно об этом.
Алгоритм установлен, и мы ожидаем его воспроизведения. Когда он не воспроизводится, слегка видоизменяется, нам это приятно, и мы извлекаем из этих перемен смыслы.

1) теперь вы знаете, что эта книга не будет сухим анализом семи рассказов,

2) теперь вы знаете, как Сондерс объясняет, скажем так, научную составляющую литературы, как он учит читателя,

3) теперь вы можете свести свои ожидания и фрагмент реальности и понять, сможет ли вам понравиться эта книга; смогла ли она вас заинтересовать уже на этом этапе?

И сразу же продолжу говорить о козырях этой книги. Как вы наверняка уже знаете (а если нет, то обязательно отправляйтесь разглядывать обложку, потому что а) там есть практически вся необходимая информация об этой книге, б) она идеальна в плане легкости композии, информативности и современости, ну и просто красивая) в этой книге автор анализирует семь рассказов четырех русских классиков. Звучит очень даже неплохо, но что обычно отталкивает от сборников с эссе о каких-либо произведениях (по крайней мере я ловила себя на этих мыслях раз десять по разным поводам, если не больше)? Во-первых, не факт, что ты читал все эти произведения (а если вспомнить о том, что автор наверняка приведет минимум десяток литературных примеров, то никакой подготовки не хватит). Во-вторых, не факт, что все анализируемые и упомянутые произведения, которые уже и были прочитаны, вспомнятся легко и смогут войти в контакт с рассуждениями автора эссе. Как автор этой книги решает эту проблему? Он просто вставляет в книгу полные версии тех рассказов, которые потом будет анализировать. Да, он будет приводить и десяток-другой литературных примеров, но основу вы будете знать в любом случае.

Так что структура книги выглядит так:
1. Общее введение
2. Первый рассказ
3. Анализ первого рассказа
4. Несколько отдаленные рассуждения о первом рассказе
5. Второй рассказ
6. Анализ второго рассказа
...
22. Несколько отдаленные рассуждения о седьмом рассказе
23. Общее заключение

Удобно ли это? Да, максимально. Автор анализирует рассказы буквально постранично, поэтому освежить память/прочитать рассказ всегда будет уместно. Плюс это делает книгу еще живее — здесь есть не только эссе, не только размышления автора, но и художественные произведения.

В анализе и рассужениях обычно есть и небольшая историческая справка о произведении и об его авторе, еще там часто есть примеры, которые в более компактной и информативной форме показывают, какие литературные приемы использует автор в этом произведении, (один из них вы уже видели в начале этой рецензии). В некоторых автор сравнивает и английские переводы рассказов (особенно в "Алеша Горшок"), это было особенно интересно читать — трудности перевода в чистом виде.

Из семи рассказов-анализов-рассуждений больше всего мне понравилась глава о "Носе" Н. Гоголя. Помню, как его обсуждали в школе, помню, как это было сложно... и нет, в этот раз все тоже было сложно, четких ответов здесь тоже не было, но был тот взгляд, который зацепил и добавил свежие мысли в восприятие этой истории.

Вообще обычно я с большим сомнением и предубеждением отношусь к тому, что могут рассказать иностранцы о русской литературе и какой анализ у них может получиться. Не потому что считаю, что учёные, публицисты и писатели из других стран что-то делают ошибку на ошибке, поголовно глупы или что-то в таком духе. Нет, ведь тогда бы я не могла бы верить и русскоговорящим ученым, публицистам и писателям, которые анализируют иностранную литературу. Нет, предубеждение возникает из-за того, что я часто видела фактические ошибки. Может, помните эту мемную ошибку в "Космических войсках"?

Это же может сказать и условный англичанин, когда читает французский анализ "Убийств по алфавиту" Агаты Кристи. Об этом (так или иначе) пишет и Поляринов в Ночная смена :

Пока думал, как описать «Американху» Адичи, вспомнил другой роман – «Сочувствующего» Вьет Тхань Нгуэна (о котором я еще расскажу в конце). Там есть целая сцена – одновременно смешная и пронзительная, – где главный герой, выходец из Вьетнама, прочитав сценарий фильма, объясняет американскому режиссеру, что крики боли на вьетнамском отличаются от криков боли на других языках. «Вы заставляете представителей моего народа кричать следующим образом: АЙ-Й-И-И-И-И!!! Так кричит, например, Крестьянин № 3, напоровшись на кол во вьетконговской яме-ловушке. Или Маленькая Девочка… перед тем, как ей перерезают горло. Но я много раз слышал, как кричат мои земляки, когда им больно, и смею вас уверить, что это звучит иначе. Хотите послушать, как они кричат?» Этот абзац может служить неплохим описанием «Американхи» – потому что это, конечно, роман о расе и расизме, но еще и о том, что крики боли на нигерийском английском кардинально отличаются от криков боли на любом другом языке.

Но на этом не все:

Там[в "Сочувствующем" Нгуэна] есть совершенно гениальные главы в середине, где героя просят прочесть сценарий фильма о вьетнамской войне, я уже приводил отрывок из них выше. Ему, что называется, предлагают поработать скрипт-доктором, отредактировать сценарий, убрать из него клюкву. Проблема в том, что, когда он читает сценарий, он понимает, что весь сценарий целиком – один большой стереотип о Вьетнаме и что перед ним самая что ни на есть колониальная история, взгляд белого человека на дикарей из третьего мира. Герой пытается поговорить со сценаристом и по совместительству режиссером, у которого в книге нет имени, его просто называют Творец – вот так, с большой буквы, – и он очень похож на Оливера Стоуна.
Герой производит на режиссера впечатление, и его нанимают членом съемочной группы. Даже его девушка говорит: «Благодаря тебе это будет замечательный фильм. Я верю, что ты сделаешь его гораздо лучше, чем получилось бы у них без тебя. Ты можешь повлиять на образ азиатов в кино, а это немало». И он отправляется на съемки, по-моему, в Индонезию. Его задача как бы отвечать за реализм – чтобы вот все как в жизни. Но самое смешное и одновременно грустное – что его совершенно никто не слушает. Каждый раз, когда он пытается прояснить какие-то заблуждения, все кивают, но ничего не изменяют, и даже хуже – в последний день съемок его как будто пытаются убить, выдав все за несчастный случай.
Спустя какое-то время фильм выходит в кинотеатрах, герой идет посмотреть его и с ужасом понимает, что получилась самая обыкновенная пропагандистская колониальная клюква с вьетконговцами и напалмом.

Было ли в этой книге что-то подобное? Скорее да, чем нет. Автор и сам говорит о том, что некоторые эпизоды ему сложно понимать из-за разных переводов, о том, что ему часто помогали три его русских друга и не только. К каким-то выводам он и вовсе приходил благодаря замечаниям и размышлениям своих студентов-писателей. Но это не отталкивает от его книги, не вызывает недоверия к его выводам. И в этом не было чего-то ужасного. А еще, как оказалось, взгляд со стороны может быть очень созвучен с привычным отечественным взглядом.

В общем, определенно советую эту книгу всем исследователям и любителям русской классики

«Линкольн в бардо» — хорошая проверка читательских навыков, однако это не означает автоматически, что роман нужно любить в обязательном порядке. Не слишком большой объем обманчив, так как читать придется совсем не так, как нас учили в школе, а это с непривычки дело небыстрое. Даю подсказку: аудиокнига совершенно бесполезна и способна взбесить до белого каления. Удобнее и проще всего читать, прыгая по тексту, как блоха. Сначала определите, кто говорит или пишет тот или иной фрагмент (очень часто это обозначение спрятано в конце, а не начале кусочка текста, отсюда и прыжки), потом смело его изучайте. Запоминать все полторы сотни персонажей необязательно, ключевых вы и так не пропустите. Второстепенных героев, коих большинство, воспринимайте как человечков на картине Босха: всматривайтесь, только если они необычайно заинтересовали. В целом же можно их слушать, как бесконечный потусторонний гул голосов с отдельными вкраплениями полувнятных историй. Наша жизнь фрагментарна, текст Сондерса фрагментарен, мир вообще фрагментарен и несовершенен, тут ничего не поделаешь.

Как лучше в данном случае интерпретировать не совсем понятный нам «бардо»? Лимб? Не совсем то. Затык? Грубовато. Скорее, это подвешенное состояние, когда ты не можешь никуда двигаться, но при этом сам себя туда загнал. На самом деле в бардо находятся сразу два Линкольна, но это уже должен понять сам читатель. Линкольн, которого мы помним по урокам английского в школе и американским фильмам, — в символическом подвешенном состоянии, которое усугубляется горем по сыну и чувством вины не только за его смерть, но и за страдания многих других людей. Ведь это еще не Линкольн-победитель, а сомнительный лидер, отправляющий своих последователей на бойню. Второй Линкольн — его сын, малыш, который находится в бардо настоящем (если можно так выразиться). Его держат не только собственные сомнения, но и чужие эмоции, и это тоже очень важно. Иногда мы загоняем в бардо своих близких, желая совсем иного.

Остальные персонажи иллюстрируют идею подвешенности и пагубности такого состояния. Большинство из них не принимают реального (или, если хотите, ирреального) положения вещей, врут сами себе и не могут смириться не то что с собственной гибелью, но даже с более мелкими вещами. В итоге чем больше сомнений, тем более мутное чудовище замещает их личность.

Чтобы двигаться дальше и не лежать бесконечно в затхлом застойном болоте, нужно принять себя со всеми косяками, слабостями и провалами. Принять не значит обязательно простить, достаточно не лгать самому себе и не оправдывать любые неудачи внешними обстоятельствами. Мы в ответе за самого себя, и если отказываться от своего я, притворяясь кем-то другим, то так и останешься болтаться в непонятном, извращенном ложью состоянии, как сами знаете что в проруби.

Эту книгу стоит прочитать всем, кто не боится бросить вызов собственным читательским способностям и низвергнуть с пьедестала заученные каноны анализа текста. А любить при этом роман, как я уже сказала, совершенно необязательно.

Да, суров он, жанр рассказа.
Суров, как анекдот, как песня, как привет с эшафота.

Автор сразу спешит оговориться, что чтение очерков без предварительного знакомства с рассказами, будет мало полезным занятием. Но читать их заблаговременно не обязательно - все семь входят в состав этого документального расследования. В основу книги Джордж Сондерс вложил материалы курса, который он читает в Сиракьюсском университете. Этот курс предназначен для начинающих писателей, уверена, они почерпнут полезные советы для творчества. Мне, как читателю, курс показался затянутым. "Повторение - мать учения" и автор повторяет, но я не ученица, мне скучно слушать одно и то же. Разбирая и анализируя рассказы русских писателей-классиков, Джордж Сондерс не упускает момент для ознакомления слушателей (и нас, читателей) с собственными произведениями. На один рассказ Чехова приходится пара-тройка рассказов Сондерса или других писателей. Утомляло обилие примеров. Автору казалось, что он ещё не всё сказал, и летели главы "Вдогонку" - №1, №2, №3...
Бывало скучно, но и любопытные замечания, стоящие внимания, встречались. Иногда удивлялась, что тот или иной фрагмент рассказа проскочил мимо моего внимания, а, оказывается, он важен и совсем не прост. Коротко о каждом произведении, скрупулёзный разбор которых позволил заметить нюансы, задаться вопросами и удивить.
Антон Чехов - На подводе
Принцип работы с первым рассказом таков: читается одна страница (позже осуществляется переход на двухстраничное чтение) и на основе полученных сведений строится анализ. Автор задаёт вопросы, он же предлагает и варианты ответов, но при этом мы сами тоже задумываемся над ответами.
Что заставляет читателя читать дальше?
Какие сведения о героях, их характерах мы почерпнули?
На что откликается наш читающий ум?
Куда поведёт дальнейшее повествование?
Иван Тургенев - Певцы
Второй рассказ автор предлагает прочитать целиком. Ключевая тема "Певцов" - состязание в исполнительском мастерстве Яшки и рядчика. Главная сцена (сердце истории) занимает места в рассказе чуть, зато отступлений и многочисленных описаний - страницы. Разбирать его по тем же критериям, что и рассказ Чехова, нет смысла. Джордж Сондерс делится методом ВПЗ (всякое поневоле замечаемое), когда всё наблюдаемое (вольно или невольно) складируется в вымышленную тележку. А дальше следует вопрос: какую пользу рассказу приносит ВПЗ? Задача этой лекции - объяснить, как избыточность (отвлечения и статичные описания) Куприн обращает в достоинства.
Антон Чехов - Душечка
Разбор очередного рассказа Чехова начинается со знакомства с двухходовым движением в сказительстве. 1 ход - ожидание: что можно ожидать от истории. 2 ход - эксплуатация ожиданий, построенных на алгоритмах и их видоизменениях, оправдывающих или обманывающих читательские предчувствия. Джордж Сондерс обращает внимание на то, какой алгоритм задействовал Антон Павлович для создания ожидания в рассказе "Душечка", назвав произведение "дерзко чистокровным рассказом-алгоритмом", при этом чеховские вариации всегда неожиданны, непредсказуемы, в них задействована система нагнетания.
Лев Толстой - Хозяин и работник
Говоря о творчестве Толстого, "законом прозы" Сондерс называет факты, именно они выделяют этот рассказ из списка других рассматриваемых. Описания людей и поступков занимают основной объём текста. Обилие сведений позволяет создавать богатый, подробный мир. Есть советы по изменению концовки, которые помогли бы рассказу стать лучше.

Неплохое упражнение, между прочим, если вы готовы.
Да, вот такое вам упражнение: перепишите часть X.
Напишите ее, как Толстой. Побольше, так сказать, фактов. Ха-ха.

Николай Гоголь - Нос
"Реализмом всё убедительное не исчерпывается" - заверяет нас автор, принимаясь за разбор повести Гоголя и знакомя с "психологической физикой вымышленного мира". Сондерс перечисляет десятки вопросов к сюжетной линии, на которые ответов нет и быть не может, говорит об иррациональности (ВПЗ) и увиливании, но соглашается, что всё можно принять после заключительного гоголевского "каюсь!".
Вердикт, вынесенный повести - Множественный Многослойный Синдром Странности.
Антон Чехов - Крыжовник
Рассказ без масштабного действия и выраженного конфликта. Но именно при его разборке автор признаётся в любви к творчеству Чехова, вспоминая первое знакомство. В чём же прелесть "Крыжовника"? Сондерс просит нас обратиться к "сердцу рассказа", к пламенной речи Ивана Иваныча о счастье, которого не должно быть, покуда существует несчастье. Или всё же должно? Сондерс очень тонко примечает, как околичности (то, что на первый взгляд кажется неважным), поднимают рассказ, придавая сложности и таинства.
Я люблю Чехова, к разбору творчества великого писателя отнеслась с осторожностью, но не могу признать, что под некоторыми выводами автора хочется подписаться.

В Чехове меня более всего восхищает то, до чего он свободен в своих текстах от всякого личного отношения – ему все интересно, но ни с какой отдельной системой верований он не обручен и готов двигаться туда, куда ведут его полученные данные. Он был врачом, и его подход к художественной прозе видится любовно диагностическим. Входя в медицинский кабинет, он обнаруживает в нем Жизнь и словно бы говорит ей: «Чудесно, давайте посмотрим, что у нас тут!» Это не означает, что у Чехова не было своих выраженных мнений (его переписка показывает, что очень даже были). Однако в лучших своих рассказах (и сюда я включаю вдобавок к тем трем, которые есть в этой книге, «Даму с собачкой», «В овраге», «Враги», «О любви» и «Архиерей») он посредством литературной формы выбирается за пределы мнений и тем самым расшатывает наши привычки формулировать их.
Единственная возможная писательская программа Чехова – не иметь никаких программ.

Лев Толстой - Алёша Горшок
Все мы знаем Толстого, написавшего "Войну и мир". Язык рассказа об Алёше не подойдёт для гостиных романа. Сондерс назвал его аграмматичным, ограниченным. Толстой делает с голосом Алёши то, что Фолкнер в "Шуме и ярости". Слов мало, а чувств много. Сам при этом остаётся недовольным: "Писал Алёшу, совсем плохо. Бросил" (из дневника Толстого).
Удивительно, что по рассказам русских классиков меня провёл американский писатель (он, конечно, вёл не меня, курс рассчитан точно не русских начинающих писателей), как внятно и убедительно он указывал на технические особенности представленных авторов, объясняя, почему читателей трогает то или это.
Благодаря нескольким страницам каждого рассказа, разобранного по косточкам, у меня появились новые друзья: сельская учительница Марья Васильевна, символизирующая одиночество; талантливый певец Яшка; Душечка с её нуждой растворятся в каждом, кого она любит; переродившийся Василий Андреич; Иван Иваныч, размышляющий о счастье и несчастье; Алёшка, трогательный до слёз в своей покорности...

Как-то раз на канале «Культура», поздним-поздним вечером показывали джазовый концерт каких-то джазовых джентльменов. Они все, разумеется, были благородного окраса «перец с солью», то есть одновременно черны и седы. Играли что-то относительно доступное - более-менее понятный рисунок, гармония, приятная тональность. Но потом у Гарри, который играл на классической четырехструнной бас-гитаре, порвалась струна соль (которая снизу и самая тонкая). И Гарри, ничтоже сумняшеся, начал эту самую ненадежную и тонкую струну соль менять… не переставая играть. Беспорядочные хлопки, слайды, вибрато, нежное теребление - все это напоминало какой-то древний гаитянский ритуал Сантериа, как визуально, так и акустически. Причем параллельно Гарри болтал с ударником Лайонелом, который тепло и по-дружески ржал над оказией друга, не переставая выстукивать какие-то абсолютно невообразимые синкопы. Так они и играли пару минут, пока Гарри не намотал новую струну, и ребята не вернулись к более доступным джазовым стандартам. Вот именно этот странно запавший в память момент у меня наиболее всего и ассоциируется с «Линкольном в бардо» Джорджа Сондерса, только вот американский прозаик сразу начинает с недобором струн. Поймать ритм произведения практически невозможно, а если вы не читали аннотацию, то можете догадаться что происходит только ближе к середине произведения. Хорошо это ли плохо – вопрос, но точно не для парней с завода или как говаривал Лиэм Галлахер, почесывая свою ногу, «not for me mate».

Вообще, если посмотреть на Букеровских лауреатов последних лет, то налицо отход от традиционных романов (Джейкобсон и Барнс) и традиционных романов, густо и вкусно замешанных на истории (Мэнтел и Каттон), в сторону экспериментов, постмодернизма и этого вашего авангарда –Джеймса (а могла быть Янагихара, кстати, она в финале проиграла и поэтому такие книги пишет), Битти и вот Сондерса. Тут есть два варианта событий. Либо товарищи, отвечающие за выбор, хотят сделать Букер по-настоящему «фестивальным», а-ля как малавийский и черногорский арт-хаус вперемешку с новым фон Триером в Каннах. Ну либо просто вот так вот сердце ложится – с 2005 по 2008 год премию, например, получали по очереди ирландцы и индийцы, у которых флаги одного цвета. Ну всякое бывает. Ответа какого-то конкретного нет, но есть один простой факт – «Линкольн в бардо» Джорджа Сондерса *пою голосом Агутина* не похожий на меня, не похожий на тебя.

Честно говоря, мне кажется это очень плохой знак, когда каждые пару страниц ты смотришь, сколько тебе осталось (я начал с 24 страницы). Сконцентрироваться на происходящем абсолютно невозможно. У меня вроде бы все в порядке с литературным вестибулярным аппаратом, но от Сондерса реально укачивает с первой страницы. Я, безусловно, не могу не согласиться с тем, что дядька – тот еще мастерюга, нашел очень оригинальный и эффектный формат, но, черт возьми, мы тут вообще-то просто почитать хотим. Не знаю. Я очень вот переживал, что буду читать Лю Цысиня и ни черта не пойму в его сингулярностях и физических проблемах – ан нет, понял, так еще и в восторге остался. А тут вроде бы, простите, бытовые сцены (со спецификой), но что толком происходит –непонятно. Как-то людно там в этом бардо, как в троллейбусе летом. И ведут себя похоже. *пою голосом Варум* где рождение справляют, и навеки провожают всем двором.

Зато Пинчону вот понравилось. Да и вообще, если вы ищите в современной литературе что-то, что заполнит ваши самые притязательные лакуны - то это вот оно. Сондерса замечательно читать с целью приоткрыть для себя завесу "фестивальной" литературы, давайте это так называть (опять же по аналогии с тем же фон Триером, которого вы точно не будете смотреть на свиданиях, хотя, секундочку, меня кто-то звал недавно) - сложно, непонятно, рвано. Любителей такого у нас, к слову, тоже много, благо, без сарказма, мы нация читающая и интересующаяся. Но для более традиционных читателей Сондерс наверняка останется сложным и малопонятным опытом - трудно сказать, что полезным и нужным. Можно отнести к категории «Пинчоночная недостаточность», не в обиду великому и ужасному мастеру постмодернизма.

И в конце традиционная издательская минутка. Здорово, вот правда, очень здорово, что у нас так быстро начали переводить большие, важные западные книги. Тенденция пугающая и приятная одновременно. Здесь вопросов нет. Но я все-таки хочу кое-что заметить. Уважаемое издательство Эксмо и уважаемый переводчик Крылов (кто это, кстати?) – вот у вас на книге стоит маркировка 18+. Прекрасная возможность не ограничивать себя с точки зрения обсценной лексики. Вот, например, цитата из книги господина Джорджа Сондерса - «Ябсти елдак бздеть дрючить мандить жопа» (47 страница). Заметьте, очень кстати в духе Марлона Джеймса, не находите? Эта фраза (совершенно неважно кто кому и зачем) на мой вкус вполне себе 18+, да? Так вот. Почему вы остальное закрываете звездочками? Вы считаете, что классический х*й чем-то хуже «елдака»? Почему я должен во время чтения мучительно размышлять, что там - требовательно-вопросительное нах** (уя) или беспечно-радостное нах** (уй). Я может сейчас что-то странное скажу, но мне это реально испортило настроение. На пустом месте. Какой-то 14,5+. Ну да, зануда, но что СЛОЖНО ЧТО ЛИ? Бля*ь. А, вообще, молодцы, конечно.

Ваш Co**eeT

Всегда говорила, что не люблю малую прозу, но за последний год по воле случая и одной игры на Лайвлиб я прочитала очень много рассказов и поменяла своё мнение. Поэтому не читать рассказы автора, который произвёл на меня большое впечатление своим романом "Линкольн в бардо", было бы непростительной ошибкой. И должна сказать, что его рассказы очень и очень хороши.

Они не просто хороши, но и разнообразны. Здесь и фантастика, и острая социалка, и просто душевные истории. Все это окрашено постмодернизмом в его лучшем современном проявлении. Любителям антиутопий могу порекомендовать "Бегство из головогруди", "Дневник эпохи девушек Семплики" и "Увещевание". Тем, кто ищет актуальных проблем, подойдут "Щенок" и "Дом". Ну а любители уронить скупую читательскую слезу получат удовольствие от "Палочек" и непосредственно "Десятого декабря". Но я бы посоветовала читать сборник целиком, просто для того, чтобы оценить талант автора и то, как по-разному он может писать.

Это очень сложно – признать, что все закончилось. Принять сам факт конца, итога, финала, поставить точку. Потому что не хочешь ничего заканчивать, не хочешь завершать, отказываться от надежды, принять пустоту. Это страшно, трудно, придется подвести итоги, сделать выводы, признать свои ошибки. А кто жаждет признать собственную неправоту? Принять завершение сложно, особенно когда речь идет о чем-то большем, чем просто отношения. Когда заканчивается сама жизнь.
Американский писатель Джордж Сондерс написал роман, в котором человеческие души не смогли принять собственной смерти и остались жить в некоем пограничном состоянии, где-то между миром мертвых и живых. Это место называется «бардо».

«Мы были такими, какими были! Как мы могли быть другими? Или, будучи такими, как могли поступать иначе? Мы были такими в то время, и пришли в это место не из-за живущего в нас зла, но по причине состояния нашего знания и нашего опыта до того момента».

Обитатели бардо не знают, что они умерли. Они рассказывают о своей жизни, о планах, о любви и надеждах, а потом о том, как они оказались в «хворь-ларе». Это такая штука в которой привозят сюда… Здесь – это место где они остаются надолго. Чисто технически это кладбище, на самом деле, целый мир со своими завсегдатаями, жителями, гостями и новенькими. Кто-то со временем исчезает, кто-то задерживается надолго. Кого-то уговаривают уйти, соблазняют и угрожают. Но никто и никогда из мира тех (живых) не видит их и не слышит. Какое-то время они еще приходят в гости, а потом исчезают. Но однажды… Никто никогда ничего подобного из живых не делал. Все обитатели бардо встрепенулись. Может быть, есть какой-то секрет?

Джордж Сондерс вынашивал идею этого романа 20 лет. Ему было страшно приступить к такому необычному, сложному и глубокому замыслу. Буддист Сондерс однажды услышал историю о том, как президент Линкольн в 1862 году похоронил любимого сына. Писатель обратился к теории буддистов об антарабхаве, или как еще это называют «бардо». Некое промежуточное состояние, период времени между смертью и перерождением. Что происходит в этой точке? Как может чувствовать себя "человек" там? Сколько времени это занимает? Кто решает его судьбу? От чего зависит перерождение? О чем "думает" душа там? Что там? Вот о чем знаменитый роман Джорджа Сондерса.

«Президент отвернулся от гроба, казалось, ему удалось сделать это только усилием воли, и я подумал о том, как должно быть тяжело человеку оставить собственное дитя тут, во мраке и одиночестве, — он бы никогда этого не сделал, пока нес ответственность за живого ребенка».

Это одно из самых необычных произведений, что я читала. В голову приходят какие-то великие экспериментаторы, вроде Джойса и Гертруды Стайн, с которыми современникам и тягаться-то не стоит. Но Сондерс, определенно, создал нечто новое. Переплетение реальных источников и вымышленных, воспоминания о реальном событии в переплетении с творческим замыслом, горечь утраты и загадочное бардо… Сондрес иллюзионист, фокусник, режиссер, он показывает нам сотни лиц и прожектором высвечивает главные. Он дает полет фантазии читателю и ничем не удерживает свою… Появляется некая надежда на то, что это самое бардо существует, что может быть, эта связь остается еще какое-то время после…

Удивительное, сложное и непонятное произведение. Калейдоскоп, головоломка, россыпь звезд на небе. И заглавными буквами заглавная история Линкольна. И целая топь чувств. Ох. Как много всего поднимается, но даже намека на спойлер в моих словах нет, потому что произведение столь многолико, столь насыщенно героями, диалогами и прочим, что пересказа тут не может быть в принципе. И мне очень сложно сформулировать свое отношение к книге в целом, гораздо проще высказаться о каких-то конкретных идеях, которые нашли отклик. О том же нежелании завершения, о самообмане, о губительной надежде, о разложении души. Я не знаю, стоит ли читать такую книгу. И тем более не могу предугадать сможете ли вы ее читать. Для этого нужен некий навык, ее ритм и рваность повествования очень неудобны, дискомфортны, они мешают и порой отвлекают. Но суть остается. И частичку бардо вы возьмете себе обязательно.

Завершение пути, какого бы то ни было, неизбежно. Всегда есть финал. И в этот момент можно прямо посмотреть в лицо фактам и решить раз и навсегда «закончилось». А можно ждать и надеяться на что-то. И самое страшное то, что это ожидание способно затянуться на целую вечность. Буквально.

Дверь, которая вела в театр Форда, где в 1865 году убили президента Линкольна. На двери даже висела афиша спектакля, который он смотрел, когда его застрелил Бут. Спектакль назывался «Наш американский кузен». Интересно, что это за люди, которые хотели смотреть на такое?
Роланд подумал, что таких людей очень даже много, но понимал, что об этом лучше промолчать.
"Темная башня" Стивен Кинг.

Людей, которые захотят, обладай они машиной времени, посетить время и место громкой смерти, очень много. И для своего букеровского романа Джордж Сондерс выбирает умирание маленького Вилли Линкольна, совпавшее с роскошным приемом, который устраивают его родители. Нет, ни в коем случае не пляска на костях. И да, это хорошая книга, неважно, что постмодерн. У каждого свой талант, мой весьма локальный: извлекать максимум смысла из прочитанного, будь то книга, фильм или гороскоп; интерпретировать; объяснять тем, в кого положены другие таланты, а понять хочется.

Итак, для понимания "Линкольна в Бардо" следует усвоить две вещи. Во-первых: герой книги не Авраам Линкольн, а его умирающий одиннадцатилетний сын Уильям - Вилли. Прездент тоже появится на страницах и его страдания будут описаны красноречиво, но главный все же не он. По большому счету, главный даже не Вилли, а сонм призраков - душ, что залипли в бардо мошками в янтаре. А теперь во-вторых: понятие Бардо взято из Тибетской Книги Мертвых и означает состояние между чем-то и чем-то, буквально "между двумя". Вопреки расхожему убеждению, не только промежуток от смерти до нового воплощения, но вообще все существование: от начала серьезной болезни до смерти - Бардо Умирания; первая фаза посмертного опыта - Бардо Дхарматы; интервал, в котором ум устремляется к новому воплощению - Бардо Рождения; жизнь от рождения до смерти - Бардо Жизни.

В романе будут все четыре вида: первый опишет этап болезни мальчика, когда он уже приближается к концу, а в Белом Доме прием с изысканными угощением и увеселениями для гостей; а президент, который безумно любит сына, время от времени покидает общество и поднимается в комнату умирающего ребенка; а призраки-психопомы уже устремились к его постели, чтобы помочь, утешить, облегчить переход. Вилли еще жив и довольно долго будет жив, но уже вовлечен в странное межбытийное существование, слышит гул голосов, рассказывающих истории каждый своей жизни, может вычленять из них отдельные. Надеется не умереть.

Бардо Дхармы займет следующую часть книги, здесь постмодерну будет, где развернуться. Разного рода туманные дымки и молочно-белые пространства; цветочные стены, облачные замки; группы ангелов и демонов; загадочный карапас (читала я по-английски и на расшифровку carapace мне, правда,ни ума, ни фантазии не хватило, поняла только, что он периодически открывается и это всегда сопряжено для находящихся в бардо с интенсивными переживаниями). Хотя и тут важнее не эзотерика, но истории людей, нет - призраков которые окружат вновьприбывшего. Они отчаянно, с достоевской нодрывностью, вспоминают прошлую жизнь, пытаются найти оправдание подлостям и мерзостям, которые случалось в ней совершить. Или просто рассказывают о том, кем были. Каждому хочется, чтобы хоть кто-нибудь услышал его и отнесся с одобрением - принцип соцсети.

Там, в этом Бардо Дхарматы будут пронзительные и горькие, и плутовские, и забавные, и нахально-самонадеянные; и не просящие, но требующие для себя оправдания голоса: "Раз я уже рождена была с предрасположенностью убить мужа, как можно осуждать меня за то, что сделала это?"; "Что я мог с собой поделать, меня тянуло заниматься сексом с детьми". Но услышим и мудрые, исполненные самоотречения голоса, таков Преподобный Эверли Томас. Роджер Бевинс-третий и Ханс Воллман тоже вполне себе ничего ребята. А вульгарная чета Баронов - отдельная песня, они своими запиканными через слово факами бьют все рекорды сквернословия на квадратный сантиметр текста, но так неожиданно больно ощутишь необходимость расставания на третьем этапе.

Который неизбежен все эти люди, по одному и группами покидают промежуточный мир. Но прежде Линкольн придет в крипту, чтобы еще немного побыть с любимым сыном, а когда он будет уходить, не слыша мольбы мальчика остаться еще хоть ненадолго, призраки кладбища объединят волю в усилии удержать. И это случится, совсем ненадолго, после президент все равно уйдет, но еще минуту мальчик посидит на коленях отца, обнимет его, а с участниками действа произойдут удивительные перемены во внешности к лучшему - какой-то кусочек кармы можно и в Бардо поправить.

Читать было трудно. Постмодерн не самая легкая для понимания вещь и на русском, а чужой язык, которым не владеешь в совершенстве - это смерть шпионам. Объясню: читая, приспосабливаешься, приноравливаешься к стилю и языку автора; восполняешь лакуны лексики пониманием из контекста, обращаясь за пояснениями лишь в совсем неподъемных случаях и постепенно текст подхватывает тебя, несет, держит на плаву как морская соленая вода. Постмодернизм любит экспериментировать с формой; разного рода малоупотребительные или вовсе авторского изобретения обороты, пастиш, фабуляцию, множественные аллюзии, возможность ловить которые на лету - источник немалого читательского наслаждения.

Но для этого нужно быть плотно в контексте. Когда герои в финале говорят о пылающем поезде, который ждет их, для русского читателя это просто поезд. Мы не вспомним того, что повез Линкольна к месту погребения после его убийства три года спустя и в этом последнем путешествии тело Вилли сопровождало отца. А для американцев это часть жизни, они просто знают, как мы помним свое "Мы пойдем другим путем". Знаете, на погребение президента правительство выделило семь тысяч долларов из которых десять долларов было затрачено на эксгумацию - именно столько запросил за свой труд могильщик.

Вот о чем я хочу сказать: есть знания, которые носитель языка и ментальности берет из воздуха, а чужаку они даются кровью и потом. Твиттовый стиль большей части книги: реплики-реплики, иногда диалог, вроде удачного фейсбучного треда, когда собеседник снимает продолжение фразы у тебя с языка; но при этом каждый неуловимо (или заметно) отличается от другого стилем и лексикой - это сложно. Но не невозможно. Свое читательское удовольствие я получила. чего и вам желаю.

Литературные премии умеют удивлять. Их жюри часто обвиняют в предвзятости и политических мотивах. Однако Букер – одна из моих любимых премий, ее часто получают выдающиеся англоязычные писатели. Среди лауреатов последних лет Этвуд, Исигуро, Барнс и Мантэл. В 2017 году Букера получил Джордж Сондерс за свой экспериментальный роман «Линкольн в бардо» - неоднозначный и во многом уникальный.

20 февраля 1862 года в Белом доме устраивает званый вечер президентская чета Линкольн. В это время в своей спальне умирает от болезни их 11-летний сын Уильям. Президент безутешен. Он несколько раз приходит в склеп и касается тела сына. А Уильям пока еще не ушел, мальчик пребывает в бардо (процесс отделения души от тела) вместе с другими неупокоившимися душами.

Джордж Сондерс впервые решился на крупную литературную форму. Задумка зрела много лет, но писатель все никак не мог отойти от привычных рассказов. И вот момент настал. Критики сразу высоко оценили работу Сондерса. Однако недаром «Линкольн в бардо» называется экспериментальным романом. Это совсем не линейное или параллельное повествование. Здесь даже нет обычного плотного текста. По форме роман частично напоминает пьесу. Только введения не ждите, никаких пояснений в начале о множестве действующих персонажах. Читателю приходится самому постепенно распутывать клубок чужих путаных мыслей, выстраивая в голове истории бесконечных побочных героев. Линкольн и его сын далеко не на первом плане. Драма, разыгравшаяся в жизни президента, магнит, собравший на себя кучу мелких деталек чужих жизней. Регулярно вставками служат выдержки из письменных свидетельств реальных (нет) очевидцев.

В «Линкольн в бардо» нужно заходить, как в холодное море – с разбегу. Нацелиться на непрерывное чтение, которое не займет слишком много времени. Только в этом случае красота замысла автора раскроется во всей своей полноте. Можно верить в метафизические состояния, можно не верить – у приверженцев разных взглядов скорее всего сложится разное впечатление от книги, они расставят совершенно разные акценты. Для меня главной идеей стала внезапность конца жизненного пути. Все та же налипшая на зубах истина: живи сейчас, не откладывай планы на завтра, которого может просто не случиться. Однако Сондерс искусно завернул сегодняшнюю банальность в дерзкую манящую обертку. Мне кажется, у него отлично получилось.

Когда я только начала читать «Линкольн в бардо», какое-то время не могла определиться со своим отношением к тексту. Что это? Отсутствие настоящего писательского таланта, позволяющего аккуратно погружать читателя в задуманный сюжет и идеи? Или это тот случай, когда необычная форма идеально дополняет и выражает авторскую мысль? Теперь я склоняюсь ко второму варианту, хотя и не исключаю первый тоже. Время покажет, способен ли Сондерс на связный текст. На этот же раз у него отлично получилось создать нечто в равной степени необычное и многослойное.

Были у меня претензии к *Линкольну в бардо*, премиальной букеровской книге этого автора, но вот сборник рассказов понравился.
Славится Сондерс тем, что у него форма превалирует над содержанием. Не всегда это так. С двумя задачами он пока как бы не справляется. Если форма чумовая, то содержание так себе. Там же, где форма обычная, содержание выше всяких похвал. Когда-нибудь у него получится совместить. Верю.
Сборник встречает читателя проверочным тестом. Перед вами закрытая на несколько замков дверь. И вы с набором отмычек пытаетесь сначала обычный навесной взломать, потом пару заковыристых врезных, несколько кодовых с разными шифрами. Поток сознания с чувствами, мыслями, воспоминаниями нескольких героев одной истории. Чем-то отдаленно смахивает на *Шум и ярость* Фолкнера, начальную главу от лица слабоумного Бенджи, а у Сондерса народ вроде вполне обычный, хотя чердак у каждого тоже битком тараканами набит, но почти без личностно-опознавательных переходов. Надо приноровиться, поймать ритм и дело в шляпе. Выдохнули, разгадали, но под красивой необычной оберткой оказалась опять слабая ерунда. Плюнуть бы, развернуться и уйти. Не торопитесь. Прошедшим тест Сондерс покажет настоящий ход своих мыслей.
Да, встретится парочка проходных, недоработанных, недодуманных. Остальное же прекрасно. Опять взгляд на актуальные проблемы, почти как в *Линкольне в бардо*, но с другого ракурса, под совершенно неожиданным углом. Не прямолинейно в лоб, а шепотом на ушко, по секрету всему свету.
Проблемы маленького человека в этом быстротечно меняющемся безумном мире, что такое хорошо, что такое плохо. Тебя Родина на войну отправила, а мы разве еще с кем-то воюем, ну да, ну да, спасибо за службу… Это все любви во имя, все во имя доброты, успеха, не задумывайся какой ценой. За чей счет банкет?
По сравнению с *Линкольном..* разительный контраст. Там любителя свободного стиля втиснули в смокинг и лаковые туфли, жмут-терпи, ты знаешь рецепт премии, да будут рамки! Настоящий Сондерс, к счастью, немного другой, не всегда предсказуемо шаблонный.
Например, в *Линкольне..* про сексизм, как кувалдой по голове — несколько женщин чуть ли не в голос вопили — посмотрите, люди добрые, что ж это делается? не ценят по достоинству, курица, говорят, не птица, женщина не человек, вещь ты и права не имеешь, тварь дрожащая, да еще и домогаются, суки такие! сестры и братья, встанем в круг, поплачем и пожалуемся!
В этом же сборнике есть чудесный рассказ на ту же тему - *Мое рыцарское фиаско*, ощущение, что другой человек писал.
Неожиданно часто упоминает русских, пытается показать, что не путается в жителях бывших союзных республик. Тут украинское, тут у нас Молдова, а тут русское. Но все равно фейлится в мелочах. Например, в теме православных богослужений. Улыбнуло)
Любопытный автор, буду ждать новых произведений. А некоторые рассказы из этого сборника точно буду с удовольствием перечитывать.

Джордж Сондерс - лауреат Букеровской премии, правда, за роман "Линкольн в бардо", а не за этот сборник рассказов. Тем не менее не обратить внимание на незаурядный слог автора невозможно. С первой же истории мы погружаемся в повествование от имени разных людей, которых, как минимум, очень различить по их манере излагать мысли, как максимум, можно понять, кто из них что из себя представляет. На этом плюсы рассказа заканчиваются. Собственно, как и плюсы других рассказов, кроме последнего.

Каждая история (опять же кроме последней) здесь имеет очень интересную завязку, но на этом всё и заканчивается. Все действия героев хаотичны и никуда, и ни к чему не ведут. Всё это напоминает не полноценные рассказы, а наброски, обрывки незаконченных мыслей.

Книга напичкана низменными человеческими качествами: зависть, трусость, тупость, мелочность, снобизм. Но всё это не выглядит чем-то обличающим, и не сказать, что заставляет о чем-то задуматься. Скорее, всё это пропитано духом мизантропии. Кажется, не только читателю неприятны абсолютно все герои, но и сам автор их недолюбливает. Даже самые безобидные поступки и желанию подаются, как через призму зеркала тролля из "Снежной королевы".

Казалось бы, сборник старается быть нескучным, пытаясь совместить социальные драмы с фантастикой. Сочетание не такое уж новое и данном случае выглядит нелепым. Оно и жути не нагоняет, как в "Чёрном зеркале", и в качестве аллюзий не работает. Вместо того, чтобы заинтересовать читателя к поиску этих параллелей, нас, наоборот, дистанцируют от этих историй, потому что "А о ком это вообще?".

Единственное, за что можно зацепиться, это тот, упомянутый ранее, последний рассказ, название которого стало и названием сборника (не зря, получается). В нём действительно очень необычно раскрывается ситуация, когда пережитый опыт мешает адекватному принятию решения. И лаконично, но очень метко описывается, что наши воспоминания бывают весьма неточными.

"Десятое декабря" - это калейдоскоп мыслей, напоминающий заметки в телефоне, которые так и не обрели, осознанную форму.