Цитаты из книги «Дикая история дикого барина (сборник)»

Чего только человек-еврей не сделает от безысходности! И землю пахать будет, и православным станет, а потом всё равно, конечно, уедет в Америку. Но Россию не забудет никогда, это ясно.

Сериалы Рима В Древнем Риме на состязаниях гладиаторов часто давали разнообразные нравоучительные театральные представления. Естественно, что с огромным воспитательным потенциалом ставились вещи. Трагедии. Чтоб насквозь и в клочья. В качестве актёров выступали разные преступные личности, изловленные и приговорённые к такому вот кафешантану. Живопыры, растлители, беглые отцеубийцы, поджигатели, святотатцы, дегенераты всяческие, моральные перерожденцы и прочая. Ну, вы понимаете, что современного плана люди в Риме жили, испытывая постоянные утеснения. Таким подбором римских актёров-смертников нас не удивить. Совершенно понятно, что актёрский состав отечественных сериалов формируется примерно таким же образом. Ну, плюс ещё люди из «Мосфильма», не знаю, Центра кинематографии, выигрывают кого-то в карты, подбирают на вокзалах, в центрах поддержки гендерных отклонений. Тех, кто посвежее и без видимых признаков увечий, насилуют тут же, меж осветительных приборов. А всяких мелких спекулянтов, беженцев и олигофренов, предварительно запугав до кровавого поноса, бережно упаковывают в ящики и отправляют в кино сниматься про любовь, отдел спецрасследований и Сталина, например. И это я считаю очень правильным. Собранные в кучу маниаки занимаются самолечением друг друга. Но! В Риме-то, говорю, всё было гораздо ловчее устроено. Разница с обыкновенным театральным представлением заключалась в том, что осуждённые артисты не изображали мучения и смерть, а натурально мучились и гибли.

Петр на карусели Даже моя богатейшая фантазия пасует перед реальностью. Воображение моё кинематографично. Но если бы мне показали в кино эпизоды путешествий, например, Петра Великого в Европу в 1711–12 гг., я бы, разумеется, не поверил ни в один эпизод. Верещал бы про клоунаду и издевательство над памятью. Привожу простые примеры. Вот Пётр I в 1711 году, переживший позор, разочарование и ужас Прутского похода. Когда его, победителя под Полтавой, человека, воплотившего почти все свои замыслы, уже героя, как щенка, запихивают в турецкий мешок и мешком этим трясут перед всем миром. Армия, помирающая с голоду, безвыходность, беспомощность и счастливый случай, позволивший вырваться, выползти, выскочить из смертельной ловушки. Позорные условия примирения, сдача Азова – первенца побед. И что делает Пётр после пережитого? Я бы залез в землянку и там бы выл и каялся. В короткие минуты просветления рубил бы головы сподвижникам. Жёг бы в клетках предателей. Наваливаясь на скрипящий рычаг, рвал бы сухожилия на дыбе всяким лично неприятным соседям. Возможно, начал бы писать мемуары, зачитывая части из них в утреннем морозном мареве, под колокольный низкий гул и карканье ворон, перед оборванными и трясущимися уцелевшими, окружёнными сталью штыков. А Пётр поехал легко и немедленно в Европу. Для начала в Дрезден. В Дрездене Пётр познакомился с таким чудом, как карусель. Вероятно, Пётр был первым русским, кто увидел и оценил всю прелесть этого чуда. Катался на карусели Пётр (не мальчик уже совсем) до полного изнеможения. По его приказу карусель раскручивали так, что остальные катающиеся, придерживая парики, разлетались по кустам, хлопая камзолами, а Пётр, расставив ноги, упорно держал равновесие, хохоча под германским надёжным небом. Потом валился в траву и засыпал. Что он на этой карусели доказывал, кому, что из себя выжимал на этой центрифуге? Что ему снилось меж высаженных по линейке саксонских цветов и немятой германской травы? В Дрездене Пётр жил скромно. В гостинице «Zum golden Ring». Саксонский гофмаршал Пфлуг депеширует во дворец. При отъезде из гостиницы Пётр «взял с собой… несколько простыней и одеял и хотел было уложить собственноручно в свой багаж зелёные шелковые

невозможно: так, чтоб по-нормальному, чтоб намотать жиденькую косу верной спутницы на кулак, посмотреть в её глазки да и пинками за околицу метров двести проводить. Нет, в Вавилоне так было нельзя. То есть муж мог подать заявление на развод с указанием причин, но если суд решал, что причины несущественные, то развод утверждали, но обязывали мужа выплатить жене чудовищную компенсацию. Плюс окаянная своё приданое с собой уволакивала помимо компенсации. Я, мол, теперь женщина свободная! По вавилонскому законодательству женщина могла свободно распоряжаться своим имуществом (приданое, подарки, доходы от бизнеса и пр.). Могла без разрешения мужа брать и давать в долг, открывать свои предприятия, продавать, покупать и вообще омерзительно обогащаться, запихивая нажитое в свою копилочку. Отступление закончено. Женщины могут приложить к горящим щекам ладони и посмотреть вокруг себя. Мужчины могут стать вольно и нервно покурить. Возвращаемся с теми, кто ещё не уснул, к молодым мобильным супругам. Купив второй дом частично на банковский кредит, частично на занятые у родной жены деньги, Мар-бити-адду загулял. Понять его можно. С этим вавилонским феминизмом на марше Мар-бити оказался должен и банку, и жене. Если что случится с ненаглядной – вообще кранты, разотрут между жерновами банкиры и родственники. Вот он и загулял. Вот что бы сделала нормальная жена при забухавшем мужике? Она бы поплакала, посоветовалась бы с подругами, послала бы подруг на хрен после их советов, сбегала бы к маме… Да мало ли удачных методов решения семейных конфликтов в нормальных обществах? Вавилонская жена по имени Бунаниту взяла копию кредитного договора между ней и мужем, подняла двумя руками мужний вексель и потопала прямиком в суд. В котором потребовала у протрезвевшего мужа немедленного возвращения долга. Тут бы и кирпичом её ударить! Но вспомним, что бить жену кирпичом в Вавилоне – только тёщу радовать. Жена предъявила вексель – суд обязал мужа выплатить до копейки. А из чего он выплатит? Он ещё банку должен! Встал вопрос о продаже мужа в рабство. Не в какое-то там условное, какое-то офисное рабство, а в самое настоящее: рубить тростник и месить говно на полях под палящим вавилонским солнцем. Перед угрозой продажи в рабство муж не устоял. И переписал дом, который они купили с женой совместно, в её единоличную собственность. Жена второй дом с обременениями продала третьим лицам, расплатилась с банком и ещё, представьте, наварила на этом два с половиной кило серебра, которые бережно отнесла в свою копилочку. Тут надо ещё добавить, что она при этом беременная была. Как пишет В. Белявский: «Тяжба отнюдь не нарушила согласия в семье Мар-бити-адду-натану. У супругов была дочь Нупта, но не было сына. В 551 г. они усыновили мальчика, дав ему имя Мар-бити-адду-амару. Вскоре после этого муж умер. Его вдова Бунаниту вместе с приемным сыном купила третий дом, снова при помощи банковского кредита. А в 547 г. она выиграла в суде тяжбу с братом покойного мужа, который пытался оттягать у нее имущество последнего как выморочное. Суд признал акт усыновления Мар-бити-адду-амару и вклад самой Бунаниту в приобретение спорного имущества; право собственности на это имущество осталось за Бунаниту, Мар-бити-адду-амару и Нуптой» (В. Белявский, «Вавилон легендарный и Вавилон исторический», с. 105). С праздником вас, эмансипированные женщины России! Не надо равняться на невнятное и даже несколько опасное будущее. Добивайтесь равных прав с женщинами Древнего Вавилона. Таков мой совет на сегодняшний день. Не в «Космополитене» найдёте вы себе успокоение, а в «Корпусе клинописных архивов Вавилона VII–IV вв. до н. э.» (изд-во «Шольц и Ванцвейгер», Лейпциг, 1907.). В качестве терапевтического музыкального сопровождения предлагается музыкальный отрывок из оперы Верди «Навуходоносор». В отрывке евреи, содержащиеся в вавилонском плену, тоскуют по родине. Понять их

Уверен, что многое нам может серьезнейшим образом пригодиться и в личной, и в общественной бытийственности.

многих купеческих сестёр, которым, конечно, хотелось замуж, но братья не пускали, чтобы ещё одно коммерческое свидетельство не открывать, капитал не обнародовать. Половина всех трагедий купеческих женщин из экономических соображений «семья превыше всего» проистекают. Став купцом второй гильдии, Гамбс обязан был стать «вечным российским подданным». Так как членом гильдии иностранец мог стать, только присягнув российской короне. Исключения делались для тех упрямых иностранцев, которые присягать не хотели, но могли производить машины, химические препараты и красильные вещества. А Гамбс был мебельщиком, ему одна была дорога – в русские подданные. Умер Гамбс-старший в 1831 году, и ему наследовала его вдова Шарлота (всё верно, без второго «т») Гамбс, передавшая фирму в 1843 году сыновьям Петру, Аристу, Александру и Густаву. Вот сыновья уже числились поставщиками императорского двора. Главой фирмы стал купец уже первой гильдии Пётр Гамбс, потомственный почётный гражданин: пороть его теперь было нельзя. Пётр Гамбс и его жена Эмилия Францевна имели сыновей

в России было введено два типа купеческих товариществ (торговых домов), которые должны были действовать или как «полное товарищество», или как «товарищество на вере». По первому варианту компаньоны действовали с солидарной ответственностью и отвечали по этой ответственности всем своим имуществом. Следовательно, участник одного торгового дома не мог быть участником другого торгового дома. А вот в товариществах на вере компаньоны отвечали только своими вкладами в общее дело. Но Гамбс, скорее всего, на все эти товарищества не согласился. В первой четверти XIX века купечество (как российское, так и иностранное, работающее в России), предпочитало создавать семейные компании. Это избавляло от ненужного бумажного оформления и экономило налоги. По законодательству купцы-родственники могли «торговать общим капиталом». Иными словами, основной купеческий бизнес был неформальным таким, в серой зоне. Пришлось даже в 1827 году законом от 21 декабря дополнить параграф 43 гильдейского положения о семейном капитале, разъяснить, что родственники – это муж, жена, сыновья, племянники, незамужние сестры, внуки и правнуки. Собственно, параграфом 43 гильдейского положения и объясняется драма

природный практицизм и нездоровую наблюдательность. Я вот, собственно, о самом мастере Гамбсе задумался. Я знаю огромное количество представителей семейства Гамбс. Первый Гамбс, по имени Генрих Даниэль, приехал из родного Дурлах-Бадена в Петербург в начале 1790-х годов и основал на пару с австрийским купцом И. Оттом мастерскую по изготовлению мебели у Калинкина моста (в этих же местах будет орудовать призрак Акакия Акакиевича Башмачкина), а чуть позже откроет магазин на Невском проспекте. В 1795 году Гамбс переведёт торговлю мебелью на Большую Морскую (теперь там дом № 18). Там Гамбс откроет чуть ли не первый шоу-рум. Будет на Большой Морской постоянная выставка модных образцов мебели для заказа и изготовления. В 1828 году Генрих Даниэль Гамбс станет купцом второй гильдии. Уже без компаньона. Дело расширялось, от компаньона пришлось как-то избавиться. Потому как 1 января 1807 года вышел манифест «О даровании купечеству новых выгод, отличиях, преимуществах и новых способах к распространению и усилению торговых предприятий». По этому манифесту

Так вот, про «Двенадцать стульев». Как тёща Ипполита Матвеевича смогла зашить сокровища в стул? Понятно, что она должна была осторожно и мастеровито вынимать гвоздики из обшивки. Попробуйте сами, на досуге, вколотите гвоздик в табурет и попробуйте его вытянуть обратно, чтобы на табурете не осталось следов. А тут полукресло, лакированное, должно быть. Тут же без царапин не обойтись! И ведь не краснодеревщик орудовал, а дама из общества! Я бы на месте Остапа Бендера осматривал стулья тщательно и с лупой, без беготни. Если стул без отметин у обшивки – пустой номер, чего его вскрывать-то? А где следы – вот он, заветный! Кстати, правила аукциона позволяли осматривать лоты заблаговременно. Заранее осмотрел, выбрал, карауль. Но это всё досужие мелочи, призванные подчеркнуть мой

Генриха Эраста (один сын), Петра Александра (это второй сын), Эрнеста Александра (третий любимец) и двух дочерей, которые тоже имели красивые имена. Как мы помним, табличка, извлечённая из шкатулки в «скрябинском» стуле, гласила: «Мастер Гамбс этим полукреслом начинает новую партию мебели. 1865. Санкт-Петербург». Мне вот стало интересно: а как его звали, этого самого Гамбса-то? Из сыновей Гамбса-основателя вычёркиваем Александра (он умер в 1862 году). Вычёркиваем, к сожалению, Ариста (годы его жизни вообще неизвестны). Остаются Пётр и Густав. Первый умрёт в 1871 году, второй – в 1875 году. У Петра тоже были сыновья, но Генрих Эраст занимался исключительно экспортной торговлей через порт Санкт-Петербурга поташем, привлекая к делу своих братьев. Поташ из Санкт-Петербурга вывозили в 60-е годы XIX века сплошь иностранцы. Конкуренция между ними была серьёзная. В 1860 году из 14 365 бочек поташа иностранные торговые компании вывезли 14 250, то есть 99,2 %. Генрих Гамбс в 1860 году на общем поташном фоне выглядел скромно. Вывез 198 бочек, в сравнении с фирмой Симонсена (3513 бочек), Витта (2302 бочки) это почти несерьёзно. Но уже к началу 70-х годов XIX века Гамбсы на поташе всё же поднялись до 1810 бочек в год. Это был отличный показатель. Без помощи братьев мелкую закупочную деятельность (скупку на местах) поташа не наладишь! Так Пётр или Густав? Кто смастерил гарнитур?! Загадка. Один жил на Малой Морской улице (теперь дом № 6). Второй – на улице Гороховой, в доме с нумерацией 1. Ставлю на Густава. Но где-то мерещится и загадочный Арист, где-то он теряется в пакгаузах Николаевского вокзала. Иду по следу.