Песнь 1-я

В первой песне сначала вкратце излагается все содержание: ослушание Человека и потеря вследствие этого Рая, бывшего его жилищем; далее рассказывается о первоначальной причине его падения, о Змее или Сатане в виде змея, который восстал против Бога и, возмутив многие легионы Ангелов, был, по повелению Божию, со всем своим войском низвержен с небес в бездну. Далее, вкратце упомянув об этом, поэма повествует о Сатане с его Ангелами, низверженными теперь в Ад. Описание Ада, но не в центре мира (так как предполагается, что Небо и Земля не были еще созданы, следовательно на них и не лежало проклятия), а в области полной тьмы или, вернее сказать, Хаоса. Здесь Сатана лежит со своими Ангелами на огненном озере, уничтоженный, пораженный; через некоторое время он приходит в себя, как бы от смутного сна, зовет того, кто первый по чину лежит возле него; они рассуждают о своем позорном падении. Сатана будит все свои легионы, которые также лежали до сих пор, точно пораженные громом: они поднимаются; число их несметно; они строятся в боевом порядке; главные вожди их называются именами идолов, известных впоследствии в Ханаане и соседних землях. К ним обращается Сатана с речью, утешает их надеждой еще вернуть Небо, и говорит им в конце о новом мире, о новых существах, которые должны быть созданы, согласно древнему пророчеству или преданию на Небе; Ангелы же, по мнению многих древних Отцов, были созданы гораздо раньше видимого мира. Чтобы обсудить истину этого пророчества, и сообразно с этим решить свой образ действий, Сатана созывает весь совет. На таком решении останавливаются его товарищи. Из преисподней вдруг поднимается Пандемониум – дворец Сатаны; адские власти сидят там и держат совет.

Воспой, небесная Муза^[1], первое ослушание человека и плод того запретного древа, смертельный вкус которого, лишив нас Рая, принес в мир смерть и все наши горести, пока Величайший из людей не пришел спасти нас и возвратить нам блаженное жилище. Не ты ли, о Муза, на таинственной вершине Хорива^[2] или на Синае вдохновила Пастыря, впервые поведавшего избранному народу, как небеса и земля поднялись из Хаоса^[3]. Или, может быть, тебе приятнее высоты Сиона и Силоамский ручей^[4], протекавший у самого прорицалища Господня^[5], то я оттуда призываю твою помощь в моей отважной песне. Не робок будет ее полет: выше горы Аонийской^[6] взовьется она, чтобы поведать вещи, каких не смели еще коснуться ни стих, ни проза.

Тебя всего более молю о Духе Святом, Ты, для Кого прямое и чистое сердце выше всех храмов, вразуми меня; Ты все знаешь: Ты присутствовал при начале творения и, подобно голубю, распустив могучие крылья над громадной бездной, даровал ей плодотворную силу. Все темное во мне просвети, все низкое возвысь, подкрепи мой дух, чтобы я, будучи достойным того, дал уразуметь людям вечное Провидение и оправдать пути Всевышнего.

Прежде всего скажи мне, потому что ведь ни на Небе, ни в глубочайших безднах Ада, ничто не скрыто от Твоих взоров, – скажи мне прежде всего: что побудило наших прародителей, в их блаженном состоянии, столь щедро осыпанных небесными милостями, отпасть от их Творца и преступить Его волю, когда она, налагая на них только одно запрещение, оставляла их владыками всего остального мира? Кто первый соблазнил их на эту измену? Проклятый Змей: он, в своем коварстве, кипя завистью и местью, обольстил проматерь человечества, когда за гордость был низвергнут с Неба со всем сонмом мятежных Ангелов. Он мечтал, надменный, подняв восстание, с их помощью возвыситься над всеми небесными властями; он надеялся даже стать равным Всевышнему. С такими дерзновенными замыслами против престола и царства Господа Бога он поднял на Небе нечестивую войну. Тщетная попытка! Всемогущий сбросил его с небесных пространств в кромешную бездну гибели; в безобразном своем падении, объятый пламенем, стремглав летел он в бездонную пучину. Страшная кара ждала там дерзновенного, осмелившегося поднять руку на Вседержителя: закованный в адамантовые цепи, он должен томиться там в муках неугасимого огня. Уже прошло столько времени, сколько для смертных девять раз день сменяется ночью, а он, побежденный, все еще лежал со своим ужасным войском в огненном море, погибший и все-таки бессмертный. Но ему суждена еще худшая кара: вечно терзаться об утраченном счастии и мыслью о беспредельной муке. Он поводит вокруг зловещими глазами; безмерная тоска и страх выражаются в них, но вместе с тем и непреклонная гордость, непримиримая злоба. Одним взглядом, так далеко, как может проникать только взор бессмертных, озирает он пространства обширные, дикие, полные ужаса; эта страшная тюрьма заключена в круге, как в громадном пылающем горниле, но пламя это не дает света: в видимом мраке оно только явственнее выделяло картины скорби, места печали, унылые тени, где никогда не могут быть известны мир и покой; даже надежда, которая никого не оставляет, и та никогда не проникнет сюда; это юдоль нескончаемых терзаний, всепожирающее море огня, питаемое вечно пылающей, но несгораемой серой. Таково жилище, приготовленное предвечным правосудием для этих мятежников; они осуждены на заключение здесь в полном мраке; от Бога и Его небесного света их отделяет пространство в три раза большее, чем расстояние от середины земли до крайнего полюса. О, как не похоже это жилище на то, откуда они ниспали! Сатана скоро узнает товарищей своего падения, раздавленных горами огненных волн и терзаемых бурными вихрями. Ближе всех к нему метался, первый после него по власти, также как по преступлениям, дух, много веков позже узнанный в Палестине и именованный Вельзевулом^[7]?. К нему Архивраг Неба, за то названный там Сатаной^[8], дерзкими словами нарушая зловещую тишину, вещает так: «О, неужели ты тот дух… но как низко пал ты! Как не похож ты на того, кто в блаженном царстве света затмевал своим лучезарным одеянием мириады блестающих херувимов! Неужели ты тот самый дух, мысли, планы, гордые надежды которого были некогда союзником в смелом и славном предприятии? Теперь несчастье снова соединило нас. Ты видишь, в какую бездну низринуты мы с горней выси Тем, Кто победил нас Своими громами? Кто же подозревал о таком могуществе? Но, несмотря ни на эту силу, несмотря ни на что, чем бы Державный Победитель ни наказал нас еще в Своем гневе, я не раскаиваюсь. Потерян мой внешний блеск, но ничто не изменит во мне твердости духа и того высокого негодования, какое внушает мне чувство оскорбленного достоинства, негодования, подвигшего меня на борьбу с Всемогущим. В этой яростной войне перешли на мою сторону несметные силы вооруженных Духов, дерзнувших отвергнуть Его власть и предпочесть мою. Встретились обе силы, огласились небесные равнины громами битв, поколебался престол Всевышнего. Ну и что же, если потеряно поле сражения, еще не все погибло! У нас осталась наша непоколебимая воля, жажда мщения, наша непримиримая ненависть, мужество. Никогда мы не уступим, никогда не покоримся; в этом мы непобедимы! Нет, ни гнев, ни Его всемогущество никогда не заставят преклоняться перед Ним, на коленях молить о пощаде, боготворить Того, Кто так недавно еще перед этой рукой трепетал за Свое царство? О, какая низость! Такое бесчестие, такой стыд позорнее нашего падения. Но, по определению судеб, наше божественное начало и небесное естество вечны; наученные опытом этого великого события, мы не стали хуже владеть оружием, и приобрели опыт: мы можем теперь с большей надеждой на успех, силой или хитростью, начать вечную непримиримую войну с нашим великим врагом, тем, что теперь торжествует, и, ликуя, один, всевластным деспотом, царит в Небе». – Так говорил Ангел-отступник, стараясь хвастливыми речами заглушить глубоко терзавшее его отчаяние. Его отважный сообщник, не медля, отвечает ему: «О Царь, о Повелитель бесчисленных тронов, ты, ведший в бой несметные сонмы серафимов, ты, неустрашимый в боях, заставивший трепетать вечного Царя Небес, ты, дерзнувший испытать, чем держится Его верховная власть: силой, случаем или предначертанием судеб! Слишком ясно вижу я последствия ужасного события: наш позор, наше страшное падение! Небо потеряно для нас; наши могучие рати сброшены в глубочайшую пропасть и гибнут в ней, как только могут гибнуть боги и небесные естества. Правда, мрачен наш блеск, и былые дни блаженства поглощены в пучине нескончаемых зол, но дух наш непобедим; прежняя мощь скоро вернется к нам. Но что, если наш Победитель (я невольно признаю Его теперь Всемогущим, ибо только всемогущая власть могла преодолеть такую силу, как наша), – что, если Он оставил нам всю крепость духа для того лишь, чтобы дать нам силы переносить наши муки и исполнить этим Его гневное мщение, или для того, чтобы на нас, как на военнопленных, возложить самые тяжкие труды в недрах Ада, где мы должны будем работать в огне или служить Его гонцами в глубинах преисподней?.. К чему послужит нам тогда сознание неутраченной силы и бессмертия, неужели для того только, чтобы сносить вечные муки?»

На это Дух зла быстро отвечал: «Падший херувим! В труде или в страдании быть слабым – вот величайшее несчастье. Знай одно: добро никогда не будет нашим уделом; напротив, естественным нашим наслаждением будет порождать вечное зло, наперекор высокой воли Того, с кем мы боремся. Если бы Его помысел захотел направить к добру наше зло, мы должны стараться расстроить Его намерения, и в самом добре всегда отыскивать источник зла: это может часто удаваться нам и, если я не ошибаюсь, может быть будет раздражать врага, отклонять от цели самые сокровенные Его предначертания. Но, посмотри, гневный победитель отозвал назад к воротам Ада исполнителей мщения, посланных Им для преследования нас. Серный град, так беспощадно бичевавший нас во время нашего страшного падения с Неба, улегся в огненных волнах, которые приняли нас в себя. Гром, с бешеной яростью гнавший нас на крыльях багровых молний, может быть, истощив все свои стрелы, стих, наконец, в беспредельных, необъятных пространствах. Презрение или насыщенная злоба врага прекратили гонение, нам надо пользоваться случаем. Видишь там, вдали, ту печальную долину, пустынную и дикую, – это жилище скорби, без света, кроме бледного, наводящего ужас, отражения багрового пламени! Попробуем вырваться из огненных волн, и отдохнем там, если только здесь возможен покой. Соберем туда наше огорченное воинство, посоветуемся, как больше всего можем мы оскорблять врага, как нам возвратить потерю, побороть страшное бедствие; может быть, мы почерпнем новые силы в надежде; если нет, – нас вдохновит отчаяние».

Так вещает Сатана ближайшему своему собрату, подняв голову над волнами и сверкая искрами из пылающих глаз. Остальные части его тела плавали на поверхности, растянувшись в длину и ширину на многие версты. Громадная его масса подобна сказочным чудовищам: порождениям земли, Титанам, восставшим на Зевса, Бриарею или Тифону^[9], погребенному в пещере близ древнего Тарса. Или подобен он был морскому зверю Левиафану^[10], громаднейшему из всех существ, сотворенных рукою Бога, когда Он населял воды океанов. Часто, рассказывают мореходы, ночью, кормчий сбившегося с пути судна, увидев на белой пене норвежских волн спящее чудовище, принимает его за остров и вонзает якорь в чешуйчатую его кожу; тут находит он защиту от ветра, пока море покоится под покровом ночи, ожидая прихода желанного утра. Так, распростертый в громадном пространстве, лежал в пылающей пучине удрученный Сатана. Никогда бы не мог он не только подняться, но даже чуть-чуть приподнять голову, если бы волей всевышних Небес не было ему предоставлено полной свободы в черных его умыслах, чтобы он, делая зло другим, бездной своих преступлений навлек проклятие на свою собственную голову; чтобы он терзался все больше, видя, что вся его злоба вызывает только бесконечную доброту, благость и милосердие Божие к соблазненному им человеку, а на него, Сатану, навлекает тройную меру бедствий, гнева и кары.

Вдруг он поднимается из озера во весь свой гигантский рост; раздвигает обеими руками пламя, и оно, отхлынув назад, обращает в них свои остроконечные языки и, катясь огненными валами, оставляет в середине ужасную долину. Потом, распустив крылья, он летит в вышину. Темный воздух, который он давит своей распростертой массой, чувствует непривычную тяжесть, пока он не опустился на твердую землю, если можно назвать землей то место, вечно горящее неподвижным, твердым огнем, как то озеро – текущим пламенем. Цветом оно подобно было растерзанным бокам Пелора^[11], когда силой подземной бури отрывает от него скалу, или раскаленным внутренностям грохочущей Энты, когда она, дыша пламенем, выбрасывает огонь и лаву, распространяя зловонный смрад и окутывая дымом сожженную землю: таково было место покоя, попираемое теперь проклятою стопою Сатаны. За ним следует ближайший его собрат; оба торжествуют, что избежали Стигийских волн^[12], как боги, своей собственной силой, а не соизволением Верховной Власти.

– И эта страна, эта почва, этот воздух должны заменить нам небесное жилище! – воскликнул Архангел. – Вместо небесного сияния будет окружать нас этот унылый мрак? Пусть так; Тот, Кто остался теперь Владыкой, может распоряжаться и повелевать по произволу; быть как можно дальше от Него всего лучше для нас, равных Ему по разуму, равных, которых Он превзошел только силой. Простите, счастливые долины Небес, обитель вечной радости, прости! Привет вам, ужасы тьмы! Привет тебе, Ад! Преисподняя, встречай твоего нового владыку; он приносит тебе непреклонный дух; не изменят его ни время, ни место. Дух живет сам в себе; он может внутри себя из Неба сделать Ад, и Ад превратить в Небо. Не все ли равно, где я буду жить – я останусь все тем же, что есть, а чем бы я ни был, я всегда буду ниже Того, Кто возвысился надо мной только благодаря Своим громам. Здесь, по крайней мере, мы будем свободны. Самодержавный властитель не позавидует этому месту; отсюда Он не изгонит нас. Здесь царство наше будет безопасно, а, по-моему, царствовать даже в Аду – достойно честолюбия. Лучше царствовать в Аду, чем подчиняться на Небе!

– Но зачем же оставляем мы наших верных друзей и союзников, соучастников нашего бедствия, в безмолвном ужасе на озере забвения? Разве мы не призовем их разделить с нами это злополучное пристанище? Или еще раз, объединившись, не попробуем, что можем мы вернуть в Небе или что еще утратить в Аду? – так говорил Сатана.

Вельзевул отвечает ему: «Вождь лучезарных сонмов, которых никто бы не мог победить, кроме Вседержителя! Пусть раздастся Твой голос, верный залог надежды среди опасностей и страха, голос, так часто воодушевлявший в минуты отчаяния, в разгаре битвы, где она кипела всего ожесточеннее; пусть раздастся этот голос, верный знак к приступу, и легионы твои мгновенно оживут и воспрянут с новым мужеством. А теперь они мечутся в беспамятстве, распростертые на том огненном озере, как мы недавно; они поражены и потрясены. Неудивительно, после падения с такой неизмеримой выси!»

Едва он закончил, как Сатана направляется к огненной бездне. Он откинул назад свой тяжелый щит; массивный, громадный круг висит на его плечах, подобно луне, которую по вечерам Тосканский ученый^[13] с Фиезольских^[14] высот или с равнины Вальдарно^[15] разглядывал в оптическое стекло, стараясь различить новые земли, реки, горы на ее, усеянном пятнами, шаре. Опираясь на копье, в сравнении с которым величайшая сосна, срубленная на горах Норвегии, чтобы превратиться в мачту для величайшего из наших кораблей, показалась бы тростинкой, идет он неверными шагами по горящим глыбам. Те ли это воздушные стопы, какими, бывало, проносился он по небесной лазури! Жгучий жар огненных сводов, духота и смрад причиняют ему тяжкие страдания, но он все переносит и, наконец, достигает берега огненной пучины. Там он останавливается; он зовет свои легионы. То были лишь тени ангельских ликов; они лежали, наваленные друг на друга, словно осенние листья, покрывающие густым слоем Валломбросские^[16] ручьи, осененные тенистыми куполами Этрурийских лесов; так густо покрывал берега Чермного моря переломанный бурей тростник, когда Орион^[17] яростными ветрами взволновал море, и волны его потопили Бузириса^[18] с его Мемфийской конницей, когда он коварно преследовал бывших обитателей Гесема^[19], а те смотрели с безопасного берега на плывущие трупы, колеса, разбитые колесницы врага. В таком жалком, растерзанном виде, подавленные ужасом, лежали эти легионы, густо усеяв поверхность озера. Сатана зовет их так громко, что голос его раздается в глубочайших ущельях Ада: «Князья, Цари, Воины, лучший цвет Неба, некогда вашего, теперь потерянного для вас! Возможно ли, чтобы такое уныние овладевало бессмертными? Или, утомясь в войне, вы избрали это место для отдыха от ваших подвигов? Можно подумать, с таким спокойствием предаетесь вы здесь сладостной дремоте, точно в долинах небесных. Иль, может быть, вы дали клятву в этом униженном положении воздавать поклонение победителю? А Он в эту минуту смотрит, как херувимы и серафимы, разбитые, уничтоженные, валяются здесь вместе с обломками своих знамен и оружий! Верно вы ждете, чтобы быстрые слуги Его, разглядев с небесных высот наше плачевное положение и воспользовавшись им, бросились на нас и приковали громовыми стрелами на дне этой бездны? Проснитесь, восстаньте! Или оставайтесь падшими навек!»

Они, заслышав его голос, сгорая от стыда, воспрянули. Так часовой, которого строгий начальник застал спящим, вздрагивает и смутно озирается кругом, пока совсем не очнется от сна. Падшие Ангелы не сознавали ужаса своего положения, не чувствовали ужасных мук, но голос вождя мгновенно выводит их из оцепенения, и они, эти бесчисленные легионы, послушно покоряются ему. Так, в тот роковой для Египта день, когда могущественный жезл сына Амрамова^[20] взмахнул над берегом, черные тучи саранчи, гонимые восточным ветром, как ночь повисли над нечестивым царством Фараона и затемнили все нильские страны: так же бесчисленны были падшие Ангелы, парившие под адскими сводами сквозь огонь, охватывавший их сверху, снизу, отовсюду. Но вот их великий Султан^[21]