«Вы клянетесь бородой пророка. Так отчего бы сказителю не выдумать какую-нибудь любопытную историю, хоть бы и о бороде?»

Услада тысячи и одной ночи

«Я стушевался; и наконец до моих ушей донеслось слово, медленно, но четко произнесенное будто бы на перехваченном дыхании; и слово было „бакенбарды!“»

Жизнь преподобного Р. Х. Бархэма

Иностранная литература. Классика детектива

John Dickson Carr

THE ARABIAN NIGHTS MURDER

Copyright © The Estate of Clarice M. Carr, 1936

Published by arrangement with David Higham Associates Limited and The Van Lear Agency LLC

All rights reserved

© П. А. Левченко, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Иностранка®

Пролог

В просторной библиотеке в доме номер один по Адельфи-террас за круглым столом сидели четверо мужчин. За последние несколько лет немало поразительных вещиц успели разложить на этом столе под светом лампы, чтобы их осмотрел доктор Фелл. И заводную игрушечную танцовщицу, ту самую маленькую жестяную фигурку, чьи движения дали ключ к разгадке дела Уэтерби-Гранж, и шесть синих монет, из-за которых Полтон с Риджент-стрит отправился на виселицу. Однако редко когда сей стол видел такое нелепое собрание предметов, как в тот вечер. То были вещественные доказательства в деле, которое позднее стало известно как дело «Тысячи и одной ночи». Полдюжины вещиц, начиная с поваренной книги и заканчивая бутафорскими бакенбардами.

Яркая лампа, висевшая над столом, скорее напоминала прожектор. В комнате не было другого источника света, разве что огонь в камине, который разожгли на тот случай, если возникнет необходимость провести здесь всю ночь. В самом большом кресле, словно на троне, у приставного столика, изобилующего сигарами и спиртным, восседал с улыбкой на лице доктор Гидеон Фелл. После четырех месяцев, проведенных на юге Франции, доктор так и лучился здоровьем. Он побывал в Каннах, как помнится, из-за дела об отравлении Жиро, в которое оказались впутаны две англичанки; дрянное дельце. После он нежился на Лазурном Берегу, отчасти ради того, чтобы подлечить свою астму, но главным образом из-за вполне естественной здоровой лени. И теперь в свете подвесной лампы его лицо отливало красным сильнее, чем когда-либо. Глаза поблескивали за стеклами пенсне на черной ленте, а смешки приводили в движение его подбородки и перекатывались по жилету на складках живота; казалось, он заполнял всю комнату, словно Дух Нынешнего Рождества. Одна его рука покоилась на трости, а в другой он держал знатную сигару, которой указывал на артефакты, разложенные перед ним на столе.

– Интересно, – признал он, довольно присвистнув. – Я готов хоть всю ночь слушать про дело, которое объединяет поваренную книгу и две пары фальшивых бакенбардов. Одни, заметьте, седые, а другие – черные. Однако же, Хэдли, как насчет остальных вещественных доказательств? – Он указал на них. – Они, кажется, ничем не лучше. Этот изогнутый клинок выглядит весьма внушительно. А что с фотографиями? На этой как будто бы следы. А на этой – что ж, напоминает базар или восточную лавку с дверью, над которой красуется большое черное пятно.

– Так и есть, – мрачно произнес суперинтендант Хэдли, – кто-то бросил в стену уголь.

Сигара замерла на полпути ко рту доктора Фелла. Он чуть склонил голову набок, так что прядь его седых волос закрыла ухо.

– Бросил уголь в стену? – повторил он. – Это еще почему?

Тут угрюмо вступил инспектор Каррутерс:

– Да, сэр. Это очень важно, если, конечно, суперинтендант в целом верно восстановил события. И в связи с этим я со всем уважением хотел бы обратить ваше внимание на те черные накладные бакенбарды. Видите ли, начнем с того, что на них спиртовая смола, а что еще более важно…

– Помолчите, а? – проревел сэр Герберт Армстронг, выдающийся предприниматель, чьи деловые качества обеспечили ему место помощника комиссара столичной полиции. – Разве вы не видите, что только вносите сумбур? Помолчите, вы оба, и дайте мне объяснить. Итак! Фелл, мы совершенно запутались и хватаемся за вас как за соломинку. Дело настолько безумное, что никто другой не разберется.

– Да вы меня просто сразили наповал, – ответил доктор Фелл. – Продолжайте.

Он обвел взглядом троих гостей. Каждый рассказывал эту историю по-своему, ведь за столом в библиотеке собрались уроженцы разных уголков Британии.

Джон Каррутерс, ирландец, был инспектором отдела на Уайн-стрит. Он представлял собой новую разновидность офицеров полиции: не старше тридцати пяти, с университетским образованием, отличник в учебе и спорте, с хорошими манерами, а также с живым, а порой и несколько эксцентричным воображением. Он приучил себя обуздывать полеты своей фантазии, однако это сделало его довольно замкнутым. Единственное, что в нем было неирландского, так это подчас доставлявшая неудобства способность принять чужую точку зрения. За хмурым выражением его длинного лица угадывалась насмешка, в уголке рта торчала неизменная трубка, а его темные брови были сурово сведены над иронично смотрящими глазами.

Сэр Герберт Армстронг, лысый и плотный, был англичанином до мозга костей. Возможно, именно с него и списали киношного доктора Булла, его фамилия говорила сама за себя. Верный, сентиментальный, циничный, сердечный, словоохотливый, упрямый и вспыльчивый, ему были не по душе собственные добродетели, однако он очень гордился своими предрассудками. У него был взрывной, однако совершенно безобидный характер, из-за которого в кулуарах силового ведомства его называли (не в лицо, разумеется) Дональдом Даком. В конечном счете он всегда оставался верным другом, и по меньшей мере один человек, занимавшийся делом «Тысячи и одной ночи», мог бы за это поручиться.

Последним в этом трио был суперинтендант Дэвид Хэдли. Он родился в верховьях реки Твид, протекающей между Шотландией и Северной Англией. Они давно дружили с доктором Феллом, и хотя доктор знал Хэдли как облупленного, даже он соглашался с тем, что порой проследить ход мыслей суперинтенданта было непросто. Осторожный, хладнокровный, рассудительный, он мог быть то медлительным, то взрывным, то флегматичным и невозмутимым, то непредсказуемым. Ох уж эта его невозмутимость… по сей день рассказывают историю о том, как он в одиночку вошел в самый что ни на есть вонючий воровской притон в восточном Попларе, арестовал Майерса и Бейли с одним лишь муляжом пистолета в руке и спокойно вывел их перед собой, повернувшись спиной ко всем кастетам, выставленным против него в том притоне… За этим хладнокровием и флегматичностью скрывалась ранимость, которая проявлялась при малейшем знаке пренебрежения, даже если оно не было злонамеренным. Он не любил скандалов, был замечательным семьянином и имел, вероятно, обостренное чувство собственного достоинства. Хотя он, конечно, стал бы это отрицать; похоже, среди присутствующих он обладал самым богатым воображением. И наконец, все знали, что он никого не бросит в беде, не важно, друга или нет.

Доктор Фелл заинтересованно оглядел собравшихся.

– Послушайте же меня, – продолжил сэр Герберт Армстронг, стуча по столу. – Это дело с Музеем Уэйда надо как следует перетрясти. Вы точно четыре месяца в глаза не видели английских газет и вообще ничего об этом не слышали? Так и есть! Оно и к лучшему! Вот вам все стенографические записи, в тех папках. У нас здесь собрались три человека, которые вели это дело на всех этапах вплоть до того момента, когда мы триумфально сели в лужу…

– В лужу? – переспросил Хэдли. – Я бы не стал заявлять столь категорично.

– Ладно, уперлись в правовой тупик. Дело было так. Каррутерс первым получил свою дозу сумасшествия: убийство и совершенно необъяснимые сопутствующие обстоятельства. Затем присоединился я, и мы сумели объяснить обстоятельства, – которые, однако, не имели ни малейшего отношения к убийству. А потом присоединился Хэдли, и мы раскрыли убийство, но все остальное осталось таким же запутанным. Это чертово дело напоминает капусту, с которой нужно сдирать лист за листом, чтобы понять, что все-таки произошло, и под всеми этими слоями красуется одно лишь слово – «дудки». Пыль! – с горечью произнес Армстронг. – Пыль!

Доктор Фелл выглядел несколько обескураженным.

– Это, конечно, мартышкин труд, – продолжал ворчать Армстронг, – но мы разгребем эту кучу бреда в который раз. Нравится вам или нет, садитесь на ковер-самолет. Каждый из нас изложит вам свою часть истории и дополнит то, над чем ломал голову предыдущий рассказчик. А в конце вы скажете, что` нам, черт возьми, со всем этим делать. То есть если придумаете, конечно, в чем я лично сомневаюсь. Ладно, Каррутерс. Поехали.

Каррутерсу явно было не по себе. Он потянулся к стопке машинописных листов в синей папке, лежащих у локтя Хэдли, и с мрачной иронией оглядел собравшихся. Затем на его губах, сжимающих трубку, заиграла усмешка.

– Боюсь, я тут кое-что напутал, – сказал он. – Хотя, сэр, серьезных оплошностей все же не допустил, так что не слишком беспокоюсь. Так говорил сказочник, сидевший на базаре. Советую вам наполнить бокал и крепче держать свою шляпу, сэр, ибо мы взлетаем.

«Впервые мысль о том, что здесь что-то не так…»