John Irving

LAST NIGHT IN TWISTED RIVER

Copyright © 2009, 2010 by Garp Enterprises, Ltd.

All rights reserved

© И. Иванов, перевод, 2011

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство Иностранка^®

***

Джон Ирвинг (р. 1939) – американский писатель и сценарист, обладатель премии «Оскар». Произведения Ирвинга переведены на десятки языков, многие из них экранизированы. «Мир глазами Гарпа», «Отель "Нью-Гемпшир"», «Сын цирка», «Правила виноделов», «Молитва об Оуэне Мини»…

Каждый роман писателя становится событием в мире литературы.

***

Книга, которую невозможно пропустить! Вдохновенная, прекрасно рассказанная история об отце и сыне.

Financial Times

Увлекательный роман, созданный Ирвингом с мастерством, вниманием к мельчайшим деталям. Роман похож на драгоценное колье, собранное из сотен небольших сверкающих камней.

Houston Chronicle

Глубокая, выразительная книга!

Washigton Post

Читатели любят длинные романы мс интересным сюжетом и интригующими персонажами. Я всегда считал идеальной моделью роман XIX века, а большинство из них длинные. Для меня главное в романе – это возможность уловить движение времени. Настоящие читатели неленивы. И поэтому до сих пор мы пишем длинные книги. Умберто Эко, Гюгнтер Грасс, Салман Рушди, я. И люди их читают.

Джон Ирвинг

***

Эверетту – моему первопроходцу, моему герою

 
I had a job in the great north woods
Working as a cook for a spell
But I never did like all that much
And one day the ax just fell.
 

Bob Dylan. «Tangled Up in Blue»^[1]

Часть первая
Округ Коос, штат Нью-Гэмпшир,
1954 год

Глава 1
Под бревнами

Юный канадец, которому вряд ли было больше пятнадцати, замешкался и упустил момент. Его ноги словно приросли к бревнам, что плыли по излучине реки, и в следующее мгновение парень уже скрылся под водой. Это случилось раньше, чем сплавщики успели схватить его протянутую руку. Один из них попытался поймать парня за длинные волосы. Пальцы сплавщика шарили в холодной воде, похожей на густой суп из-за плавающей в ней разбухшей коры. Затем руку потенциального спасителя с двух сторон сжало бревнами, которые столкнулись и сломали ему запястье. «Крыша» из движущихся бревен окончательно сомкнулась над головой юного канадца. Больше его не видели. Над бурой поверхностью так и не показалась ни рука, ни нога упавшего в воду парня.

Когда на заторе отпускают стопорящее бревно, тут только успевай шевелиться. Останавливаться нельзя даже на секунду – не заметишь, как швырнет в воду. При сплаве леса зазевавшегося иногда убивало движущимися бревнами раньше, чем он тонул. Но все же чаще люди просто тонули.

Повар и его двенадцатилетний сын слышали долетавшие с реки ругательства сплавщика, которому сломало запястье. Оба сразу поняли: с кем-то случилась беда, и гораздо серьезнее, чем сломанная рука. Как-никак покалечившийся сплавщик сумел вытащить руку и устоять на скользких бревнах. Другим сплавщикам было не до него: они быстрыми шажками двигались к берегу, выкрикивая имя исчезнувшего парня. Сплавщики то и дело цепляли бревна баграми, создавая себе «тропки». Их прежде всего заботило, как бы поскорее и без приключений добраться до берега, но сын повара надеялся, что они пытаются расчистить «окошко» и тем самым позволить юному канадцу всплыть. Щели между бревнами появлялись лишь на мгновение, и бревна тут же смыкались вновь. Парень, называвший себя Эйнджелом Поупом из Торонто, уже не имел шансов вынырнуть.

– Так это Эйнджел? – спросил повара его двенадцатилетний сын.

Мальчишку с темно-карими глазами и не по-детски серьезным лицом ошибочно могли бы принять за младшего брата Эйнджела. Но всем сразу было понятно, чей он сын. Та же серьезность, та же внимательность, что и у его вечно настороженного отца. На лице повара отражалось сдержанное опасение, будто он привык предвидеть самые невероятные бедствия. Отчасти это опасение отражалось и на лице его сына. Мальчишка был настолько похож на отца, что некоторые лесорубы удивлялись, почему он не унаследовал от повара сильную хромоту.

Повар был уверен: под бревна угодил не кто иной, как юный канадец. И не кто иной, как он, повар, предостерегал сплавщиков, что Эйнджел еще слишком молод для работы на сплаве и что его нельзя пускать на бревна, когда затор готовят к путешествию по реке. Но парню, видимо, очень хотелось помочь сплавщикам, а может, они и заметили-то его не сразу.

По мнению повара, Эйнджел Поуп был слишком молод (и неуклюж) и для работы на лесопилке. Распиловщик – профессия, которая требует особого умения и опыта. Да и к строгальному станку пускать его было нельзя: там тоже требуется умение, хотя опасности меньше.

Наиболее опасными и наименее квалифицированными считались работа на площадке для разгрузки бревен, где бревна подавались к распиловочному станку, а также выгрузка бревен с машин. Пока не появились механические погрузчики, у грузовиков-лесовозов просто откидывали борт, и вся масса бревен с грохотом скатывалась вниз. Но случалось, борт заклинивало, тогда рабочие выбивали задвижки и не всегда успевали отскочить в сторону.

Повар утверждал: Эйнджелу не место вблизи движущихся бревен, будь то на берегу или на реке. Но парня все любили (повар с сыном не были исключением) и поддались на его уговоры. Эйнджел ныл, что работать на кухне ему скучно. Там жарко и душно, а ему нравится настоящий мужской труд на свежем воздухе.

На время глухой стук багров умолк. Сплавщики заметили багор Эйнджела более чем в пятидесяти ярдах от места исчезновения парня. Течение реки уносило пятнадцатифутовый багор прочь от затора.

Меж тем сплавщик со сломанным запястьем выбрался на берег, держа здоровой рукой свой багор. Знакомые ругательства и такие же знакомые косматые волосы и спутанная борода свидетельствовали, что покалечился Кетчум – отнюдь не новичок в сплавном деле.

Был апрель. Не так давно растаял последний снег, обнажив вязкую, раскисшую землю. И лед на реке тоже начал ломаться совсем недавно. Первые бревна, вмерзшие в него, теперь вырывались на свободу и неслись в сторону Даммерских прудов. Река вздыбливалась, а вода в ней была ледяной. Многие лесорубы носили длинные волосы и отпускали бороду. Это давало хоть какую-то защиту от холода зимой и от мошкары, начинавшей бесчинствовать с середины мая.

Кетчум лежал на спине, похожий на медведя, выброшенного на берег рекой. Мимо плыли бревна. Затор чем-то напоминал спасательный плот, а сплавщики – матросов, потерпевших кораблекрушение. Только морская вода не меняла так стремительно свой цвет с зеленовато-коричневого на иссиня-черный. Вода в реке Извилистой была щедро окрашена танином.

– Ну и задница же ты, Эйнджел! – кричал Кетчум. – Говорил тебе: «Не стой на месте. Шевели ногами. Постоянно двигайся!» Черт бы тебя подрал!

Увы, массивный затор бревен не оказался для Эйнджела спасательным плотом. Парень наверняка утонул: либо сразу, либо его, еще живого, сначала изуродовало бревнами на стремнине вблизи излучины. Сплавщики (и Кетчум в их числе) обычно сопровождали массив бревен до того места, где Извилистая впадала в Понтукское водохранилище, перегороженное плотиной Покойницы. Это водохранилище находилось неподалеку. Когда бревна отправлялись в вольное плавание по реке Андроскоггин, рано или поздно они попадали за Миланом^[2] в сортировочные ворота. В районе Берлина^[3] перепад высот на трехмильном отрезке составлял двести футов. Казалось, бумажные фабрики Берлина превращали реку в сплошные сортировочные ворота. Туда попадало все, что плыло по реке. Вполне вероятно, что туда же теперь держало путь и тело Эйнджела Поупа из Торонто.

Наступил вечер. Сегодня почти никто из лесорубов не пришел ужинать. Еда в тарелках давно остыла, и повар с сыном собирали в кастрюли то, что можно было пустить на завтрашний обед и ужин. Помещение столовой было довольно скромным, как и поселок, названный по имени реки Извилистым и лишь немногим отличавшийся от передвижного лагеря лесозаготовителей. Не так уж давно здесь и такой столовой не было. Все кухонное хозяйство помещалось на двух грузовиках. Один занимала собственно кухня, а другой – разборная столовая. Оба грузовика двигались вслед за рабочими.

В те времена лесорубы и сплавщики возвращались в поселок лишь по выходным. Лагерный повар зачастую готовил еду в палатке. Все оборудование должно было быстро разбираться и так же быстро собираться на другом месте. Даже спальные домики монтировались на кузовах грузовиков.

Поселок Извилистый находился на пути к Даммерским прудам. Он не разрастался, и о дальнейшей его судьбе приходилось только гадать. В поселке жили рабочие лесопилки и их семьи. Здесь же стояли бараки лесозаготовительной компании, в которых по большей части жили сезонные рабочие: франкоканадцы, приезжавшие на заработки, а также некоторые лесорубы и сплавщики. Для них лесозаготовительная компания выстроила столовую – барачного типа здание. Там же, на втором этаже, жили повар и его сын. Но сколько еще протянет Извилистый? Этого не знал даже владелец компании.

Лесная промышленность переживала времена перемен. Все шло к тому, чтобы лесорубы больше не кочевали по делянкам, а жили оседло и ездили бы туда на работу. Передвижные лагеря и поселки вроде Извилистого вымирали. Исчезали и сами ваниганы^[4] – лачуги, где спали, ели и хранили инструменты и личные вещи. Ваниганы ставили на грузовиках, гусеничных тягачах, а нередко и на плотах и лодках.

Индианка, работавшая у повара посудомойкой, когда-то давно рассказывала его сыну, что «ваниган» – слово из языка индейцев племени абнаки. Может, она сама была из племени абнаки? А может, просто где-то вычитала, откуда происходит это слово, или придумала сама. Мальчишка-индеец, учившийся в одном классе с сыном повара, утверждал, что слово «ваниган» имеет алгонкинское происхождение.

Рабочий день на лесозаготовках и сплаве длился от зари до зари. По условиям найма кормить рабочих полагалось четыре раза. Ланч и обед им привозили прямо на место работы, а завтракали и ужинали они в столовой. Но сегодня, из-за беды с Эйнджелом, многие рабочие не пришли на ужин. Конечно, они уже не надеялись найти парня живым, но что-то не отпускало их с реки. Выгнала их оттуда темнота и противное чувство неопределенности. Никто из сплавщиков не знал, открыта ли плотина Покойницы. Бревна, среди которых могло застрять тело Эйнджела, сейчас плыли в сторону Понтукского водохранилища. Но это в том случае, если плотина Покойницы закрыта. Если же и она, и Понтукская плотина открыты, тело юного канадца унесет прямо в Андроскоггин. Кто-кто, а Кетчум хорошо понимал, что там его уже будет не найти.

Повар точно знал, когда сплавщики прекратили поиски. Он услышал стук багров, которые они ставили у стены столовского барака. Вскоре в столовую ввалилось несколько усталых рабочих. Они изрядно запоздали, но у повара не хватило духу им отказать. Кухонные работницы уже уехали домой, оставалась лишь посудомойка. Она часто задерживалась здесь допоздна. Повар Доминик с труднопроизносимой фамилией Бачагалупо (в поселке его привыкли называть Стряпун) быстро приготовил им ужин, а сын разнес тарелки по столам.

– Где же Кетчум? – спросил у отца мальчик.

– Наверное, отправился со своей рукой к врачу, – ответил повар.

– Представляю, какой он голодный. Но Кетчум чертовски выносливый, – с оттенком гордости произнес двенадцатилетний сын повара.

– Для пьющего человека он здорово выносливый, – согласился Доминик и тут же подумал: «Едва ли его выносливости хватит на случившееся».

Гибель Эйнджела Поупа сильно ударила по Кетчуму. Он сам чуть ли не с мальчишеских лет работал в лесу. Парня взял под свое крыло. Присматривал за ним. Во всяком случае, старался.

Ни у кого в здешних местах не было таких черных волос и такой черной бороды, как у Кетчума. Черные как смоль, чернее меха черного медведя. Кетчум был несколько раз женат. Дети, с которыми он не знался, выросли и ушли в самостоятельную жизнь. Кетчум же безвылазно жил в Извилистом: то в каком-нибудь бараке, то в одном из ветхих домишек, именуемых гостиницами. Бывало, он переселялся в ваниган, сооруженный в кузове его грузовика. Несколько раз он там чуть не замерз зимой, отрубившись после изрядной выпивки. Но Эйнджела к спиртному он не подпускал. И к красоткам из так называемого танцзала Кетчум его тоже не подпускал.

– Ты слишком молод, Эйнджел, – услышал как-то повар слова Кетчума, обращенные к юному канадцу. – А от этих дамочек кроме удовольствия можно получить кое-что еще.

Должно быть, Кетчум знал, о чем говорил. Повар представил, каково ему сейчас. И дело тут не в сломанном запястье. Оно-то срастется. А вот Эйнджела уже не вернешь.

Доминик готовил на стареньком «гарленде» – восьмиконфорочной газовой плите с двумя духовками и закопченным рашпером. Равномерное шипение плиты и перемигивание ее запальников служило вполне подходящим светозвуковым фоном угрюмому настроению ужинающих. Они успели полюбить Эйнджела и приняли его, как принимают приблудившегося пса. Повар тоже успел полюбить его. Веселый, жизнерадостный парень. Повару хотелось, чтобы его сын вырос похожим на юного канадца. Обычно в этом возрасте подросткам свойственна замкнутость и мрачное настроение (тем более в такой глуши, как Извилистый с его грубыми нравами). Эйнджел всегда улыбался, был приветлив и любознателен.

Редкое состояние для парня, который сразу же объявил, что сбежал из дома.

– Ты ведь итальянец? – в один из первых дней спросил его Доминик Бачагалупо.

– Нет, я не из Италии. И по-итальянски говорить не умею. Разве можно быть итальянцем, живя в Торонто?

Доминик тогда благоразумно промолчал. Повар был немного знаком с нравами бостонских итальянцев, а нравы эти сохранялись и вдали от родины. Скорее всего, настоящее имя парня было Анджело. (В детстве мать называла Доминика «анджелу» – ангелочек, – произнося это имя с сицилийским акцентом и ударением на последнем слоге.)

Теперь они вряд ли узнают настоящее имя и фамилию погибшего. Среди скудных пожитков Эйнджела Поупа не было ничего, что свидетельствовало бы о его имени: ни книги с дарственной надписью, ни письма. Если у парня и имелся какой-нибудь документ, он лежал в кармане дешевеньких джинсов Эйнджела и теперь плыл в холодной апрельской воде. Если они не сумеют найти тело, семья или те, от кого парень сбежал, так и не узнают о его гибели.

Легально или нелегально, с документами или без, но Эйнджел Поуп сумел пересечь канадскую границу и добраться до Нью-Гэмпшира. Правда, сделал он это по-своему, поскольку происходил не из Квебека. Парень сразу объявил, что он из провинции Онтарио и не франкоканадец. Повар ни разу не слышал от него французских или итальянских слов. Работавшие здесь франкоканадцы сторонились беглеца: они не жаловали англоканадцев. В свою очередь, Эйнджел тоже держался от них подальше. Похоже, он испытывал к франкоканадцам не больше симпатии, чем они к нему.

Доминик не лез к парню с расспросами. Теперь он жалел, что почти ничего не знает об утонувшем. А еще он жалел, что Дэниел (или Дэнни, как все здесь звали его сына) лишился такого замечательного товарища.

Повара и его сына в Извилистом знали все, включая и женщин. Доминик нуждался в знакомстве с женщинами – главным образом для присмотра за сыном. Десять лет назад (а кажется, прошла уже целая вечность) Доминик потерял жену.

По мнению повара, Эйнджел Поуп кое-что смыслил в кухонной работе, которую выполнял неуклюже, но без сетований. Работая, парень не делал лишних движений: следовательно, все это было ему не в новинку, хотя он без конца бубнил, что на кухне ему скучно, и умудрялся вместе с овощами резать себе пальцы.

Оказалось, юный канадец любил читать. Он брал книги, оставшиеся от покойной жены Доминика, и часто читал их вслух Дэниелу. Кетчум утверждал, что Эйнджел просто «перегрузил» Дэна творчеством Роберта Луиса Стивенсона. Он прочел сыну повара не только «Похищенного» и «Остров сокровищ», но и «Сент-Ив» – роман, который Стивенсон так и не успел закончить и который, по мнению все того же Кетчума, должен был бы умереть вместе с писателем. Перед своей гибелью Эйнджел начал читать Дэнни «Потерпевшие кораблекрушение» (Кетчум еще не успел вынести суждение об этом романе).

Каким бы ни было происхождение Эйнджела Поупа, чувствовалось, что какое-то образование он все же получил. Этим он отличался от большинства франкоканадцев (да и от большинства рабочих лесопилки и местных лесорубов тоже).

Столовая опустела. Последние посетители отправились спать, а может, пить. Обычно индианка-посудомойка заканчивала работу, когда Дэнни уже спал. Но сегодня и она управилась пораньше и уехала на своем пикапе. Дэнни остался с отцом и помогал ему вытирать столы.

– Неужели Эйнджел должен был умереть? – спросил он отца.

– Дэнни, Эйнджел вовсе не должен был умирать. Это несчастный случай, которого можно было избежать.

Сын привык к постоянным упоминаниям отца о несчастных случаях, которые могли и не произойти, к его мрачным, фаталистическим рассуждениям о том, что люди подвержены ошибкам. В особенности – о юношеской беспечности.

– Он был слишком молод, чтобы соваться на лесосплав, – сказал повар, словно этим исчерпывалась вся причина.

Дэнни знал отцовские суждения обо всех вещах, для которых Эйнджел (или любой подросток его возраста) был слишком молод, чтобы ими заниматься.

Повар ни за что не согласился бы дать парню в руки кантовальный крюк (отличительной чертой этого орудия сплавщиков был шарнирный крюк, позволявший перекатывать тяжелые бревна).

Кетчум утверждал, что в «прежние дни» опасностей было гораздо больше. Например, управлять лошадьми, вытаскивая на волокушах бревна из зимнего леса, – рискованное занятие. Зимой лесорубы забирались в глушь, устраивали там лагерь и валили деревья. Еще совсем недавно единственным способом транспортировки были конные волокуши. Вот так, по несколько бревен за одну поездку. Лошади скользили по обледенелому снегу, а то и проваливались, не попадая в колеи, оставленные полозьями волокуш. Чем ближе к весне, тем опаснее становились подмерзшие за ночь дороги. А потом снег начинал дружно таять, и санные пути превращались в месиво из грязи.

Но и здесь настали перемены. На лесозаготовках появилась новая техника, способная работать и в межсезонье. Дороги стали лучше. Работа теперь велась круглогодично, и весенняя распутица уже давно не являлась помехой. А лошадей неумолимо вытесняли гусеничные тягачи.

Бульдозеры еще больше облегчили работу. Они пробивали дороги прямо к делянкам, и бревна по этим дорогам можно было вывозить на лесовозах. Лесовозы могли доставлять лес почти к самым лесопилкам и бумажным фабрикам. Еще немного, и они вытеснят сплав по воде. Прошли времена, когда применяли стопорящие лебедки, помогая лошадям спускаться по обледенелым склонам.

– А погонщики частенько съезжали вниз на собственных задах, – рассказывал Дэну Кетчум.

Сам он предпочитал волов – те устойчивее двигались по глубокому снегу, но воловья тяга была сравнительно редкой.

Исчезли и узкоколейки, проложенные к местам лесозаготовок. В долине Пемигевассет их разобрали в сорок восьмом – в тот самый год, когда один из двоюродных братьев Кетчума попал под поезд на бумажной фабрике в городке Ливермор-Фоллс.

Паровоз производства фирмы Шея^[5]