Перевод с английского языка и комментарии Георгий Осипов

© ООО «Книгократия», 2021

© Георгий Осипов, перевод с английского, 2020

Блюграсс – разновидность музыкального фольклора, чья родина горные районы штата Кентукки. От «городского» кантри блюграсс отличает использование только акустических инструментов и коллективное исполнение мелодии всем оркестром, без выделенных соло. В результате чего создаётся гипнотический «грохот» со строгой внутренней структурой. Отсюда нелинейное сходство с биг-бэндом Стэна Кентона на почве гетеродоксального вагнерианства. Интенсивные инструментальные пьесы в этом стиле так и называются breakdown – от слова «обрыв», и звучат они лавинообразно.

Chicago: Drag City Incorporated

2000

Предисловие

Первое, что бросается в глаза в перечне патриархов чёрного блюза, это средневековое количество Слепых. Вы ещё не слышали, как звучит в оригинале Blind Lemon Jefferson, но вам заранее известно, что он был слеп.

Многие из этих гениальных инвалидов обрели вторую жизнь благодаря подвижничеству молодого человека по имени Джон Фэи.

Даже самый искусный глазник едва ли сможет вернуть зрение мертвецу, но Джон Фэи вернул голос ряду мастеров довоенного качества, как покойных, так и заживо погребённых в гетто нищеты и забвения. Их услышали. Заголовок «Джон Фэи – реаниматор» выглядит заслуженно и эффектно, но очерка с таким названием не существует в природе.

Fahey. Произнести фамилию правильно было довольно сложно, а послушать, что и как играет её обладатель, ещё сложней. В те времена даже строка «имя твоё пять букв» была предметом щегольства осведомлённостью, ведь по идее их четыре. В имени Fahey читаются пять, а произносятся всего три, с ударением на последней букве.

Я услышал его игру в саундтреке к фильму «Забриски Пойнт», оказавшемся у меня случайно, поскольку музыка остальных групп на диске была мне абсолютно безразлична. Это был фрагмент акустического блюза, в названии говорилось что-то про смерть. «И пожалел о краткости её» – фраза Андрея Платонова всплыла, как только вещь завершилась. Она могла бы занять целую сторону лонгплея.

Саундтреки недоступных картин лишали зрителя зрения, но эту короткую и негромкую пьесу можно было слушать с закрытыми глазами. Что я и проделывал десятки раз, пока пластинку не выклянчил один студент ради трёх композиций Пинк Флойда.

Я был уверен, что, как это уже было с Мэнсоном, судьба позаботится о дальнейшем ознакомления с творчеством Джона Фэи, но перерыв затянулся. В годы дефицита приходилось довольствоваться крупицами.

По этой причине он стал фаворитом моих радиодиверсий в середине девяностых, когда его физическая жизнь уже начала движение под откос до конечной остановки на кладбище машин, в одной из которых он – аутентичный отшельник двадцатого века, проведёт свои последние дни.

Музыку можно слушать вслепую, но книги не читаются на ощупь. Текст надо видеть. Теперь он перед вами.

Вниманию читателя предлагается не «мастерский перевод» профессионала, а порывистый опыт поклонника. Нечто вроде провальной, но искренней игры Сибиллы Вейн. Которая так разочаровала старших товарищей Дориана Грэя.

Так поступали в былые времена – услышав яркую вещь, человек брал гитару и пытался «снять» соло, как скальп. Звучало это чудовищно, однако со временем монструозность пробуждает симпатию и ностальгию. Как советские переводы зарубежной прозы, адаптированные сообразно морально-идеологическим нормам, с их «заправилами» и «педиками».

В повести у Лавкрафта пришелец из прошлого наводит на подозрение детальным описанием подробностей, которые никак не могут быть известны современному человеку. Он изображает как скрипела на зимнем ветру вывеска питейного заведения двести лет назад.

Джон Фэи изумлял своих молодых коллег поиском звука, передающего скрип лопаты, соскребающей утренний снег на пустынном перроне в городке, где прошло его детство.

Оставляя сюжет нетронутым, перевод искажает реальность, где говорят на другом языке, и в ней вызревают персонажи-мутанты. Самый банальный пример – Холден Колфилд.

Но мутантов и монстров в рассказах Фэи хватает и без этого. Люди-кошки навеяны знаменитым фильмом Жака Турнера и, возможно, «Старинными чарами» А. Блэквуда. В страшной истории на рыбалке нелинейно спародирован «Старик и море», а лирическая новелла «Оранжевый апрель» (переименованная нами в «Не бывать тебе в новом Орлеане») похожа на замечательную картину «Портрет Дженни».

Caveat lecror — в этой книге читатель не найдёт того, чего обычно ждут от прозы американских аутсайдеров. Пишет он без «усилителей вкуса», важнейшие из них – сленг и мат – встречаются в его текстах чрезвычайно редко.

При первой возможности Джон Фэи кивает на первоисточник, благородно жертвуя шансом блеснуть эрудицией. Ибо знающий молчит, а в блюзе важно не то, что извлечено, а то, что не сыграно. То есть пустые места и пробелы.

Избегая эпигонства, автор коротко посылает читателя к мастерам «южной готики», в сторону Фолкнера и Юдоры Уэлти – дескать, «всё написано до нас».

О музыкальных особенностях своих кумиров он повествует не менее скупо. Имена Хэнка Вильямса и Рузвельта Сайкса можно заменить любыми другими, и, уверяю вас, мало кто заметит подмену без подсказки возмущённых «экспертов».

Мы тоже кое-что подменили для удобства читателя, убрав крупный шрифт и упорядочив пунктуацией авторские «поливы», где он лупит пятернёй по открытым струнам, передавая таким путём пограничное состояние, когда «с безумием граничит разумение».

Несколько удручает обилие имён и прозвищ реликтовых исполнителей блюза и кантри. Не удалив ни одно из них, мы не стали выдавать биографическую справку на каждого, поскольку тот, кому это любопытно, может послушать любого из этих великих артистов в сети.

Стенографируя разговоры своих персонажей, Фэи не разнообразит их речь метафорами. Похоже, что умышленно. Он эллиптичен, как Дэшил Хеммит с его культовым диалогом Сэма Спейда и Уилмера Кука:

– Где он?

– Кто?

– Пидорас.

Только в его репликах полностью отсутствует нервозный, пульсирующий саспенс нуара. Положения и лица, при всей их монструозности, напоминают апатичные видения морфиниста, в духе гигантской мухи, которую под воздействием этого препарата увидела Анна Ахматова.

Но пишет об этом не наркоман или шизофреник, а скорее перфекционист на досуге (третий удачный заголовок за один сеанс). «Гарику не надо колоться, он – наркоман духа» (заголовок номер четыре) – говорил один мой талантливый, но тяжело зависимый товарищ сорок лет назад.

Фэи именно такой «наркоман», или «работоспособный алкоголик». Недостаток жаргона и брани он компенсирует фамилиями учёных и философов, именами известных и экзотических богов, религиозно-философской терминологией без её пояснения.

Превращения и вторжение потусторонних сил также обходится без красочных подробностей, обязательных для готического жанра.

Тема поезда («Не бывать тебе в Новом Орлеане») пробуждает в русском читателе ассоциацию с поэмой Венедикта Ерофеева и с не менее психо-миражным фильмом Шукшина «Печки-лавочки».

Многократное, тоже, думаю, умышленное повторение избитых выражений – прозу Анатолия Гладилина.

Сюрреализм без спецэффектов – картины Эда Вуда-младшего.

Переводной Сэлинджер соседствует с драматургией Введенского, но обе реминисценции искажены особым воздухом, особой акустикой Мэриленда конца сороковых.

Время от времени текст напоминает в схематичные наброски киносценария. Издатели подчёркивали, что не изменили ни одной буквы при перепечатке рукописных бумаг, которые Фэи, свернув рулоном, таскал в боковом кармане пиджака.

У читателя то и дело возникают вопросы и претензии не только к автору, но и к себе. Не получив ответа, они постепенно отпадают, затем возвращаются, продолжая «немножко беспокоить».

И вдруг (Фэи использует это слово десятки раз) атональное треньканье перерастает в красивейшие каскады органного звучания.

Джон Фэи изначально представлялся мне агрессивным пессимистом, принимающим прогресс и современность как удар бампером или рельсом, который необходимо отразить к ужасу очевидцев. Каждый человек с похожим мироощущением делает это по-своему.

Кто-то пишет прошения о помиловании, кто-то анонимки, кто-то корпит над исправленной версией «Майн кампф». Каждый рассказ Джона Фэи, как подметили американцы, содержит в себе мемуар, анекдот и манифест, подчас весьма радикальный.

В эпоху дефицита мне катастрофически не хватало сведений об этом человеке, не в плане «фактов биографии», а того, как работает его мозг, дьявольски хотелось узнать, как говорится, what makes him tick.

Теперь они доступны. Маячат перед вами, мозолят глаза людям, которые вряд ли станут такое читать, тем более расхваливать.

Это не перевод с большой буквы, а «кавер-версия» энтузиаста, дублирующего анекдот про Карузо и Рабиновича. Подойти к этой задаче по-иному, означало бы осквернить и сфальсифицировать нечто большее, чем несколько идиом и грамматических оборотов – подробнейший отчёт о банальности полиморфного ужаса, никак не связанного с достижениями науки и техники, диктующими свою железную волю коммерческим фантастам.

Воображение никак не задействовано в этом потоке не фильтрованных гностических «воспоминаний», время от времени приводимых в строгий порядок логикой опытного импровизатора.

Это не трафаретные «миры» раскрученных сочинителей. Это реальность реалиста Джона Фэи.

Как только обмен репликами начинает раздражать, тут же, подобно неоновой вывеске кинотеатра, вспыхивают слова Введенского: «Уважай бедность языка. Уважай нищие мысли».

Джон Фэи пишет «и о погоде». Каков бы ни был сезон, в нём всегда ощущается холод. Холод проникновения потусторонних форм жизни в царство искусственного климата, в салончик обогревателей и кондиционеров.

Феномен Фэи (пятый заголовок) уникален тем, что о таких людях узнают без подсказки. Звон акустической гитары просачивается из прошлого, подобно скрипу вывески в истории Декстера Уорда.

* * *

 
В моей душе играет блю-ууз
С тех пор как ты ушла с другим…
 

При переложении прозы музыканта на совершенно незнакомый ему язык важен ритм и темп. Ещё важнее укладка русского текста на мелодии песен, которые цитирует Фэи в своих рассказах.

Когда речь идёт о музыке на патефонных пластинках, очень важен элемент ухудшенного звука, эффект отдалённого присутствия, позволяющий окунуться во времена, где поют Эммит Миллер, Эдди Кантор, Текс Риттер – ещё живые.

Наши исполнители городского фольклора прошлых лет тоже воспринимаются только в плёночном формате. Тот же Костя Беляев – чисто советский аутсайдер иеретик-самородок.

Когда Фэи не находит подходящего слова в лексиконе, он выдумывает новое.

Константин Николаевич делал то же самое – в его версии «Ромео и Джульеты» фигурирует злодей Гемаль. И это намного интересней хрестоматийного Тибальда.

У Беляева «гемаль», у Фэи – орматозоид, нет… Уже забыл, найдите сами. Нет, вспомнил – озматроид. Словечко ещё более редкое, чем фамилия Лавкрафт.

Кошмары под гитару.

Джон Фэи и его афро-валгалла. Афро-анненэрбе Джона Фэи – осилив книгу до конца, читатель убедится, что эти словосочетания не так уж и абсурдны. Скорей наоборот.

Комары под гитару тоже.

Родись он здесь, мог бы аккомпанировать тому же Беляеву, который подчёркивал, что «мне нужен классный гитарист».

Игорю Эренбургу, Северному, Головину.

«Смерть Слепого Джо» – запоминается с первого раза. Так зовут одно из музыкальных приведений, чей дух он вызывал неоднократно. В этом было нечто от бесконечных экранизацию «Дракулы» и «Франкенштейна».

Опережая упрёки в неточности, уточним, что на самом деле «Смерть Слепого Джо» это вымышленный блюзмен Слепой Джо Смерть, главнейший в сонме незрячих колдунов Джона Фэи.

* * *

Отыскался клочок бумаги с прологом предполагаемого предисловия:

Мне трудно воспринимать Джона Фэи как новинку, как «открытие», сенсацию или сюрприз. Хотя сближение с его творчеством, подчас опасное, было долгим, как погоня за миражом, или наоборот, как мираж, преследующий пустынника, недооценившего действенность проклятий, переоценив крепость своей нервной системы.

Литературное мастерство этого музыканта было мне знакомо исключительно по его аннотациям на обложках пластинок. К тому же он был превосходным иллюстратором в манере Рокуэлла Кента.

Исполняя свои «кошмары под гитару» (ещё один заголовок ненаписанного эссе) он надменно хулил обезьянник дрессированных виртуозов, презирал электрификацию и показуху. Представить Джона Фэи членом рок-политбюро с приставкой «сэр» категорически невозможно.

Георгий Осипов