Глава 1

Англия, 1153 год

Глэдис из Роузуэлла снова грешила.

Она грезила о своем рыцаре, знала, что надо заставить себя проснуться, но не делала этого. К несчастью для своей бессмертной души, она не хотела упустить ни единого мгновения этого драгоценного видения, и ее сердце от греховного волнения уже пустилось вскачь.

Как всегда, рыцарь в кольчуге и шлеме сражался. Он размахивал мечом и держал в левой руке большой щит. Иногда она видела его пешим, но чаще он был на огромном боевом скакуне в гуще битвы.

Это не удивляло Глэдис. Раздоры и стычки, порой переходящие в настоящую войну, царили в Англии все восемнадцать лет ее жизни. Но ее жизнь прошла в монастыре Роузуэлл. Как она могла вообразить эти сцены? Днем она горячо молилась о мире, как же она могла ночью так живо видеть войну?

Лязг оружия звенел в ее ушах, она слышала ржание лошадей, звуки ударов. Скрипела кожа, гремел металл, запах мужских тел и лошадей бил в нос. Копыта вздымали клубы пыли, лошади дышали, как кузнечные мехи. Всадники выдыхали в морозный воздух с криками боли или триумфа облачка пара. Теперь лето, и воздух был полон пыли и ярости.

Комок земли пролетел совсем рядом с ее лицом. И Глэдис сообразила, что оказалась к битве куда ближе, чем раньше.

Слишком близко!

Она пыталась заслонить лицо руками, попятиться от опасности. Но этого не произошло. Это никогда не случалось. В грезах она была не в силах двинуться, словно парализованная.

Массивный лошадиный круп качнулся в ее сторону. Глэдис вздрогнула от хлещущего хвоста и подкованных копыт, удар которых мог убить. Она слышала крики. Она бы тоже закричала, но не могла издать ни звука, как, впрочем, не могла и двинуться.

Сейчас ей хотелось убежать.

«Проснись! Проснись!»

Но она застыла на месте, не отрывая глаз от одного воина, и могла лишь молиться.

«Господи, помилуй… Иисусе Христе, смилуйся…»

Это сон. Сон. В снах никого не убивают.

«Святая Мария, моли Бога за меня… Архангел Михаил, моли Бога за меня…»

Но потом она подумала, что, возможно, это наказание. Наказание за ее греховную привязанность к своему рыцарю, за тайное желание бежать, узнать мир за пределами Роузуэлла.

«Святой Гавриил, моли Бога за меня… Святой…»

Тяжелый глухой удар прервал ее мысленные мольбы.

Мужчина заревел от боли.

Его сбросили с лошади? Это предсмертный крик?

Но во всяком случае, это не ее рыцарь. Не он! Он по-прежнему сражался, но теперь против огромного рычащего мужчины.

«Ангелы и архангелы, молите Бога за него! Святой Иосиф, моли Бога за него…»

Теперь он был ближе к ней. Несмотря на опасность, испуганное дыхание Глэдис сменилось взволнованными вздохами. Она наконец увидит его лицо?

«Ближе, ближе, подойди ближе…»

Это желание было греховнее всего, но она уступила ему, бормоча нечестивые мольбы.

Но даже когда рыцарь оказался почти рядом, она мало что могла сказать о нем. Из-под шлема на лоб спускался капюшон, подбородок был закрыт, металлическая пластина защищала нос. Глэдис могла разглядеть лишь впалые щеки и оскал. Она вообразила приятное лицо? Он повернул лошадь и оказался к ней спиной, Глэдис мельком увидела разинутый рот его противника, дыру вместо одного зуба. Здоровяк нанес тяжелый удар в ее рыцаря. Тот покачнулся.

Глэдис закричала, попыталась подбежать к нему, но по-прежнему не могла двинуться с места. Ее рыцарь сражался, обратив щит в оружие, бил им противника по руке с мечом, наносил удары сапогом. Его лошадь помогала ему копытами и зубами, от грохота Глэдис хотелось заткнуть уши.

Как тот удар по руке не покалечил его?

Как он мог сражаться так яростно?

Она сообразила, что закрыла глаза, и усилием воли заставила себя открыть их, страшась того, что увидит. Противник ее рыцаря оказался на земле, но быстро поднялся на ноги и отцепил от седла огромный топор. Топор! Ее рыцарь спешился и со смехом смотрел ему в лицо.

Со смехом?

Да, он смеялся!

Он сумасшедший?

Сумасшедший он или нет, но он красив, даже закованный в металл. Такой высокий, широкоплечий, и двигается так легко, словно на нем нет доспехов. Ноги у него длинные, стройные, он ловко отскочил, увернувшись от очередной атаки. Должно быть, думать о мужских ногах – смертельный грех, но она заплатит за это в аду.

«Будь святым Михаилом, – молилась Глэдис. – Или святым Георгием».

Восхищаться архангелом, который поразил Люцифера, или Георгием Победоносцем не такой страшный грех. Возможно, это благочестивое видение, символизирующее разгром язычников крестоносцами в Святой земле.

Но в душе она все понимала. И теперь, глядя на своего рыцаря, все еще улыбающегося, охваченного восторгом неистовства, она снова утвердилась в своих мыслях. Это видение наслано сатаной, это кружение людей и лошадей – видение ада…

Глэдис заморгала, сообразив, что поле зрения расширилось. Теперь она видела не только сражающихся, но и людей за ними. Люди в обычных одеждах. Некоторые кричали, но не от страха, а от возбуждения.

Зрители!

Это не битва. Должно быть, это то, что называют турниром. Там рыцари играют в войну. Одному Богу известно зачем. Публика, в том числе и женщины, наблюдала за поединками с большим интересом. Глэдис заметила роскошные платья и накидки. Легкие вуали трепетали на ветру, солнце играло на драгоценных украшениях. Позади зрителей на поросшем травой холме высился каменный замок, красочные вымпелы развевались в голубом небе. У замка тоже собрались зрители.

Почему ее заставляют переживать это отсюда, снизу?

Еще один мужчина слетел с лошади, и она вспомнила о своем рыцаре. Он в безопасности? Да! Он удерживал свою позицию, хотя крупный соперник теснил его, оба тяжело дышали, покачиваясь, словно вот-вот грудой металла рухнут вместе на землю.

Глэдис теперь уже по собственной воле сосредоточила на нем взгляд и молилась о его невредимости. Словно по велению свыше он посмотрел мимо своего противника прямо на нее. Его губы приоткрылись от изумления.

Он видел ее?!

Глэдис пыталась потянуться к нему, заговорить с ним, но по-прежнему была нема и недвижна. Она увидела, как взлетел боевой топор, и попыталась предупредить криком.

Вероятно, он понял, поскольку повернулся и присел. Топор задел шлем, а ее рыцарь покачнулся и опустился на одно колено.

Глэдис снова закричала. Зная, что ее не услышат в мире грез.

Он уже поднялся, его внимание сосредоточилось на противнике. Тот отступал. Ее рыцарь моложе, сильнее, просто великолепен. Он победит! Но его взгляд снова метнулся к ней…

«Нет! – пыталась крикнуть она. – Не отвлекайтесь!»

Здоровяк мог его убить, но усталость победила – он рухнул на колени и, выронив топор, хватал ртом воздух. Ее рыцарь тоже хрипло дышал, упершись руками в колени. Но потом он выпрямился и повернулся, выискивая ее взглядом. Улыбка осветила его лицо, и он шагнул к ней.

Глэдис с искренней радостью улыбнулась в ответ.

Наконец она познакомится с ним.

Наконец!

* * *

– Нет! – вскрикнула Глэдис. Она вернулась в монастырь Роузуэлл и снова была в темной спальне.

Нет, не вернулась.

Она где-то в другом месте.

Это новая греза, хотя и поразительно реальная.

Глэдис заморгала в темноте и прикусила костяшки пальцев, чтобы подавить рыдание. Ее вырвали из сна в такой миг! Ее рыцарь увидел ее. Он шел к ней. Они могли – о небо! о ад! – коснуться друг друга.

Она сжала ночной чепец. Это греза, как и все остальное! Ее рыцарь нереальный. И противник его нереальный, как и зрители, и замок. И все-таки она всегда горевала, когда возвращалась из этой нереальной земли.

Горевала. Это верное слово. Горевала, когда ее вырывали из грез, потом горько страдала, когда драгоценные детали таяли в ее уме, как снежинки на ладони.

Ее рыцарь.

Сражался, как всегда…

Нет, не как всегда.

Люди смотрели. Даже женщины. Турнир.

Замок…

Но когда она пыталась запечатлеть эти подробности в своем уме, они ускользали, ускользали…

И ушли.

Ее память была пуста, Глэдис лишь знала, что снова грезила о своем рыцаре. Ей осталась лишь одна драгоценная картина: ее рыцарь смотрит на нее, идет к ней. Она так цеплялась за это воспоминание, что оно намертво врезалось в память, хотя в нем была греховность, от которой ее сердце колотилось, а рот пересыхал.

А у других инокинь бывают греховные видения? Ни одна не признавалась в подобном на еженедельной общей исповеди, но Глэдис это не удивляло.

Наказание было бы ужасным.

Была и другая причина молчать.

Признание могло прекратить видения.

Несмотря на осознание греха, несмотря на виденные ужасы, Глэдис нужны были эти грезы, как нужны человеку еда и питье.

Она закрыла глаза руками, смаргивая жгучие слезы. Это должны были быть слезы раскаяния, но это были слезы горя. Безгрешное сердце ее было безмятежным, но как только начались видения, Глэдис потеряла покой. Единственный дом, который она знала, рутина загруженных делами дней уже не приносили счастья.

Теперь она лелеяла обрывки видений и собирала любые подробности о мире за пределами монастыря. Она страстно желала узнать этот широкий мир и часто проводила время, взирая на единственный его кусочек, видимый из Роузуэлла, – вершину большого холма, находившегося в нескольких лигах от монастыря.

Гластонбери-Тор.

Конический холм поднимался из плоской болотистой земли и словно короной был увенчан маленьким монастырем Святого Михаила. Это было древнее место паломничества, но ниже, у подножия находилось еще более святое место – великолепное аббатство, знаменитое на всю Англию тем, что связано с Иисусом Христом и со Святой чашей с Тайной вечери. Легенда гласила, что Иосиф Аримафейский, отдавший приготовленную для себя гробницу для погребения тела Христова, привез эту чашу сюда.

Другая легенда была еще более поразительна. Она утверждала, что Иосиф приходился Иисусу из Назарета дядей и однажды привез юного племянника в Англию. Они прибыли в Гластонбери, и там Иисус, сын плотника, помогал строить церковь. Несомненно одно – в аббатстве стояла маленькая древняя церковь, и говорили, что это место чудес.

Такое святое место, ее так сильно тянет туда, но она никогда его не увидит, никогда не помолится в той церкви. Глэдис всю жизнь проведет в Роузуэлле и никогда не выйдет за его пределы. Она еще не приняла постриг, в Роузуэлле это делали в двадцать пять, но она это сделает. Потому что обеты нестяжания, целомудрия и послушания, которые она дала в пятнадцать лет, можно снять только с позволения семьи и аббата из Гластонбери.

Случалось, что у семьи появлялась неожиданная необходимость в незамужней дочери, но Глэдис такого избавления ждать нечего. Ее отдали в монастырь, как только отняли от груди, чтобы она, следуя семейной традиции, могла молиться за родных и их дела. Ничто не изменится.

И зачем думать об избавлении? Роузуэлл – ее единственный дом, тихое, безмятежное место, полное красоты и честной работы.

Она больше не позволит себе лихорадочного волнения, тоски по внешнему миру и, главное, смутных грез о мужчине. Глэдис заставила себя сосредоточиться на радостях простой жизни, молча повторяя знакомые молитвы. Постепенно они помогли ей уснуть.

Крик петуха разбудил ее с первыми лучами солнца. Приветствуя рассвет, грянул птичий хор. Через несколько мгновений зазвонил колокол, призывая на утреннюю молитву. Мысли Глэдис скользнули было к грезам, но она твердо направила их на благодарность за новый день.

Сестры в спальне быстро одевались. Глэдис надела поверх сорочки, в которой спала, платье из некрашеной шерсти, затянула пояс, завязала сандалии. Сняв ночной чепец, она провела гребнем по коротким волосам, потом накинула на голову платок. Подтянула его вниз, чтобы край оказался вровень с бровями, перекрестила длинные концы на горле, закинула на спину, перекрестила там, потом снова перекинула их вперед.

Сестры оглядели друг друга, проверяя, все ли в порядке. Потом выстроились в маленькую процессию и отправились на утреннюю молитву. Перед лицом восходящего солнца они пели Господу хвалу за новый день. Зимой это становилось тяжелым испытанием, но летом это было для Глэдис любимым занятием.

После молитвы маленькая община занималась уборкой, потом сестры завтракали и расходились по своим делам.

Роузуэлл вот уже четыре столетия предоставлял женщинам убежище, совершенно отделенное от остального мира, поэтому они сами производили для себя почти все необходимое. Сами выращивали себе еду, готовили питье, даже ремонтировали жилища.

Роузуэлл был специально построен так, чтобы оградить монахинь и послушниц от мира мужчин. Если нужно было что-то извне, то это приносили в монастырь женщины. Священники, прибывавшие сюда из Гластонбери, всегда были пожилыми.

Тогда как она могла грезить о мужчинах? О воинах? Как?! Глэдис сообразила, что, задумавшись, остановилась и смотрит на вершину высокого холма, словно он мог дать ей ответ.

Нет! Она повернулась и поспешила к пивоварне.

Роузуэлл походил на деревню, окруженную частоколом. Ограда не была защитой, она немного выше самой высокой сестры в монастыре, но оберегала сад и огород от животных. Некоторые сестры выходили сейчас в открытые ворота, отправляясь на работу в поля, сады, к рыбным прудам.

Настоящей границей Роузуэлла была лесная чащоба, окружавшая его земли. Это был предел, за который не переступала ни одна из сестер. Деревья заслоняли от взгляда внешний мир, за исключением вершины Гластонбери-Тор.

Отмахнувшись от этих мыслей, Глэдис поспешила к открытой двери пивоварни. Ей нравилась эта работа. Господь превратил воду в вино, и это настоящее чудо, но и обычный процесс был для Глэдис не менее чудесным. Кислое ячменное сусло становилось прозрачным напитком, который питал тело и просветлял ум.

Войдя, она поприветствовала свою начальницу, сестру Элизабет, энергичную худую женщину с большим носом. Она годилась Глэдис в матери, была жизнерадостной и доброй.

– Есть какие-нибудь особые дела сегодня? – спросила Глэдис, надевая большой фартук.

– Ничего особенного, милая. Затворяй новый эль, пока я заканчиваю закваску. – Она окунула в чан очередную веточку, осторожно вытащила ее обратно, теперь покрытую сероватым налетом, и повесила сушиться. Закваска сохранит свою силу до тех пор, пока не понадобится. Когда ячменное сусло будет готово, веточку погрузят в него, и закваска снова оживет.

Очередное чудо.

Сестра Элизабет принялась разводить огонь под котлом, Глэдис подбросила дров, потом приладила специальную трубу к отверстию в крыше, чтобы выходил дым.

– Сегодня переменчивый ветер, – сказала она.

– Переменчивые времена, – ответила сестра Элизабет. – Новое сражение на востоке. Король Стефан осадил Ипсвич, в ответ герцог Генрих атаковал Стэмфорд.

Какая удача, что устав Роузуэлла не требовал молчания! Сестра Элизабет любила слушать новости от женщин, приносивших в монастырь необходимые товары. У нее были причины для особого интереса. Она пришла в монастырь в двенадцать лет и сохранила ясные воспоминания о своей семье, которую непосредственно затрагивало нынешнее противостояние.

Глэдис попала в монастырь младенцем и не имела никаких воспоминаний о доме. Сейчас, однако, она интересовалась военными новостями не меньше сестры Элизабет. Из-за своего рыцаря. Ей ненавистно было слышать о сражениях. Она хотела, чтобы он был невредим.

– Новости доходят медленно, – сказала она. – Возможно, сражение уже закончилось.

– Закончилось здесь, так начнется где-нибудь еще.

Глэдис выкатила большую бочку.

– Герцог Генрих мог отправиться домой. У него много земель – Анжу, Нормандия, а теперь, после женитьбы на Элеоноре Аквитанской, он получил и ее земли.

Сестра Элизабет фыркнула:

– Таким, как он, всегда мало. – Она печально улыбнулась Глэдис: – Ты так горячо жаждешь мира, милая, и всегда его хотела, но сомневаюсь, что Англия скоро его увидит. Восемнадцать лет стычек посеяли столько вражды, что настоящие проблемы больше не имеют значения.

Глэдис схватила жесткую щетку и ведро с водой. Ах, если бы весь мир было так же легко очистить от грязи, как этот сосуд!

Восемнадцать лет назад, когда Глэдис была в колыбели, король Генрих умер, оставив корону своему единственному законному ребенку – дочери Матильде. Она была женой графа Анжуйского. Несмотря на клятву поддержать ее, многим английским баронам не нравилось, что ими будет править женщина, особенно вышедшая за чужеземца, и они призвали на царство Стефана Блуаского, племянника покойного короля. Жестокая война сейчас стихла и сменилась стычками и междоусобицей, но король Стефан слаб. Многие бароны правили своими землями как принцы, и единственным законом был закованный в железную перчатку кулак.

Теперь сын графини Матильды достиг совершеннолетия и может предъявить претензии на трон, мать передала ему право наследования. В ноябре Генрих, граф Анжуйский и Аквитанский, высадился в Англии и возглавил своих сторонников. С тех пор Англия страдала от стычек, осад, сражений и разрушений. Хрупкий мир рухнул, перемирие объявлялось и нарушалось. Заполонившие страну наемники грабили народ, когда им не платили. Горели города, гибли люди, обычные, ни в чем не повинные люди.

Возможно, это и неудивительно, что ей пригрезилась битва.

– Кто принес последние новости? – спросила Глэдис, ополаскивая бочку.

– Марджори Купер. Она вчера принесла новый бочонок. Ты тогда ушла срезать ветки.

Жена медника была надежным источником информации. Глэдис скребла и споласкивала бочку.

– Король и герцог зимой заключили мир. Почему они его не соблюдают?

– Потому что ни того ни другого мир не устраивает, как ты понимаешь.

– Да, – призналась Глэдис.