Цитаты из книги «Девушка с пробегом»

“Знаешь Огудалову?” – “Ну, так, чуть-чуть”. Чуть-чуть он маму знает, ага-ага, вчера, поди, первый раз в жизни увидел.

За моей спиной раздаются шаги. Алиска плюхается на диван рядом со мной, роняет голову на мое плечо. – Ураган Анна нейтрализован, – бойко рапортует она, – у нас есть полчаса тишины, но платье, наверное, не выживет. Кот, кстати, возможно, тоже. – Ну, шесть лет платье жило, пора бы уже, пора. А кот уже давно должен был выучить маршруты движения Энни, – флегматично откликаюсь я, – Не выучил – значит, ему нравится, когда его гладят до посинения.

Знаешь его? – спрашиваю я. – Боде, – выдыхает Ольга, а потом моргает и смотрит на меня еще более удивленно, – ты не знаешь Майкла Боде? Ты? Даже я его знаю! А я не художник, и даже не ценитель искусства, только любитель… – Да знаю я, – я качаю головой, отвергая эту версию, – я просто хотела убедиться, что не я одна его вижу.

До чего ты занудный тип, Огудалов, – Светка вздыхает и задумывается, – пусть твоя секретарша мне пуэр принесет. – Ты же не пьешь у нас чай, Марго его заваривает так, что он воняет сеном, так ты говоришь, кажется, – Давид удивленно косится на Светку. – Вот именно это мне и нужно, – Клингер пожимает плечами, – иначе зачем, ты думаешь, я ехала к тебе через пол-Москвы? Никто, кроме твоей Маргариты, не заваривает китайский сортовой пуэр премиум-класса так, будто там не ферментированные чайные листья, а зверобой и чабрец, высушенные на полях самой глухой русской деревни “Ивашково”, где до сих пор верят в царя-батюшку и бьют челом. Это талант. Я все хочу подглядеть, как она это делает, но стерва бережет свои секреты.

Я боюсь, конечно, но в основном тут “моя дочь – моя ответственность, мои проблемы”. Тебе и без нас есть чем заняться. Мы тебя и так стесняем. До чего эта безмозглая богиня любит пороть ерунду. Да он бы и в большее количество её проблем впрягся, лишь бы заглушить это чертово чувство вины, отравляющее жизнь. И… Стесняет она его, ага. В постели. По три раза за ночь. Презервативы, блин, опять закончились. Стесняй еще, богиня, ни в чем себе не отказывай.

Богиня не говорит ни слова дальше, всего лишь убирает руки из-под свитера Давида. Так и хочется сказать: “Эй, женщина, ты вообще-то виновата, положи на место”.

Мы еще вернемся сегодня к этому разговору, – сообщаю я, выдыхая из себя эту всю чувственную растрепанность. Кто тут богиня, вообще? – Обязательно, – улыбается Давид, – только придумай повод получше. А то расставаться из-за собаки – это чушь. Собачья, прости за каламбур.

И совсем никуда не годится, что я вцепляюсь в его гладкие, как всегда идеально выбритые щеки, и не хочу, не хочу отпускать. А из уголков глаз бегут слезы. Ну, привет, истерика, блин, какого черта ты приперлась? Лично я тебя не вызывала.

Знаешь, ты так верно сказала, мы живем вместе уже две недели, – негромко произносит он наконец, – и мы работаем вместе, я обожаю тебя, твою дочь, черепаху твою тоже. Даже при том, что он у тебя тварь кусачая. Все равно. Только одно у меня в печенках, Надь. Что ты никак не можешь в нас поверить.

Ну объясни же уже наконец, чем плоха собака? – вздыхает Давид, и мне хочется вздохнуть ему в унисон, – у тебя аллергия? У твоей мамы аллергия? Может быть, у твоей черепахи? Нет, точно, у тебя: язык, наверное, распух, мешает разговаривать? Клоун, блин.