Цитаты из книги «Частичка тебя. Мое счастье»

Может, ну его к черту этот роддом? – внезапно весело предлагает Козырь. – Больше треша в жизни. В машине никогда не рожала?

Приехал, мать твою, дела проверить. На три дня! – Козырь отчаянно выкручивает руль. – Скажи мне честно. Ты специально. Специально рожать начала, как только меня увидела? Я такой страшный? – Ужасны-ы-ый, – вою тихонько и царапаю ногтями по валяющейся здесь картонной планшетке, – при виде вас и родишь, и инфаркт схватишь, и поседе-е-ешь.

Что ж, нужно меня похвалить, значит, я хорошо шифруюсь. Я с сомнением фыркаю. – Ну не знаю. Пока это все голословно… – Ладно. Будем считать, что ты сама напросилась. Я думала, он что-то сделает – а он всего лишь прижимает меня к себе жаднее и носом в мои волосы утыкается. Вдох-выдох, вдох-выдох. – Ох, черт! – я аж отпрыгиваю, ощутив внезапно затеплившуюся жизнь в районе его ремня. Если бы эволюция двигалась с такой же скоростью, как Ник сейчас завелся – мы бы уже в соседние галактики летали с туристическими экскурсиями. – Ты – мой лучший афродизиак, Энджи, – Ольшанский отчаянно пытается не ржать.

Ты читала мне вслух и готовила всякую дрянь на моей кухне. – Дрянь? – совершенно охреневая, переспрашиваю я. – Тебе же нравилось, как я готовлю! – Тот лимонник точно не был блюдом ничьей мечты, – разошедшийся не на шутку Ник оказывается жутко категоричным типом. И вот этот факт мне крыть нечем. Помню я ту горько-сладкую дрянь, вошедшую в летопись моих кулинарных подвигов как "полное днище".

Лежит себе книжка. Идеальный вариант, свою ведь не запустишь Ольшанскому в голову за то, что он такой свинья. А мне теперь что делать? Как читать? У меня же ощущение, что нас весь мир предал. И книжка тоже. Теплая пяточка толкает меня изнутри. Динь-дон, да. Дорогая мама, ты страдаешь ерундой, как слышно, прием?

Так, кто тут кричал? – деловито спрашивает она. – Кому из вас плохо стало? Мы смотрим друг на друга. Естественно, понимаем, что тот, кто окажется крайним – получит самый грандиозный укол в своей жизни. Или какой там взрослым большой больничный трындец полагается? – Ему, – тыкаю пальцем в Ольшанского. – Ей, – а он деловито указывает на меня. На этот раз мы ржем уже оба и уже более-менее по-человечески. – Вы издеваетесь, да? – тоном “взбучка не за горами” медленно цедит медсестра.

Господи, может, я еще не проснулась? Уж больно все это тянет на кошмар. Вот только ощущения – на диво реалистичны. Да и не снится мне настолько внятных кошмаров. Даже сегодня не снились. – С добрым утром, Анжела, – Юля улыбается мне так радостно, будто она – моя родная сестра и мы давно не виделись, – или тебе больше нравится Энджи? Или, может быть, Геля? – Анжела вполне сойдет, – произношу, не отрываясь глядя на пистолет. А он внимательно смотрит на меня. Точнее – маленькое круглое дуло следует за мной, куда бы я ни дернулась. – Тебе лучше присесть, – ласково, но как-то очень настойчиво советует мне Юля, – и вести себя тихо. Я не люблю шум. Шум она не любит. А я психов не люблю. Только мне зачем-то подняли “блюдо дня”. Даже не так – “блюдо года”. Сама не знаю, чем удостоилась такой чести.

Ты как, сама готова к жизни после колонии? Теоретически, плохим полицейским здесь должен быть я. Но такое ощущение, что в наш с Лексом дуэт просто не завезли никого сочувствующего.

Эй, Ольшанский, это мне полагается рыдать в три ручья. Я ведь на гормонах, – тихонько хихикаю и щиплю его ладонь. А он… Спохватывается, мажет пальцами по носу, смахивая прозрачную каплю. – Это дождь, женщина, – нахально шепчет, не смущаяясь даже, – ты что, не видишь, над тобой гроза! – Ты болван такой, – покачиваю головой, – и не лечишься. Хорошо мы, наверное, со стороны смотримся. Этакие два неверующих Фомы, которых внезапно натыкали носом в чудо.

Что за дурь, Гель. Мы даже еще не начали. Что тебе в голову взбрело? – Я, – до того, как этот персонаж начнет выносить Энджи мозг, шагаю к их столику вплотную, чуть прикрывая её своим плечом. Повторяю, для слабослышащих, – ей в голову взбрел я. Николай, помнишь меня? – Катился б ты отсюда, Коля. – Глаза у Берга нехорошо поблескивают. – Я со своей женщиной сам разберусь. Ох, какие у нас волшебные заявления. И как дико от них чешутся кулаки – кто б знал.