Поверх одной из бочек-очагов лежала стальная решетка – импровизированный гриль. Над ним склонился мужчина. Худой – ни дать ни взять скелет, одетый только в обтягивающие джинсы. Кожа его была мучнисто-белой. Лысую голову сплошь покрывали татуировки – неровно нанесенные магические символы, преимущественно охранительного характера. Клочковатая борода казалась пегой из-за обилия каштановых, черных и седых прядей.

На решетке стояло несколько банок консервированных бобов и чили, которые, судя по всему, дожидались Фитцева отряда, который выказывал к ним несомненный интерес. Лысый тип нарочито не замечал возвращения Фитца, и отряд почти пять минут терпеливо переминался с ноги на ногу.

– Все сделано? – спросил он наконец, так и не оборачиваясь.

– Нет, – ответил Фитц.

– А где оружие?

– Нам пришлось его спрятать.

Плечи у лысого типа вдруг напряженно ссутулились.

– Прошу прощения?

Фитц неосознанным, инстинктивным движением поднял руку к левому глазу, но сразу же поспешно опустил ее.

– Случилась авария. Приближалась полиция. Нам надо было уходить, и мы не могли нести оружие с собой.

Лысый распрямился и повернулся к Фитцу. Глаза у него оказались темные, глубоко посаженные, и в них полыхал гнев.

– Вы потеряли! Оружие! Оружие, которое обошлось мне так дорого.

– Оружие пришлось бы выбросить в любом случае, – сказал Фитц. – И от нас не было бы никакого толку, если бы мы сели в тюрьму.

Взгляд у лысого вспыхнул, и у него вырвался крик. В воздухе раздался ужасный, стремительний низкий звук, и невидимая сила ударила Фитца в грудь, отшвырнув его футов на десять. Еще десяток футов он катился по бетонному полу и лишь после этого наконец застыл.

– Толку? – заорал лысый. – Толку? Да от вас вообще никакого толку! Ты хоть представляешь, каковы могут быть последствия твоего идиотизма? Сколько групп вроде вашей уничтожены фоморами? Или Леди-Оборванкой? Идиот!

Фитц лежал на полу, съежившись калачиком и даже не пытаясь приподнять голову. Он не двигался, явно надеясь не разозлить лысого еще сильнее. Судя по крепко стиснутым зубам, он приготовился к новой боли и четко осознавал, что ничего не может с этим поделать.

– Это было проще простого! – продолжал лысый, приближаясь к парню. – Я поручил вам задачу, с которой даже обдолбанные справляются как нечего делать. И это оказалось для вас сложным? Ты это хочешь сказать?

Голос Фитца звучал слишком ровно, чтобы распознать в нем искренность. Он привык скрывать свой страх, свою уязвимость.

– Мне жаль. Там оказалась Леди-Оборванка. Мы не смогли подобраться ближе. Она бы от нас мокрого места не оставила. Пришлось обстрелять их и уходить.

Гнев лысого как рукой сняло. Он смотрел на юнца сверху вниз, и лицо его не выражало ровным счетом ничего.

– Если тебе известна причина, – произнес он мягким тоном, – по которой тебе можно позволить дышать, Фитц, тебе лучше назвать ее прямо сейчас.

Фитц умел прятать свои чувства, и лицо его оставалось бесстрастным, но ночь выдалась для него слишком тяжелой. Дыхание его участилось.

– Смысл атаки был не в том, чтобы поубивать их всех, вы ведь сами говорили. Смысл был в том, чтобы нас не трогали, а то мы дадим сдачи. Мы показали им это. Значит, поставленную цель мы выполнили.

Лысый смотрел на него, не шевелясь.

Я видел, что на лице у Фитца выступили капли пота.

– Это не… не… Послушайте, я могу вернуть эти автоматы. Правда могу. Я пометил место, где мы закопали их в снег. Я могу сходить за ними.

Лысый испепелил юношу пронзительным взглядом и пнул его ногой в живот. Удар вышел ленивый, равнодушный какой-то, словно механический. Похоже, лысый принял решение – он повернулся и подошел к самодельной плите.

– Еда остынет, парни, – сказал лысый. – Давайте ешьте.

Юнцы неуверенно подались к нему. Фитц выждал некоторое время и начал подниматься, стараясь не привлекать к себе внимания.

В воздухе что-то прошелестело, и фигура лысого размытым пятном метнулась от плиты к Фитцу, сбив по дороге с ног одного из юнцов. Движением слишком быстрым, чтобы глаз успел запечатлеть его, лысый ударил Фитца по скуле.

Удар отшвырнул того обратно на пол. Я стоял достаточно близко, чтобы увидеть, как разошелся и набух кровью шрам у глаза.

– К тебе, Фитц, это не относится, – произнес лысый все тем же мягким голосом. – Для мертвецов у меня еды нет. Поешь, когда исправишь свою ошибку.

Фитц кивнул, не поднимая глаз, зажав рукой ушибленное место:

– Слушаюсь, сэр.

– Умница.

Лысый сморщил нос, будто в помещении запахло какой-то гадостью, и плюнул Фитцу в лицо. Потом повернулся и двинулся обратно к плите.

Парень метнул ему в спину убийственный взгляд.

Говоря так, я вовсе не имею в виду, что Фитц разозлился. Часто можно услышать фразы вроде «убить взглядом», но немного найдется таких, кто действительно видел, на что это похоже. Скажем так, убийство – или, точнее, готовность его совершить – не относится к поступкам, на которые любой готов везде и всегда. По крайней мере, в наше относительно цивилизованное время. Хотя прежде лишение жизни другого живого существа являлось повседневной рутиной. Любая фермерская жена без малейшего угрызения совести отрубит курице голову, чтобы приготовить обед. То же самое и с рыбой, которую обезглавят и выпотрошат. Забивать крупный рогатый скот или закалывать свиней тоже было делом само собой разумеющимся – в соответствующее время года, конечно. Большая часть людей, чей образ жизни был связан с землей, жили и трудились бок о бок с теми, чью жизнь им предстояло рано или поздно оборвать.

Убийство – дело хлопотное. И чаще всего довольно грязное. А если что-нибудь пойдет не так, еще и противное, особенно если видишь, как кто-то бьется в смертной агонии. В общем, занятие это нелегкое, даже если речь идет о животных на ферме.

Убивать людей на порядок хлопотнее, грязнее и противнее. Подобный выбор дается нелегко. Ведь надо все просчитать, обдумать возможные последствия. Конечно, каждый может убить в порыве страха или ненависти – в таком случае не до расчетов или осознанного выбора. Вы просто позволяете своим эмоциям руководить вашими действиями.

В глазах Фитца я видел все: как он рассчитывает, оценивает и делает выбор. Лицо его побледнело, но зубы оставались стиснуты, а взгляд – тверд.

До сих пор не знаю точно, что руководило мной тогда, но я пригнулся к его уху.

– Не смей! – гаркнул я.

Парень, начинавший уже подбирать ноги для броска, застыл.

– Он только этого и ждет, Фитц, – настойчиво продолжал я. – Он нарочно плюнул, чтобы тебя к этому подтолкнуть. Он ждет наготове. Он убьет тебя, не успеешь ты и на ноги подняться.

Фитц огляделся по сторонам, но взгляд его прошел сквозь меня. Значит, он меня не видел. Ну-ну…

– Я бывал на твоем месте, парень. Я знаю этот тип людей. Не будь слабаком. Не дари ему того, чего он от тебя хочет.

На мгновение Фитц крепко зажмурился. Потом медленно перевел дух, и тело его заметно расслабилось.

– Умно, – одобрил лысый. – Делай каждый раз верный выбор, и мы, возможно, еще поработаем вместе.

Фитц сглотнул и поморщился, словно от противного привкуса во рту.

– Да, сэр, – произнес он. – Пойду проверю, все ли в порядке у входа.

– Отличная идея, – согласился лысый. – Тем более я бы предпочел не видеть тебя некоторое время.

Он повернулся и направился прочь от Фитца. По пути он задержался, чтобы тронуть одного из юнцов за плечо и негромко прошептать тому что-то.

Фитц быстро, бесшумно поднялся и вышел из цеха обратно в коридор. Только оказавшись вне поля зрения лысого, он зябко охватил себя руками и ускорил шаг. Его трясло.

– Я не сошел с ума, – произнес он. – Я не сошел с ума. Я не сошел с ума.

– Ну… В общем-то, нет, – заверил я его, стараясь не отставать. – Зачем ты работаешь на такого говнюка?

– Ты мне мерещишься, – заявил Фитц.

– Черта с два мерещусь, – возразил я. – Я только никак не пойму, почему так получается, что ты меня слышишь.

– Я не сошел с ума! – яростно повторил Фитц и зажал уши руками.

– Совершенно уверен, что это тебе не поможет, – заметил я. – Я имею в виду, что меня воспринимает твое сознание, а не слух. Думаю, просто так получается, что ты воспринимаешь это как… как… этот ваш формат Эм-Вэ-четыре, а не как фильм.

– Эм-Пэ-три, – машинально поправил меня Фитц, рывком отнял руки от ушей и, широко раскрыв глаза, огляделся по сторонам. – Э-э-э… Ты… ты правда здесь?

– Здесь-здесь, – подтвердил я. – Хотя любая мало-мальски пристойная галлюцинация говорила бы тебе то же самое.

Фитц ошеломленно моргнул:

– Эм. Я не хочу тебя злить или что-то в этом роде, но… кто ты такой?

– Я тот, кому не нравится видеть, как в его друзей стреляют, Фитц.

Шаги Фитца замедлились. Затем он прижался спиной к стене – скорее рефлекторно, нежели осмысленно. Долгое мгновение он стоял не шевелясь.

– Ты… дух?

– Формально – да, – подтвердил я.

Он судорожно сглотнул:

– Ты работаешь на Леди-Оборванку?

Адские погремушки, да этот мальчишка до смерти боялся Молли. А я хорошо представлял себе парнишек вроде Фитца, тем более что и сам рос в похожих условиях. Я встречал таких в домах у приемных родителей, в детских домах, в школах и летних лагерях. Крепкие орешки, прошедшие естественный отбор, понимающие, что о тебе никто не позаботится, кроме тебя самого. Конечно, не все, пережившие это, обладают таким опытом, но даже малая его часть действует строго по Дарвину. Она отбирает сильнейших. Таких, как Фитц.

Далеко не глупых, но и запугать их далеко не просто.

Фитц очень боялся Молли.

Мой желудок неприятно сжался.

– Нет, – заверил я его. – Я на нее не работаю. Я не ее подчиненный.

Он нахмурился:

– Тогда… На эту су… на бывшую полицейскую?

– Парень, – сказал я ему, – ты даже не представляешь, на что напоролся. Ты не на тех оружие направил. Я теперь знаю, где ты живешь. Они тоже узнают.

Он побледнел.

– Нет, – пробормотал он. – Послушай… ты ведь не знаешь, каково это здесь. Зеро и другие, они ничего не могут с этим поделать. Он не позволяет им делать ничего, кроме того, что он сам хочет.

– Ты имеешь в виду лысого?

Фитц издал натянутый, полуистерический смешок:

– Он называет себя Аристидом. И у него есть сила.

– Сила помыкать шайкой подростков?

– Говорю же, ничего ты не знаешь, – тихо продолжал Фитц. – Он говорит тебе что-то сделать, и… и ты это делаешь. Тебе даже в голову не приходит ослушаться. И он… он двигается так быстро. Я не… Я думаю, что он, возможно, и не человек вовсе.

– Он человек, – заверил я. – Просто очередной засранец.

На лице у Фитца обозначилось что-то вроде очень, очень слабой улыбки.

– Если это правда, то как ему это удается?

– Он заклинатель, – объяснил я. – Чернокнижник. Средненьких способностей и большого самомнения. Он владеет несколькими незнакомыми мне приемами кинетомантии – благодаря этому он и перемещается так быстро. И еще обладает некоторым умением залезать в чужие мозги – совсем слабеньким, если ему для грязной работы приходится подбирать подростков.

– Тебя послушать, так он мелкая сошка… вроде угонщика или кого-то вроде.

– По большому счету так оно и есть, – согласился я. – Мелкая шушера. Этакий Феджин.

Фитц нахмурился:

– Это который из книжки? Из Диккенса? Как ее… «Оливер Твист»?

Я удивленно заломил бровь. Парень-то начитанный. Таких в его кругах немного. Да и большинство тех, кто читает, ограничиваются по большей части детскими книжками и комиксами. Мало кто доходит до Диккенса, разве что те, кто попал на дно, вылетев из старших классов. А я готов был побиться об заклад, что Фитц в старшие классы не ходил.

Он решал за себя сам, и он обладал по меньшей мере толикой магических способностей. Возможно, этим объяснялось то, что именно он руководил этими мальчишками. Этим, а еще очевидным здравым смыслом. Вероятно, он начинал – пока чисто инстинктивно – учиться противостоять той магии, что практиковал на нем лысый Аристид. Этот говнюк явно орудовал с его сознанием, при этом действуя в духе лидера любого сектантского культа. Любого, кто не подчинялся ему с рабской покорностью, Аристид до поры до времени использовал бы в качестве младшего командира, параллельно изыскивая способ избавиться от него с наибольшим толком для дела – или, по крайней мере, без лишнего шума.

Мне совсем не нравились Фитцевы перспективы.

– Вроде того, – подтвердил я.

Фитц устало привалился к стене и закрыл глаза.

– Я никому не хотел зла, – сказал он. – Я ведь никого из тех людей даже не знаю. Но он так приказал. И им всем пришлось это выполнять. А я не мог… не мог позволить им стать просто убийцами. Ведь, кроме них… Они…

– Они – твои подопечные, – негромко произнес я. – Ты за ними приглядываешь.

– Ведь должен хоть кто-то, – кивнул Фитц. – На улицах ведь как… никогда легко не приходилось. А где-то с полгода… совсем плохо стало. Нет, правда. Их по ночам иногда видно. Тени. – Его снова начала бить дрожь, а голос понизился до шепота. – Они забирают людей. Те, кого некому защитить, исчезают, и все. И вот…

– Лысый, – тихо произнес я.

– Он убил одного из них, – прошептал Фитц. – Прямо на моих глазах. Я сам видел. Тот казался человеком, но, когда его убили, он… просто растекся, правда. – Он тряхнул головой. – Может, я все-таки сошел с ума? Боже, это было бы даже легче.

– Ты не сошел с ума, – сказал я, – но попал в дурную историю.

Взгляд у мальчишки потух окончательно.

– Чего еще нового скажешь?

– Ох, – пробормотал я, – можно подумать, у меня и без того было недостаточно дел.

– Что?

– Так, ерунда. Слушай, парень. Возвращайся к автоматам сегодня вечером, в одиннадцать. К этому времени на улицах стихнет. Я буду ждать тебя там.

В глазах его не отразилось ровным счетом ничего.

– Зачем?

– Затем, что я собираюсь тебе помочь.

– Сумасшедший, воображаемый, невидимый голос-галлюцинация, – проговорил Фитц. – И он собирается мне помочь. Приплыли.

Со стороны цеха вдруг послышался дребезжащий металлический звон, отдавшийся эхом по всему зданию. Примерно такие звучат в школах и университетах, возвещая о начале и конце занятий.

– Что, пора на урок? – спросил я.

– Нет. Аристид заставил нас следить за будильником. Говорит, это важно ему для работы. Звенит за пять минут до рассвета.

Я почувствовал, как цепенеет моя спина.

– Пять минут?

Фитц пожал плечами:

– Может, семь. Или две. В этом роде.

– Адские погремушки! – выругался я. – Правду говорил Стью: время тут просто само утекает. Так, значит, в одиннадцать у сугроба с автоматами, Фитц.

Он хмыкнул.

– Конечно, Харви. Или как тебя там, – устало произнес он.

Старые книги и старые фильмы. Я не мог не помочь этому мальчишке.

Пронзив по пути несколько стен, я вывалился на улицу, стиснув зубы, чтобы не заорать от сильного дискомфорта. Небо почти окрасилось голубым, а на восточном горизонте над озером Мичиган светлело на глазах багровое зарево рассвета. Стоит ему сделаться оранжевым, а потом и желтым, и от меня останется одно воспоминание.

Пять минут. Или семь. Или две. Столько времени у меня оставалось, чтобы отыскать безопасное место. Я прикинул в уме план Чикаго, перебрал в уме ближайшие возможные убежища и выбрал единственное, куда мог добраться за несколько минут со всеми своими штучками в духе Ночного Змея и ему подобных.

Может быть, я еще успею туда попасть. И может быть, это спасет меня от рассвета.

Я еще раз сверился со своей памятью и, образно говоря, бросился туда.

Мне оставалось лишь надеяться, что еще не слишком поздно.

Глава 14

Подавляющее большинство людей, верящих в существование магии, полагают, будто она подчиняется раз и навсегда заданным законам. На деле все не так: законы эти гибки, они меняются в зависимости от времени, места, сезона и намерений того, кто их применяет. Магия не является живым, разумным существом, однако все-таки обладает чем-то вроде собственной души. Она растет, развивается – и в любом случае меняется.

Отдельные аспекты магии относительно устойчивы, – например, люди, наделенные сильными магическими способностями, всегда не в ладах с продвинутыми технологиями: приборы не выдерживают такого соседства и выходят из строя. Но даже это обстоятельство на протяжении столетий медленно менялось. Лет триста назад магический дар проявлялся в странных, причудливых окрасках свечного огня или мгновенном скисании молока (что доставляло чертовски много неприятностей чародеям, желавшим, скажем, приготовить что-нибудь молочное). А еще парой сотен лет раньше занятия магией вызывали причудливые изменения пигментации кожи, известные как чертовы отметины.

Невозможно предугадать, как с этим будут обстоять дела еще через несколько веков. Как знать, может, побочным эффектом магических способностей станут привлекательная наружность и успех у противоположного пола; впрочем, не могу сказать, чтобы в описываемый момент меня беспокоило именно это.

Сами понимаете. Меня больше беспокоило, смогу ли я пережить следующие несколько минут.

В общем, я клоню к тому, что рассвет – по всеобщему убеждению, конечно, – несет конец всякому злу. Что это свет, побеждающий тьму. Так ведь?

Можно сказать и так. По крайней мере, в некоторых случаях. Однако по большей части это просто рассвет. Это часть суток, характеризующая взаимное положение определенных небесных тел. С самим солнцем, выползающим из-за горизонта, не связано никакой магии – ни черной, ни белой. Если таковая и имеется, я, во всяком случае, о ней не слыхал. Рассвет вовсе не очищает добро от зла.

Он просто очищает – все без разбора. В этом-то и заключалась моя проблема.

Духи не рассчитаны на то, чтобы ошиваться в мире смертных, – если, конечно, не найти для этой цели подходящего тела. Мне полагалось бы находиться на том Кармайкловом поезде, или в раю, или в аду, или в Вальхалле… где-то в таком роде. Духи состоят из энергии – на 99,9 процента из чистой, замечательно питательной магии. И подмена ее не допускается.

Духи сосуществуют с рассветом примерно так же, как сосуществуют микробы и щелочь. Силы обновления, омывающие планету, подобно тихой, невидимой гигантской волне, с началом каждого нового дня, несут с собой и мощный заряд магии, неумолимо разрушающий даже самые сильные из состряпанных смертными заклятий, если только те не защищены соответствующим образом.

Бродячий дух, застигнутый рассветом, просто растворяется. Тут не спастись, если просто встать в тенистое место, – это защитит не больше, чем если бы вы прятались у себя на кухне от несущегося на вас цунами. Для спасения необходимо найти по-настоящему безопасное место, укрытое и укрепленное, способное противостоять магическим энергиям рассвета.

В конце концов, я ведь превратился в призрака. Вот я и поспешил в единственное место, которое, как мне казалось, могло меня защитить и до которого я мог добраться быстрее всего.

Я поспешил к своей могиле.