Jill Johnson

DEVIL’S BREATH

© Jill Johnson, 2023

© Николаева М., перевод, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

* * *

Касперу

Глава 1

На северо-западе Лондона есть одна плоская крыша, которую не разглядишь ни с дороги, ни из окон соседних строений, потому что она венчает высокий многоквартирный дом на тихой жилой улице. На этой крыше раскинулся целый сад редких и необычных растений – из тропиков и из засушливых мест, стелющихся, колючих, экзотических и уникальных. Несмотря на разнообразие, потребности каждого растения удовлетворяются скрупулезно и педантично. Этот сад – оазис и убежище в сердце жестокого, беспощадного города. Доступ туда имеет лишь одна персона – через люк в потолке их с садом кухни. Они никогда не приглашали к себе друзей, чтобы пропустить стаканчик, потому что ни друзей, ни семьи у них нет. Они с садом совершенно одни в этом мире, чем весьма довольны.

Персона эта – Юстасия Амелия Роуз, профессор ботаники. Специалист по ботанической токсикологии. Говоря простым языком, она изучает ядовитые растения. Она – то есть я.

Я не из тех людей, кто стремится к самовозвеличиванию. Во многом я и вовсе остаюсь незаметной: меня нельзя назвать ни высокой и стройной, ни низкорослой и полной. За волосами я ухаживаю, аккуратно разделяя их на пробор с помощью черепахового гребня и бриль-крема, а одежду стираю в раковине и глажу на кухонном столе. Манжеты на рукавах обтрепались, подкладка кое-где износилась, а в карманах зияют дыры, но этого безобразия никто не видит. Некому комментировать жирные пятна на моем воротничке или земляной дух, исходящий от моих штанов, чем я также очень довольна.

Мне нравится думать, что в моей внешности еще сохранился флер учености, что я могу сойти за университетского преподавателя – ведь когда-то я и в самом деле преподавала в университете. Годы сосредоточенной работы оставили мне глубокую складку между бровей, а широкую переносицу вечно украшают вмятины от стальной оправы очков. Мимических морщин от улыбки или смеха у меня нет, а уголки рта от природы немного опущены, что, кажется, некоторые могли бы счесть непривлекательным, однако форма моих губ мягкая, и чаще всего они сосредоточенно поджаты.

Мне сорок четыре года. Надо признать, что внешность не соответствует возрасту – я выгляжу гораздо старше. Порой внешний мир сбивает меня с толку. Пугают его внезапные вмешательства – скажем, холодные звонки от интернет-провайдера или письма из налоговой. Однако в то время, когда я предоставлена сама себе, мой разум ясен, проницателен и сконцентрирован; таким ему и следует быть.

Каждое утро я натягиваю на себя защитный комбинезон – он слегка коротковат, а потому создает дискомфорт в паху, – взбираюсь по приставной лестнице и вылезаю на крышу через люк в потолке кухни. Меня ждет длинная череда ежедневных дел, каждое из которых я выполняю с чрезвычайным усердием. Их распорядок неизменен. Каждое действие совершается в соответствии с определенной научной методикой, в ином случае я рисковала бы лишиться жизни.

С годами я пришла к осознанию того, что сама суть моей работы требует уединения. Я никогда не простила бы себе, если бы кто-то пострадал. Лучше уж нести этот риск в одиночку, оберегая окружающих от опасности. По этой причине я никогда не пыталась нанять ассистента или секретаря и упорно отклоняла просьбы о прохождении практики от студентов университета, в котором раньше работала. В прошлом, читая студентам лекцию, я любила сравнивать себя с сапером. Один неверный шаг – и бум! – все кончено. Только не в тот же миг, имейте в виду. Не как при взрыве, когда я погибла бы мгновенно, а вырванные из туловища внутренности разметало бы по песку. Нет. Чтобы умереть, мне потребовалось бы время, в иных случаях до двух недель, но подобный исход был бы неизбежен. В этом нет никаких сомнений.

Следует отметить, что я отнюдь не всегда была довольна изоляцией. Я не планировала жить жизнью отшельника. В университете я каждый день общалась с людьми: студентами, другими преподавателями, персоналом. Мне это давалось нелегко. Меня напрягал зрительный контакт, смущал юмор, а после семинаров я частенько чувствовала себя совершенно вымотанной. Однако я была готова идти на эти жертвы ради беспрепятственного доступа в лаборатории и теплицы, а также престижа и веса, которые придавало моим научным публикациям имя университета.

Стоит упомянуть и то, что намерения оставаться одинокой у меня тоже никогда не было. Однажды появился в моей жизни некто, с кем, как мне тогда казалось, я могла бы ее разделить. То была личность привлекательная, образованная, остроумная. Человек, который принял мои особенности и даже, возможно, полюбил их… однако в итоге предпочел мне кого-то другого. Я стараюсь на этом не зацикливаться. Как там говорится? Лучше любить и потерять…^[1] Испытать эту боль, сомнения, страдание… Как уже отметила, я стараюсь не зацикливаться, но порой это требует больших усилий. Я предпочитаю на что-то отвлекаться, искать отдушину.

Мой Отец увлекался астрономией. Он установил телескоп на подоконнике у себя в кабинете и, приникнув к его окуляру, мог часами просиживать по ночам, бормоча что-то под нос, будто пребывая в ином измерении. Я всегда завидовала его способу отгораживаться от окружающего мира, от приземленной реальности его жизни. В пору моего детства, если Марс или Сатурн были особенно яркими, Отец мог разбудить меня посреди ночи и полусонную отвести к телескопу, заставив глядеть в окуляр. И я, недоумевая, принималась вглядываться в далекие световые точки. Потом мы обычно перемещались за длинный стол в нашей оксфордской кухне, где меня ждал урок астрономии, завершавшийся, как правило, наглядной демонстрацией восхода Солнца.

Отец преуспел во многих областях знания. Его даже называли энциклопедистом. Однако из всего спектра его интересов для себя я выделила именно астрономию. Для меня наблюдение за светилами тоже стало способом отгородиться от приземленной реальности собственной жизни и отвлечься, когда я чувствую, что проваливаюсь в пучину меланхолии. Телескоп мой, однако, не имеет ничего общего с отцовским. По сравнению с моим его инструмент был сильно устаревшим. Принадлежащий же мне имеет очень высокое разрешение, и к тому же довольно дорог. Я купила его на отступные, которые держу на крыше, среди растений. Поздней ночью, окончив все дела, я люблю наблюдать за звездами, планетами и периодическими метеорными дождями. Небесные явления околдовали меня, как в свое время околдовали Отца. Во многом я пришла к выводу, что ни с чем не сравнимая грандиозность глобального пространства и времени гораздо существеннее, чем все происходящее в том пространстве и времени, где мне выпало жить.

Однако в те ночи, когда из-за высокой облачности звезды наблюдать невозможно, а воспоминания о потерянной любви угрожают полностью овладеть мной, я использую телескоп не по назначению. Прошу поверить – делаю это без каких-либо дурных намерений. Начиналось это просто как развлечение, но вскоре мое занятие трансформировалось в нечто вроде социологического исследования. Научный поиск, если вам будет угодно. Со временем мои наблюдения выросли в нечто весьма впечатляющее. Откровенно говоря, я планирую однажды опубликовать свои выводы, вот почему всегда веду скрупулезную запись своих наблюдений в журнале. На данный момент таких журналов накопилось уже два десятка.

За многоквартирным домом, в котором я живу, расположен муниципальный сад, высокой кирпичной стеной отгороженный от палисадников, относящихся к расположенным неподалеку таунхаусам. С моей крыши открывается прекрасный вид на эти дома. Благодаря их большим викторианским окнам я вижу всех приходящих и уходящих оттуда жильцов. Можно, наверное, сказать, что ночью каждый этаж каждого дома превращается в волшебный фонарь, в котором видно все происходящее в его стенах. Порой, сидя в одиночестве у себя в саду, я вынужденно наблюдала за этими людьми и частенько использовала телескоп, чтобы расширить горизонты наблюдения. Я была осторожна. И была уверена, что меня никто не видит, потому что телескоп расположила так, чтобы его линза была надежно укрыта за увитой лианами оградой моего сада. Я – орнитолог-любитель, притаившийся в укрытии. Скрытый от посторонних глаз.

Женщина с синими волосами, на костылях, обычно успевает умять пачку печенья на пару со своим псом, от души хохоча над чем-то, что идет у нее по телевизору. Вечно препирающаяся парочка постоянно разучивает одни и те же четыре танцевальных движения под музыку, которую я не слышу. Мальчишка, утонув в кресле-мешке, играет в компьютерные игры, хотя ему давно пора спать, яростно выкрикивая команды в микрофон гарнитуры и прихлебывая энергетик. Девочка-подросток с длинными заплетенными в косички волосами валяется на кровати, уставившись в экран смартфона. Она от него вообще не отрывается. Высокий сутулый мужчина, который никогда не улыбается, может часами стоять как вкопанный, глядя на фото матери и ребенка, висящее у него на стене. Старушка с собранными в пучок белоснежными волосами, которая живет на цокольном этаже дома напротив, по ночам шарит в палисаднике с фонариком, собирая там улиток, а потом перекидывает их через стену.

И наконец, в квартире прямо над ночной метательницей улиток живет красивая молодая женщина.

Вспоминая тот день, когда впервые ее увидела, я всякий раз испытываю странное ощущение, которое в целом нельзя назвать неприятным. Она стояла у распахнутого окна, положив руки на подоконник. Должно быть, въехала она совсем недавно, поскольку раньше я ее не замечала. Заинтересовавшись новым объектом, я навела окуляр на ее лицо. Женщина была очень молода – должно быть, немногим более двадцати, – с широко посаженными большими темными глазами, внешние уголки которых стремились вверх. У нее были изящные брови, небольшой нос и выдающиеся скулы.

Итак, она была красива, но из массы других красивых людей, поднимая на совершенно иной уровень, выделяли ее именно губы: то была такая опасная высота, где встречаются лишь самые редкие и ценные экземпляры. Губы были такими полными и алыми, что напомнили мне невероятные прицветники Psychotria elata^[2]