Глава I,

в которой появляются солнечные псы

В конце теплого весеннего дня в апреле 1867 года яркие пятна появились к северу и к югу от заходящего солнца. Я заметил их, возвращаясь в вигвам после того как напоил ис-спай-у и привязал ее на участке у самого лагеря, где выросла новая бизонья трава.

– Солнечные псы! – сказал я себе. – странно, что они появились в это время; обычно их видно холодными зимними днями.

Мое сердце взволновалось. Я так давно жил среди черноногих и стал им так близок, что воспринимал их верования как свои. Солнечные псы предвещали неприятности, которые должны вскоре произойти со всем племенем или с кем-то из тех, кто к нему принадлежит.

Я вошел в вигвам и сел рядом со своим почти-братом, Питамаканом – Бегущим Орлом. Мы с ним делили покрытую шкурой теплую лежанку справа от костра. Напротив нас на своей лежанке сидела его сестра. Заднюю часть вигвама занимала его мать, главная жена Белого Волка. Сам вождь был где-то в лагере, и мы ожидали его прихода, чтобы поужинать вареными бизоньими ребрами.

Мы были охотничьим отрядом в сорок вигвамов клана Маленьких Накидок из племени пикуни, или южных черноногих. Остальная часть клана, в том числе остальные жены и дети Белого Волка, находились в большом лагере племени у форта Военной Тропы, который мой дядя Уэсли построил за два лета до этого в устье реки Устричных Раковин. Мы отошли от лагеря на день пути и не нашли там достаточно дичи; утром мы собирались подняться по ручью Плоских Ив к подножию Снежных гор, где ожидали найти разнообразную дичь.

Когда я вошел внутрь, Питамакан смазывал тонким слоем жира ложе своего ружья – прекрасного оружия, стрелявшего пулями весом по тридцать две штуки на фунт, и, тщательно полируя темную древесину, пел песню волка, которая должна была принести ему удачу на охоте. Он пропел ее четыре раза – священное число, и все мы – его мать, сестра и я – были заворожены красивой мелодией песни и чистым глубоким голосом певца. Он закончил довольным восклицанием «Кай!» и положил ружье на лежанку позади себя. Женщины, довольно улыбаясь, закончили работу над мокасинами, верх которых они расшивали.

Мы услышали приближающиеся шаги, и Белый Волк, откинув дверное полотнище, вошел в вигвам. Он позволил полотнищу опуститься за ним, медленно прошел за очаг, с тяжелым вздохом опустился на лежанку и произнес:

– Солнце нарисовало само себя!

– Кай-йо – одновременно воскликнули мать с дочерью.

– Будут неприятности, – сказал Питамкан, бросив взгляд на ружье.

– Я тоже видел это перед тем, как войти в вигвам, – сказал я.

– Давай еду, – сказал жене Белый Волк. – Надо быстро поесть, а потом я должен идти к Красному Орлу, просить его помолиться за нас.

– Перед тем, как есть вареные ребра, ты должен отведать священной еды! – воскликнула она и положила на каждую тарелку с мясом по горсточке толченых вяленых вишен.

Мы отрезали по кусочку мяса, закопали его в землю и воскликнули:

– О Солнце! О Мать-Земля! Мы жертвуем вам свою пищу! Будьте добры к нам и дайте нам пережить все опасности, которые могут ждать нас этой ночью!

Ужин прошел в тишине; все знали, что солнце просто так не дает предупреждений и ночью нас ждут неприятности.

– Солнце в своем милосердии предупредило нас об опасности, всех нас или кого-то из нас, здесь или в большом лагере у форта, – сказал вождь, когда мы поели. – Мы должны молиться и принести богам жертвы, и принять все предосторожности против врагов и против опасностей, подстерегающих нас на охоте. Вы, юноши, и вы, моя жена и дочь – хотя нет; я сам пойду к Красному Орлу и, когда вернусь, расскажу все подробнее.

Никто из нас не произнес ни слова, когда вождь вышел. Мать и дочь вымыли деревянные тарелки и ложки из рога и убрали их, но к своей работе с мокасинами никто из них не вернулся. Мы вчетвером сидели вокруг маленького костра, разведенного из веток хлопкового дерева, и из всех четверых самое плохое настроение было, очевидно, у меня: ведь это я нарушил распоряжение дяди. Как я хотел бы снова оказаться в форте вместе с ис-спай-у, которая была бы в полной безопасности за оградой под защитой пушки!

Тут мы услышали голос старого Красного Орла, который созывал старших в лагере прийти к нему и участвовать в церемонии разворачивания его магической громовой трубки. Я вышел и увидел, что ис-спай-у жадно тянется к новым пучкам травы. Я похлопал ее по лоснящейся ляжке и бросил взгляд на залитую лунным светом равнину; у меня возникло желание оседлать ее и поскакать на ней в форт с такой скоростью, на которую она способна. Но я испугался опасностей, который могут подстерегать меня ночью.

– Ис-спай-у – шепнул я ей, – на рассвете мы отправимся домой!

Когда я вернулся, дюжина голосов в вигваме Красного Орла затянула первую из магических песен грома – песню бизона. Я представил, как старик и его главная жена склонились над священным свертком с трубкой, лежащим на лежаке между ними, и сжатыми кулаками имитируют тяжелую поступь бизона, сопровождая эти действия медленной причудливой мелодией, заставляющей сердце биться в предчувствии чего-то необычного. Я даже уловил некоторые слова песни: «О Древние! О Вы, наша пища, наша одежда, наше жилище! Дайте нам жить! Позвольте нам пережить опасности, которые угрожают нам!»

Это была молитва первым бизонам – они могли принимать человеческий облик и говорить с людьми на их языке.

– Почти-брат, – сказал я Питамакану, как только снова оказался рядом с ним на нашей лежанке, – этой ночью мы должны охранять наших лошадей!

– Да, должны, – согласился он.

– Ну так пошли.

– Слишком рано; военные отряды не станут нападать на лагерь, пока не погаснут костры и люди не уснут. Давай останемся здесь, у очага, по крайней мере до возвращения моего отца.

– Хорошо, ответил я. Но как же мне хотелось накинуть плащ, взять ружье и выйти к ис-спай-у! Только опасение стать объектом удивления и насмешек, если бы я так поступил, удержало меня на месте.

В вигваме Красного Орла зазвучала другая мелодия.

– Песня Антилопы! Давайте споем ее вместе с ними, – сказала добрая мать. Мы так и сделали. Потом вместе с ними мы в свою очередь спели песню Волка и песню медведя Гризли.

В другом вигваме священный сверток был развернут, и всем был показан великолепно украшенный перьями и полосками меха чубук громовой трубки. Потом старый шаман взял угли из очага, положил на них пучок сухой сладкой травы и очистил руки в струйках душистого дыма.

– Хa! Теперь он поднимает священный чубук! И теперь он танцует с ним! – крикнул Питамакан.

Теперь там зазвучал дикий мотив танцевальной песни Птицы Грома, низкий и очень печальный. Он так проник в наши души, что мы задрожали. Я видел, что мать и дочь склонили головы в молитве и подняли руки к небу. Тут песня была внезапно прервана грохотом выстрелов и дикими криками со всех сторон нашего лагеря; в вигвамах орали женщины и дети, а мужчины звали друг друга. Пуля влетела в наш вигвам и задела верх моего правого плеча. Другая попала в очаг, осыпав женщин углями и золой.

– Ложитесь, вы обе! И лежите! – крикнул им Питамакан, а мы схватили свои ружья и выбежали в ночь, он к тому месту, где он привязал любимых лошадей – своих и его отца, я к своей поляне с зеленой травой. Меня прошиб холодный пот. Я захотел умереть. Ис-спай-у там не было!

Я был столь ошеломлен своей потерей, что даже не знаю, как долго я простоял там и что происходило вокруг меня. Я наконец понял, что кто – то зовет:

– Отахтойи! Отахтойи!

–Я здесь! – сумел ответить я, и затем Питамакан положил руку на мое раненое плечо, и сильная боль вернула меня к действительности. Стрельба и вопли врагов прекратились. Где-то в ночной темноте они убегали с нашими лучшими лошадями. После двухлетних коварных попыток они, наконец, использовав мою ошибку – нарушение приказа дяди – заполучили ис-спай-у. Я громко застонал. Я не мог больше появиться перед дядей.

– Ладно, что сделано то сделано, – сказал Питамакан. – Мы до утра ничего не можем сделать. Пошли!

Я последовал за ним. Мы слышали, как женщины в верхнем конце лагеря оплакивают убитых и миновали несколько групп мужчин, которые взволнованно что-то обсуждали.

Когда мы вошли в наш вигвам, Белый Волк пришел прямо вслед за нами.

– Ну, как я думаю, ис-спай-у у них? – сказал он.

Я кивнул.

– И пять наших, которых я привязал, – добавил Питамакан.

Он тяжело вздохнул.

– Кто бы мог подумать, что на нас нападут так рано? Как быстро они появились после предупреждения, которое нам послала Солнце! Ведь мы только начали молиться и приносить жертвы! Они убили Короткого Лука и Солнечную Ласку, и ранили женщину Большого Медведя, Хорошую Певицу, – сказал он.

При этих словах мать и дочь покрыли свои головы плащами и заплакали.

Скоро главные мужчины лагеря стали входить в вигвам по двое-трое, пока там совсем не осталось свободного места; все молчали, пока Белый Волк не наполнил свою большую трубку и не пустил ее по кругу.

Тогда один из них сказал:

– Интересно, гонят ли они наши табуны вместе со скакунами?

– Я сомневаюсь, – ответил вождь. Они получили ис-спай-у, как вы знаете, и не рискнут дать нам возможность отбить ее. Они помчатся домой с такой скоростью, на которую способны.

Разговор продолжался, но я скоро утратил нить беседы; я был слишком несчастен, чтобы слушать. Я продолжал твердить самому себе: «Я потерял ис-спай-у! Что теперь будет, что делать?»

Позвольте мне сказать об ис-спай-у, испанской лошади. За несколько лет до этого Один Рог, великий воин пикуни, повел военный отряд на юг, в землю вечного лета, как называли мы Мексику. Год спустя он появился в форте Бентон, сидя на прекрасной черной лошади и страдая от старой раны. Он был единственным оставшимся в живых из его отряда, и он был настолько плох, что мой дядя и его жена – моя почти-мать, Цисцаки – унесли его в нашу комнату и ухаживали за ним, как могли. Со своим последним вздохом он взял моего дядю за руку и сказал ему:

– Далекий Гром, с первой нашей встречи мы были друзьями. Ты был очень добр ко мне. А теперь пути наши расходятся: этой ночью я иду по длинной тропе к Песчаным Холмам. Я отдаю тебе мою черную лошадь. Я взял ее в сражении с испанцами на земле, где всегда лето. На севере, юге, востоке и западе это самый быстрый скакун на всех равнинах. Я знаю, что ты будешь хорошо обращаться с ним. Все! Я не могу больше говорить.

Так умер храбрый старый воин, и с любовью и заботой женщины обернули его и его оружие в несколько одеял и плащей и устроили ему достойные похороны ниже форта.

Вскоре после этого дядя оседлал ис-спай-у и направил его к стаду бизонов, которое паслось неподалеку. С помощью лука и стрел он убил двадцать семь бизонов, самое большое число из тех, что охотник когда-либо смог убить в течение одной погони, и все это благодаря замечательной скорости и выносливости лошади. Несколько индейцев кутенаи, которые наблюдали эту охоту, предложили дяде за эту лошадь все, что у них было, но он только посмеялся над ними. Они вернулись в свою страну и распространили слухи об этом замечательном скакуне среди всех племен Запада. Позже, когда некоторые из наших охотников добрались до форта Юнион, они и там рассказали о замечательном скакуне, и слава о нем распространилась по всем равнинам, как среди наших друзей, которые пытались его купить, так и среди врагов, которые пытались его украсть. Тогда же, в начале лета Американская Меховая Компания вышла из бизнеса, и мой дядя решил самостоятельно заняться торговлей и построить форт в устье реки Устричных Раковин, на самой большой военной тропе всего Северо-запада. Там, пока мы строили форт, нас окружали военные отряды Ворон, ассинибойнов, янкттонов и других, которые пробовали увести у нас ис-спай-у, и в стычках с ними мы потеряли не одного нашего работника.

И вот теперь из-за моего глупого непослушания ис-спай-у была в руках врага. Всего за четыре недели до этого, когда на Миссури сошел лед, мой дядя отправился в далекий Сент-Луис на лодке с четырьмя путешественниками, чтобы заказать большую партию товаров, которые должны были доставить ему первым пароходом новой навигации. Накануне вечером, прежде чем отправиться спать, он оставил форт на меня, Цисцаки, мою почти-мать, и Соломона Эбботта, храброго и преданного жителя равнин. Мне он сказал:

–Ты, Томас, мальчик мой, должен проявлять всю возможную заботу об ис-спай-у. Ты будешь кормить его хорошо и регулярно, и выезживать его, когда он застоится. Но помни: пришла весна, и вокруг появляется множество вражеских военных отрядов; никогда, ни при каких обстоятельствах не выезжай на ис-спай-у так далеко, чтобы тебя из форта не было видно!

– Как скажешь, – сказал я ему, и сдержал свое обещание до того, как Белый Волк и часть клана Маленьких Накидок решила подняться вдоль реки Устричных Раковин для небольшой охоты, и Питамакан попросил меня пойти с ним. Цисцаки и Эбботт с готовностью отпустили меня, и Эбботт сказал, что сам будет заботиться об ис-спай-у, пока меня здесь не будет; но тогда мне в голову пришла мысль взять лошадь на охоту и поохотиться с ней на бизонов. Весь тот вечер и всю беспокойную, бессонную ночь я сопротивлялся искушению, но с рассветом мои опасения рассеялись. Под защитой сорока вигвамов воинов и охотников, сказал я себе, ис-спай-у будет в полной безопасности. Рано утром я собрал свои постельные принадлежности, которые собрался погрузить на одну из вьючных лошадей, и сказал Питамакану, чтобы он меня не ждал, я выйду позже и утром догоню его. В табуне Питамакана и Белого Волка у меня было несколько моих собственных лошадей, я поймал одну из них, привел в форт и оседлал.

За завтраком Эбботт сказал:

– Я вижу, что ты оседлал своего пегого скакуна для охоты.

– Да, – ответил я.

– Ха! Это хорошая лошадь, быстрый скакун, – сказала Цисцаки. – С ним ты добудешь для нас много жирного мяса.

При этих словах мне стало стыдно. Я уставился на свою тарелку и почувствовал, что мое лицо стало красным. Я сказал сам себе, что не возьму ис-спай-у. Я надеялся, что они не заметили моего смущения. Я тайком бросил взгляд на мою почти-мать и затем на Эбботта. Оба были полностью поглощены едой. Я встал из-за стола и, захватив свое ружье с боеприпасами, поспешил через двор к пегой лошади, сел на нее и выехал через широкие ворота форта.

Вдалеке я мог видеть караван охотников Белого Волка – длинную линию конных мужчин и женщин, лошадей, тащивших травуа, навьюченных и пустых, растянувшихся вдоль реки. Я ускорил ход, чтобы настигнуть их, и миновал внешние границы большого лагеря. Снова я испытывал желание взять ис-спай-у. Мгновение или два я боролся с ним; все же мое желание победило. «Я возьму ис-спай-у» – сказал я себе и вернулся к форту. – «Под защитой всех этих охотников и воинов никакой вред не будет ей причинен!»

На небольшом расстоянии от форта я привязал пегую лошадь к кустам, пошел прямо в конюшню и вывел пританцовывавшую, возбужденную лошадь.

Когда я проходил мимо нашего дома, вышел Эбботт и сказал:

– Ты ведешь ис-спай-у на водопой? Я как раз сам собирался это сделать.

Я не мог говорить. Мое сердце быстро билось. Я кивнул и поспешил прямо к реке. Конечно, я собирался напоить лошадь. Это не было ложью; но ложью было то, что я хотел сделать! Когда я вывел лошадь на ровное место с крутого берега, страх вернулся ко мне. Я свернул было на тропинку к воротам форта, а затем…

– Нет, я не поведу его в конюшню! – сказал я себе. – Я хочу всего лишь несколько раз поохотиться на нем на бизонов!

Несколько минут спустя, верхом на ис-спай-у и ведя в поводу пегую лошадь, я торопился, чтобы догнать караван.

Теперь представьте меня, лежащего там на своем лежаке, со столь больной душой, что я даже не мог слышать ни одного слова из разговора.

Внезапно меня привел в себя мощный голос Оперенного Быка.

– Мы должны отомстить за наших убитых, – ревел он. – Мы должны вернуть наших скакунов; завтра я поведу военный отряд по следу врага.

– И я пойду с тобой! – закричал я. – Я должен вернуть ис-спай-у. Я сам должен это сделать!

Белый Волк бросил на меня жалеющий взгляд и тряхнул головой. Потом, обернувшись к Оперенному Быку, он сказал:

– Друг, нас слишком здесь мало, чтобы собрать военный отряд; мы не можем погнаться за врагом и оставить здесь женщин и детей, чтобы их убили другие враги, которые могут пройти этой дорогой. Вот что мы можем сделать: несколько человек пусть выяснят, кто эти враги, напавшие на наш лагерь, а другие пусть вернутся в большой лагерь к нашим людям, чтобы собрать большой отряд и пойти по их следу.

– Хорошо сказано! Мудрый совет! – воскликнул старый Красный Орел. – Надо предложить вождям переместить сюда весь лагерь. День за днем люди сидят там в безделье, едят запасенное вяленое мясо и ждут, когда приедет Далекий Гром и привезет товары, которые так нам нужны. Пройдет еще много времени, может быть целая луна, пока наблюдатели в форте заметят на реке дым из огненной лодки. Здесь, у подножия гор, людям будет легче, потому что дичи здесь больше.

– Святой человек, мы внемлем твоим словам, – сказал ему Белый Волк. Затем, выбивая пепел из выкуренной трубки, он воскликнул: – Смотрите, там! Теперь все горит!

Той ночью я не сомкнул глаз. Стоны и плач вдов и сирот были достойным сопровождением моим печальным мыслям. Как я ненавидел сам себя за то, что не повиновался моему дяде и потерял его замечательного скакуна! «Нет, если я не верну ис-спай-у, я никогда больше не покажусь дяде!» – сказал я сам себе много раз до того, как взошло солнце.

Едва небо посерело, как я разбудил Белого Волка и Питамакана, и мы взяли ружья и вышли. Некоторые воины уже ждали нас, другие только выходили из вигвамов. Мы рассеялись вверх и вниз по долине и равнине и нашли здесь и там табуны наших лошадей, спокойно пасшихся. Было так, как и предположил Белый Волк; налетчики не взяли обычную добычу, они получили ис-спай-у и других хороших скакунов, и теперь покидали нашу страну с такой скоростью, с какой могли.

Небо было покрыто тяжелыми тучами, и мы едва успели взять след и определить, кем были враги, до того как на нас обрушился ливень. В течение пяти минут каждый овраг, ведущий в долину, превратился в поток желтой пенящейся воды; следы врага был полностью стерты. Река Устричных Раковин быстро поднималась, расширялась и заливала пойму; мы должны были помочь женщинам переместить лагерь на более высокое место, но, хотя мы действовали быстро, все же вода унесла имущество нескольких семей. От горя некоторые мужчины и женщины кричали, что боги оставили нас.

Не обращая внимания на бурю, Белый Волк вызывал добровольцев, готовых отправиться к вождям в большой лагерь у форта. Мы с Питамаканом вызвались, быстро оседлали лошадей и тронулись в путь. Наши лошади должны были пройти по воде и грязи, глубина которых местами достигала колена.

Перед полуднем буря закончилась так же внезапно, как началась, и солнце снова засияло, но двигаться было тяжело, и устья реки мы достигли только к концу дня. Питамакан пошел в вигвамы вождей, чтобы передать им сообщение Белого Волка, а я, согнувшись в седле, медленно проехал в ворота форта. Один из работников увидел меня и сказал о моем приезде. Из нашего дома появилась Цисцаки, она побежала мне навстречу через весь двор, и Эбботт тоже вышел в сопровождении нескольких наших мужчин и женщин.

– О сын мой! – кричала Цисцаки, подняв ко мне перекошенное от страха лицо с широко раскрытыми глазами. – С тобой случилось