нарциссическую рану, контролируя других, постоянно ища в них признания нашей значимости. Мы подводим их к тому, чтобы они эмоционально подкармливали нас. Соглашаясь, они со временем начинают досадовать, что их используют подобным образом. Если же не соглашаются или оказываются не способны подкармливать наше чувство собственной значимости, мы злимся и жаждем наказать их за это. Когда родитель живет в ребенке или супруг зависим от супруга в самоуважении, тогда теневой момент – власть, а не любовь.
В-третьих, мы открываем для себя суррогатные источники – аддиктивные привычки, чтобы соединиться с Другим, будь то тепло другого тела, пища, табак или алкоголь, власть, идеология, вера, телевидение, Интернет, рутина, блестящие побрякушки и многое другое, способное незамедлительно смягчить гнев и тоску оставления. Разве мало кто из нас в материалистическом обществе проецирует свои эмоциональные потребности на вещи и при этом хронически неудовлетворен тем, чем уже обладает, или постепенно начинает понимать, что наш позыв владеть вещами приходит именно с той целью, чтобы завладеть нами? Эти три паттерна программирования отношений, способные на тысячи едва приметных вариантов, также продолжают работать в жизни каждого из нас, неважно, признаем мы их теневое присутствие в наших отношениях или нет.
Не стоит удивляться поэтому, что эти шесть стратегий, возникающих от двойных категорий всеобщего экзистенциального ранения, создают паттерны отношений. Считая себя свободными в каждый отдельно взятый момент, как часто мы обслуживаем эти архаические первичные сигналы, бываем ли мы когда-либо вообще свободны от них?[52] Словно призрачные тени, они присутствуют в нашей общественной и личной жизни, составляя непрерывное теневое измерение, в результате чего мы не те, кто мы есть здесь и сейчас, но те, кем были всегда: рефлективные, исторически заданные.