Переводчик Вера Сергеевна Денисова

© Джеймс Мэтью Барри, 2022

© Вера Сергеевна Денисова, перевод, 2022

ISBN 978-5-4490-2591-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Белая птичка, или Приключения
в
Кенсингтонском Саду
Роман

Этот перевод посвящается светлой памяти Августы Даманской – первой переводчицы этого романа на русский язык.

Глава I. О нашем с Дэвидом путешествии

Иногда маленький мальчик, который называет меня батюшкой, передаёт мне приглашения от своей матери: «Буду рада видеть Вас у себя!», и я всегда отвечаю примерно в таком духе: «Вынужден Вам отказать, мэм». И когда Дэвид спрашивает меня, почему я отказываю, и я объясняю это тем, что не желаю встречи с этой леди.

– В этот раз приходите, батюшка, – позднее, настаивал мальчик, – У мамы будет день рождения – ей исполнится двадцать шесть, – то был солидный возраст для Дэвида и, видимо, тот опасался, что его мама долго не протянет.

– Двадцать шесть? – удивился я, – Дэвид, скажи ей, что она выглядит старше!

А ночью мне приснился дивный сон. Мне снилось, что и мне двадцать шесть, а это было уже давно, и я ехал по железной дороге в свой родной дом – бодрствуя, я даже не вспоминаю о нём, и я опешил, увидев, что на станции меня встретила давно потерянная любимая, с которой мы в том сне ушли вместе. При встрече со мной она нисколько не удивилась, и я не испытал восторга от встречи, всё было как будто мы были женаты все эти минувшие годы. Кажется, я даже дал ей что-то понести из своего багажа.

Стоило ли делиться восхитительным сном с мамой Дэвида, с которой я ни разу в жизни не обмолвился словцом; она бы опустила голову, потом храбро подняла её, изобразив на лице грусть, но всё же гордость за меня, а потом доброжелательно протянула бы мне свой изящный носовой платочек.

Если бы я и решился открыть ей душу, то сильно шокировал бы её тем, что её лицо совсем не было бы похоже на лицо женщины, которую я видел во сне.

Что может быть хуже, читатель, как быть впечатлившим хорошенькую женщину, которая без толики оснований полагает, что ты страдаешь от безнадежных чувств к ней? Вот так и меня уже несколько лет доныне преследует непрошеной жалостью сердобольная и душевная Мэри А***. Когда мы сталкиваемся на улице, бедняжка, обольщая себя иллюзиями, слегка замедляет свой молодой быстрый шаг, дабы не огорчить человека, сердце которого, по её мнению, она разбила, и даже шорох её платья при ходьбе похож на едва различимое утешение, ей даже казалось, будто я хочу укрыться под её тёплым крылышком как Дэвид. Я также обнаружил её дикий восторг, едва ли мне понятный до этой встречи, а на обратном пути заметил даже лёгкую нотку вызова. Глазки дают мне понять, что я ни на что не имею права, при этом носик с любопытством вздёргивается, а ротик еле сдерживает желание – вот так Мэри А*** и проходит мимо меня.

Однажды она даже осмелилась заговорить со мной, так чтобы потом похвастать Дэвиду, как я решился заговорил с ней. Это было в Кенсингтонском Саду, и она спросила только: «Который час?», совсем как дитя, мимоходом, чтобы потом забыть, когда добежит до своей няни. Но я был готов даже к этому и, приподняв шляпу, указал тросточкой на башенные часы. Должно быть, та была обескуражена, но как только я отошёл чуть дальше, с немалой тревогой прислушался к её смеху.

Смеялась она совсем как Дэвид, которого я веселю дни напролёт, лишь бы этим смехом наслаждаться. Мать передала сыну свой смех. Как и многое другое с самого первого дня знакомства с ним, однако, она так тщательно обрабатывала его качества, что сразу их сходства и не заметно было. Но сказывалась и природная непосредственность мальчика. Стоило только выпустить его ладошку из своей руки, как он тут же вырывался как стрела из лука. Встретившись с ним взглядом, понимаешь, почему птицам надо летать. И как это до сих пор его прогулки ограничивались только Кенсингтонским садом? Будто слетает сюда птицей за крошками хлеба – и это творение хрупкой на вид женщины, пожалуй и её саму удивляет. Кем только не бывает Дэвид за день. Споткнувшись на тропе, он растягивается древнегреческим богом – угодно же было Мэри А*** сделать его таким, но ей хочется сотворить его прямо совершенным созданием. Однажды я застал Дэвида залезающим на дерево и его маму с затаённым страхом следившую за ним. Она не запрещала ему этого, потому что мальчик должен быть смелым, но сама при этом, как мне показалась, в каждой веточке подозревала опасность падения сына.

При этом Дэвид в восторге от своей мамы – ему она точно видится совершенством, к тому же тот уверен, что только её молитвами и может попасть на Небеса, сколько бы не нагрешил. Потому шалости и даются ему так легко. По-видимому, мама строго отчитала его за это, так как Дэвид как-то признался мне, что она не так уж хороша, как ему кажется.

– Я бы не ставил её добродетель под сомнение.

– Правда? Вы считаете её хорошей?

– Может быть, даже лучше, чем тебе думается! – уверил я мальчика.

Сохрани Господи всех матерей, пусть даже с недостатками, потому что когда мать обнажает душу перед своим ребёнком, не скрывает ничего. Такой страшный час приближается обычно каждый день после шести-семи вечера, когда все дети готовятся ко сну. Когда дети ложатся позднее, им уже неведомо подобное мистическое таинство. Едва дитя, укрывшись одеяльцем в своей кроватке, таинственно взглянет на мать, та сразу заметит плоды пережитого накануне дня, и её уже не спасёт ничто суетное в минувший день – в законный час для своего ребёнка мать предстаёт перед его судом:

– Я ведь сегодня была хорошей мамой?

И нужна только правда, от которой никуда не деться, и голоса матери и ребёнка как будто сливаются, и беседа в полусне становится таинством:

– Ты была немножко неправа тогда с яблоком…

А мать, сложив руки, эхом:

– Да, сынок, мне показалось… – но она не смеет себя оправдывать.

– А ещё, ты мне сначала разрешила гулять до шести, а потом ругала, что я опоздал, а я даже вернулся раньше…

– Нет, этого делать не стоило…

– Но я же вернулся раньше! Или ты меня обманула?

– Прости, малыш, больше обманывать не буду.

– Да, пожалуйста, мама, больше не надо!

– Но в остальном, я была хорошей мамой, сынок?

Можно ли себе представить сына, который на этот вопрос не ответит положительно?

Это достойно настоящей исповеди. Серьёзное дело – договор с человеком при его появлении на свет. Даже матерей, убегающих вечерами от детских кроваток, от суда не спасти. Зачем же столько матерей думают лишь о себе по вечерам? Нет-нет, Мэри, я не о Вас! Я знаю, что выходя вечерами из комнаты Дэвида, Вы сияете, и Ваш взгляд полон радости и уверенности, что Господь, которому молятся все маленькие мальчики, такой же добрый, как их мама.

Надо отметить, что Дэвид очень верит в молитву. Однажды он подрался с юным христианином, который вызвав его на дуэль, и сначала помолился о даровании проигрыша противнику. Дэвиду такое поведение показалось чересчур недостойным.

– Значит, Мэри скоро двадцать шесть? Твоя мама стареет, да, Дэвид? Передай, что я приду поцеловать её, когда её исполнится пятьдесят два.

Кажется, даже привычные улицы с утра сильно изменились, а книжный магазин на углу почему-то стал рыбным. Я пытался привлечь внимание Дэвида ко всему, что нас окружало.

– А что, и я теперь буду уменьшаться? – вдруг встревожился Дэвид, – И могу уменьшиться совсем? – он не решался сказать: «Исчезну», но всё же опасался этого и крепче сжал своей ручонкой мою ладонь. И я спрятал эту ручонку в свой карман.

Мы вошли в клуб, и каким же маленьким казался там Дэвид!

Глава II. Нянюшка

Вот теперь и представьте себе, что Дэвид уменьшился так, что его со мной нет, и перенеситесь только со мной на шесть лет назад, когда я ровно в два часа дня вошёл в курительный зал своего клуба.

Позвонив в колокольчик, я заказал себе кофе, вишнёвый ликёр и сигареты и уселся на любимое место у окна. И тут замечаю в окне милую барышню, легко переходящую улицу, вышедшую будто по моему звонку. Едва я стал осторожно наливать себе в чашку кофе, придерживая крышку кофейника, барышня подошла к почтовому ящику, а пока выбирал себе нужный кусок сахару, барышня успела раз шесть взглянуть на своё письмо. Пока я закуривал сигарету с помощью официанта Вильяма, она снова перечитала адрес на письме. И только лишь когда я облокотился на спинку кресла, она опустила письмо в почтовый ящик. Потягивая вишнёвый ликёр, я наблюдал, как она следит, забрал ли почтальон её письмо. Расстроенный я бросил холодное приветствие одному из членов клуба, который вошёл как раз тогда, когда барышню стали тянуть от почтового ящика двое её малолетних подопечных. Обернувшись к окну снова, я её уже не видел. Но завтра в два часа мне суждено снова её узреть.

Кажется, она и ранее частенько проходила мимо моего любимого окна, прежде, чем я её заметил, наверное, жила неподалёку, раз приводила сюда своих воспитанников – резвых мальчишку и девчонку – чаще всего можно их было видеть с обручами в руках – барышня водила их в Сент-Джеймс парк. И, судя по её измождённому бледному лицу можно было предположить, что хозяйка перегружала барышню работой. А прочей прислуге, видимо, не по душе был её вид истинной леди.

Позже, я стал замечать, как часто она отправляет письма в почтовый ящик, но какой-то из адресатов для неё, пожалуй, был дороже прочих. Все остальные письма она опускала в ящик, не задумываясь, и только единственному адресату отправляла корреспонденцию галантно и бережно, будто к королевскому двору. А однажды девушка даже сопроводила письмо воздушным поцелуем.

И наконец, о её кольце, с которым она не просто не расстаётся, а будто не она с кольцом, а само кольцо сопровождает её по всем улицам. Прощупав через перчатку, на месте ли оно, девушка снимает перчатку и подносит кольцо к губам, хотя на вид это колечко, по-моему, совсем дешёвенькое. Вытянув руку, барышня рассматривает кольцо на солнце, потом опускает и наблюдает, как оно выделяется в потёмках тротуара, поворачивая ладонь из стороны в сторону или рассматривает колечко, прикрыв один глаз. Даже если, кажется, будто её мысли заняты чем-то ещё, глупышка снова и снова скользит взглядом на своё колечко.

Угадайте с трёх раз, что делает Мэри такой счастливой. Ни разу не угадаете! А между тем всё проще простого: она была любима простоватым юношей. И вот, вместо причитаний о том, что у неё ни гроша за душой, она выплывала на Пэлл Мэлл подтянутая, как и её багаж, с вызывающим видом помолвленной леди.

Поначалу её самодовольство раздражало меня, но постепенно и она стала частью моей жизни наряду с кофе, сигаретами и выпивкой. Но вот пришла беда.

Вторники значили для неё очень много. По вторникам с двух до трёх неё было свободное время. И вот эта девушка, получавшая, быть может, несколько фунтов в год, получала и целый час в неделю в личное распоряжение. И на что же его тратит? Занимается самообразованием? Как бы не так! Между тем барышня разодевается в пух и прах и выплывает наряженная на Пэлл Мэлл с таким вдохновенным лицом, что и я начинаю вдохновенно мешать сахар в своём кофе. В будни она скромна, но в один из вторников она так разошлась, что даже использовала зеркальную дверь моего излюбленного клуба, будто больше негде покрасоваться радостным видом обручённой леди.

Тем временем долговязый болван поджидающий её на другой стороне улицы у почтового ящика, где они встречались по вторникам, всегда поджидал её наряженным в свой единственный приличный костюм, да при этом с такой физиономией, с какой вряд ли пустят в приличное общество. Так, один из статных, ловких юных англичан, приятно сложенный, и даже, как ни трудно мне признать, красивый. Трудно признать, потому что мне не нравятся красивые мужчины. Если бы дуэли не запретили, я бы давно перестрелял всех этих красавцев. А этот красавец, похоже, и не замечает своей прелести, но Боже мой, это и так очевидно. И Мэри это знает. По-моему, он студент, изучающий искусство, потому как настроение его часто сменяется с восторга на уныние, а поскольку он странно держит палец левой руки, будто удерживая палитру, смею предположить, что он – художник. Не без злорадства полагаю, что картины его так себе, и их никто не покупает. Однако Мэри наверняка ими очарована, такая уж у неё натура.

Жених встречает её с восторгом, сначала разразившись смехом, в нетерпенье его лицо оживляется всей палитрой эмоций, и он снова и снова разражается громким смехом. Конечно, я понимаю, он рад, что Мэри принадлежит ему, оба так связаны узами юности, что это режет мне взор. Я бы простил ему всё, кроме его юности, но так противно юн, что я прошу официанта Вильяма закрыть окно.

Зато нянюшка была более сдержанна в своих чувствах, чем её возлюбленный. В тот миг, когда она появлялась в поле зрения, тут же отводила взгляд в сторону почтового ящика и, заметив, что её кавалер ждёт, принимала невозмутимый вид. И когда молодой художник, сияя, бросался к своей невесте, та будто в изумлении прижимала ладошку к трепещущей груди. Тут и я начинал восторженно помешивать свой кофе. А для художника уже как будто вокруг кроме неё никого и нет, тут девушка, взяв его под руку, важно шествует следом за возлюбленным. Интересно, когда они наконец повзрослеют?

Оба настолько смехотворно не похожи друг на друга, но вполне дополняли бы друг друга в браке, будь у них хоть лишний пенни для таинства.

Мне нет никакого дела до этой девочки, для которой весь Лондон сосредоточился в молодом художнике, который, видимо, и сам не очень-то хорошо её понимает, и совсем мне не интересен. Но их счастье уже стало частью моего клубного времени в два часа пополудни. Вот потому я в тот день и рассердился, не увидев, как она опускает письмо в почтовый ящик, клянусь, на старого Вильяма я рассердился бы также, если бы он нарушил мой привычный обиход. Её воспитанников поступок их нянюшки удивил не меньше меня, и они тоже с недоумением смотрели на почтовый ящик. На что она лишь покачала головой и утёрла глазки с видом огорчённого ребёнка. Так все трое и ушли дальше по улице.

На другой день тоже самое повторилось, и я разъярённый, чуть не съел свою сигарету. Ко вторнику я уже молился, чтобы всё благополучно разрешилось, но никто из них не появился вновь. Может, они почтовый ящик сменили? Но это вряд ли – по её ежедневному взгляду я понял, как тяжко её глупому сердечку. Любовь угасала, и нянюшка бродила во тьме.

Я размышлял, не обратиться ли в какой-нибудь комитет социальной помощи.

Чем же её так расстроил этот самолюбивый молодой болван, что я уже не могу спокойно пить свой кофе? Точно, болван.

Нянюшка, глупышка, неужели так трудно снова стать весёлой как прежде хоть на пять минут в день, когда это мне тоже важно. А потом можете быть несчастной, сколько пожелаете. И я уверен, что Ваш художник никуда не годится. Дня три назад я узрел его перед окном убогого итальянского ресторанчика, в которое он так долго всматривался, но весь свой зверский аппетит утолил, в конце концов, одной единственной булочкой. Ах, Мэри, он Вам не пара… Да уж куда там. Ей нужно любить и любить любимой с утра до ночи. Прямо не может баз любви. В голове не укладывается, как мало нужно женщине, особенно когда именно этого она лишена. Все они такие.

Чёрт побери, мэм, если Вы решили реветь до конца дней своих, может, хоть улицу смените?

Но мало того, она вся зарёванная проходит мимо моего окна, так она ещё по вторникам в томленьи безнадежном пялится из-за угла на почтовый ящик, а свиданий больше нет… И что мне остаётся, как сорваться на Вильяма?

В конце концов, её невеликие замыслы осуществились, в один из сырых вторников я сидел возле окна и писал письма… Но едва заметив мою героиню на прежнем месте, в гневе вскочил с единственным законченным письмом, остальные решив дописать дома – ей всё же удалось вытащить меня из клуба – я свернул с Пэлл Мэлл в сторону. А там, кто бы вы думали – тот её незадачливый возлюбленный. Я столкнулся с ним со всей силы, как это часто бывает при моём столкновении с кем-либо, но вид его являл жалкое зрелище: глаза ввалились, лицо осунулось, и ему совсем не до хохота было. Подобных бедолаг я ещё не видел, а тот даже не заметил, что я его толкнул. Но я был поражён тем, как он смотрел в сторону почтового ящика – по этому взгляду было ясно, что он всё ещё влюблён в мою нянюшку. Уж и не знаю, из-за чего они там поссорились, но он тоже хотел помириться. Не исключено, что и он каждый вторник торчал здесь и пялился на почтовый ящик. Но они не могли видеть друг друга со своих углов улицы.

И тут я подумал, что вреда не будет, если я уроню письмо к ногам юноши и вернусь в клуб. Он всё-таки джентльмен и наверняка сам опустит находку в почтовый ящик, скорее всего ближайший.

Я вошёл со шляпой в руках в зал для курящих именно в тот миг, когда художник подошёл с моим письмом к почтовому ящику. Взглянул на нянюшку – та была сильно подавлена, но вдруг – ох, бедняжка, неужели всё так серьёзно!

Она плакала навзрыд, а он сжимал её ладони в своих. Душераздирающее зрелище! Молодой художник тоже готов был разрыдаться, но его ладони были заняты, а ей бы точно пришёл конец, если бы она и не спрятала своё лицо у него на груди. Однако джентльмен тут не сплошал, а сразу позвал извозчика.

И тут я радостно крикнул Вильяму, чтобы тот подал мне кофе, сигареты и вишнёвый ликёр!

Вот и сейчас в клубе я наблюдал в окне именно ту былую сцену, когда Дэвид внезапно одёрнул меня и спросил, куда я смотрю. Я рассказал ему эту историю, и мальчик тут же метнулся к окну, но так и не увидел леди, которой суждено было стать его мамой. Всё, что я ни рассказывал мальчику о её приключениях сильно его интересовало. Однако с не меньшим вниманием он расспрашивал и о человеке, который громко хохотал, и о тех двух детях с обручами. И очень раздражал меня тем идиотским пристрастием, именно к детям, которых, видимо, считал главными героями повести. Ему было интересно, как их звали, сколько им было лет, какие у них обручи – деревянные или железные?

– Ты так и не понял сынок, – нахмурился я, – Что не урони я тогда того письма, на свете сейчас не было бы мальчика по имени Дэвид.

Но этот факт не возмутил Дэвида:

– Выходит, – обрадовался он, – Мальчик бы до сих пор летал бы птичкой в Кенсингтонском Саду?

Дэвид уверен, что все дети в округе до своего рождения летали в Кенсингтонском Саду птичками. И именно потому на балконах детских комнат и рядом с каминами есть заграждения, потому что дети забывают, что они больше не могут летать и так и норовят вылететь в окно или каминную трубу.