11. Принцип допустимой жертвы

– Почему свобода – главная человеческая ценность?

– Потому что только свобода проявляет настоящего Человека. По-настоящему свободный человек никогда не злоупотребит свободой и всегда будет чувствовать свою ответственность за неё. В этом его главная сила и слабость и человечность.

– Получается, он всегда будет несвободен?

– Получается, так.

(Попытка осмыслить одиночество человека, ставшего заложником своих убеждений, на примере власти. Всё содержание вымысел.)

Человек в костюме без галстука закрыл глаза. Откинул голову в кресле. Расслабил лицо, видимо, что-то обдумывая.

На столе лежала докладная записка, в которой содержался обширный отчёт о расследовании выскочки. Расследование было достоверным, с хорошими и обстоятельными обзорами всех нелегальных аспектов деятельности лиц, в отношении которых оно было произведено. Некоторое время он размышлял, анализируя ситуацию с безмятежным лицом. Иногда на нём проскальзывала мимика недовольства, иногда желваки сжимались, говоря о внутреннем напряжении. В целом лицо было спокойное.

«Как же нам его заткнуть? Скоро не будет ни одного человека в его окружении, про кого выскочка не выпустил бы своё расследование. Всё роет и роет. Как же он мне надоел. Как муха возле стола жужжит и раздражает».

На какое-то время мысль унеслась к морю, захотелось отдохнуть, искупаться и позагорать. Отмахнувшись от притягательной картины, он постарался вернуть её в рабочее русло.

«Кого оставить после себя? Кто выдержит такой стресс? Надёжный и верный. Кто не предаст». Такого человека не было на горизонте. А между тем потребность в нём росла с каждым днём. Время шло. Всё его окружение рассадило своих детей по верхушкам госкомпаний. Все они самозабвенно пользовались открывшимися возможностями покормить своё самолюбие (якобы чего-то стоящих отпрысков) за счёт госбюджета. Но никто не хотел работать. Все только воровали, используя свои связи и своё положение. Он был не против воровства во имя преданности. Но преданности не было. И как её найти, когда вокруг остался только страх?

Вот уже почти тридцать лет он ведёт войну за свою страну. Время, которое без пощады изменило его жизнь. За это время многое ушло из того, что выдержало американские горки девяностых. Изменения коснулись семьи, личной жизни, его страны.

И не понятно, где лучше, где хуже.

На заре своего единовластия он пытался быть открытым и дружелюбным. Но в мире ничего не изменилось. Либералы из-за океана по-прежнему везде лезут со своей правдой, их тень-калека с континента молчит либо привычно поддакивает. Демократы недобитые.

Наивность свободы слова прошла быстро: если не проявлять волю и твёрдость, то тебя заклюют. Вотрутся в доверие, а потом предадут, забрав самое ценное. Он неоднократно с этим сталкивался и в первые годы власти ещё пытался опираться на веру в силу слова и дипломатию уважения. Но нет. Чуть дашь слабину, и тебя забросают камнями свободные СМИ. Малейший шаг не в ту сторону – и можно полететь в пропасть.

Начало было трудным, но тогда казалось, что всё можно изменить, если поставить во главе своих людей. Верных и надёжных, тех, кто понимает и разделяет свою любовь к родине и трезво оценивает угрозы со стороны. Тех, кто поймёт, что иногда можно пожертвовать меньшим, чтобы выиграть большее. Он назвал это «принцип допустимой жертвы».

Ещё в годы учёбы в институте, анализируя шаги народного диктатора до и во время войны, он, с одной стороны, тушил мятежный дух, поднимавшийся в нём как протест репрессиям и убийствам, проводимым по всей стране, а с другой стороны, ловил себя на мысли, что, может быть, по-другому было нельзя. Может быть, именно их жертвы и принесли стране те успехи, что даже не снились бы аграрной стране. В шахматах же есть приём пожертвования фигуры. Игрок понимает, что этот ход необходим сейчас, потому что потом принесёт победу. Возможно, тот был опытным шахматистом. Именно тогда он придумал название его стратегии: принцип допустимой жертвы. Безусловно, это была сделка с совестью, где большее оправдывает гибель меньшего.

Именно по такому принципу он и выбирал всё своё окружение. Честных и принципиальных он пропускал. Система, которую он планировал создать для защиты страны и её развития, не допускала принципиальностей внутри себя. Только гибкость и лояльность.

Сначала все работало как часы, но потом пошли сбои.

То, что он позволил своему окружению, его окружение сразу позволило своему. И так по кругу до самых первых исполнителей. Он понимал, что им нужно будет дать наесться, заполнить все свои церковные, жизненные дыры. Но потом он ожидал, что они заработают. Однако оказалось, что ошибся. Время беспощадно посмеялось над его ожиданиями.

У окружения стали расти дети, один круг сменял другой, но никто не хотел делать что-то для страны. Все только и смотрели ему в рот, чтобы понять: так ли они ничего не делают. Он недооценил страх инициативы. Его стали бояться. Бояться что-либо делать так, как подсказывает разум и сердце. Отдавать себя стране. Вместо этого всё встало. Страх остановил движение во благо его целей, этих же целей боясь не достигнуть. Изменения, на которые он рассчитывал, не шли, потому что никто ничего не хотел делать, боясь потерять то, что получил за свою лояльность.

И что самое главное, ему нечего было им сказать. Они не шли против него. Всегда были за. Но только того, что он говорил, было мало, это нужно было делать, но система лояльности и преданности, послушно смотрящая ему в рот, уже где-то на втором колене ломалась.

Импульс активности угасал, увязнув в кланах интересов отпрысков построенной им системы. Системы, в которой не нашлось места идейным людям. Где было только море прикормленных горе-ястребов, зажравшихся от лёгкой добычи. Вывези таких на охоту в дикие леса, и они первые станут добычей хищников, потому что мыслят шаблонами и боятся сделать креативный шаг. Не умеют, да и не хотят ценить свободу. Предпочитая свою сытую неволю.

Иногда хотелось их всех сменить и провести прилюдную порку. Показать, что неприкасаемых нет и быть не может. Но потом это желание гасло. Точнее, он сам его останавливал.

Их он знал. Они своё украли. И на каждого был свой том с полным раскладом, где и сколько. И они это знали. И понимали, что теперь, если не на них, то на кого ещё он может положиться.

Их дети не его выкормыши. Они преданная плеяда системы. Но не его самого. Их понятия о чести, совести и другом образном мериле человеческих ценностей свелись к одному: мне можно всё, а значит, пусть эти ценности управляют жизнями холопов.

Он не мог изменить их подход. Он сам его создал. Стране не хватало идеи. Идейных людей. Чести и совести. А ещё законности. Про законность его система вообще успешно умела забывать. Но в этом и была слабость. Свобода и креативность, инициативность и предприимчивость не сочетались с беззаконием и системной лояльностью. А при выборе между ними он всегда был за систему. Худо-бедно она подтвердила свою жизнеспособность, вытащив страну из хаоса демократической анархии в сильную и относительно независимую страну. И тут в голову пришли исторические аллегории про царского колосса на глиняных ногах. Только ноги сегодня были не глиняные, а нефтяные, и чем дешевле была нефть, тем менее устойчиво держался этот колосс.

Он открыл глаза и снова стал просматривать доклад.

Очередное расследование про птенцов. Выкормышей с руки. Миллиардные дома. Он тяжело выдохнул. Миллионы – это не их уровень, по-царски все строят – на миллиарды. Как в пошлой пословице: либо с королевой спать, либо миллиард воровать. «Ещё бы работали на миллиарды, – подумал он, – работы как не было, так и нет. Где-то принцип допустимой жертвы дал сбой. Где же он ошибся?»

Для него было неоспоримо, что народу нужна жёсткая рука. У нас это в крови – полагаться на сильного защитника.

Былинные богатыри дали старт этой мутации генов. Это он реализовал в полной мере. Поддержка у народа была. Но вот качество этой поддержки было неэффективным. Люди без образования, село, рабочие и специалисты на государственной службе. Те, кто работают для кого-то.

Для них он практически сделал церковь частью государства, де-факто позволив строить храмы и забирать землю везде, где им будет угодно. Рассчитывал, что верующий народ будет более лоялен. Лояльности было хоть отбавляй. Только на ней всё и заканчивалось.

Те, кто строил свой бизнес, те, кто мог и должен был развивать страну, от него отвернулись и не поняли его благих целей. Каждый доклад бизнес-омбудсмена показывал, что бизнес умирает или еле-еле выживает. Каждый вертится как может, не желая платить налоги стране, которая, как им казалось, одним давала всё, а других обдирала до нитки.

Сильная и жёсткая рука бизнесу не понравилась. Бизнес и интеллигенция хотели демократии, законности, равноправия и уважения. Свободы.

Они не понимали, почему ради процветания страны можно закрыть глаза на смерть человека, погибшего по вине лояльного системе чиновника или его родственника.

Они не признавали выгодные контракты и политику протекционизма по принципу лояльности, так как считали, что тоже имеют право.

Они всячески отрицали свою приверженность курсу и вот нашли того, кто начал проводить расследования и говорить то, что они в себе не находили смелости озвучить вслух.

Иногда он их понимал. Иногда действительно видел сходство происходящего с рассказом про Чиполлино. Но потом приоритеты брали вверх. Принципиальность, единственная принципиальность в его системе, побеждала благоразумие, и он снова говорил себе, что малая жертва даст возможность взрасти великому. Время всё расставит на свои места. Как сейчас: никто не вспоминает преступления тирана прошлого, а помнят только величие и победы, достигнутые при нём.

Такими мыслями он часто оправдывал то, против чего на заре своей карьеры неоднократно выступал, борясь за мир и спокойствие граждан своей страны. Справедливость. Маленький мальчишка из притчи, вечно прячущийся от людей.

Её было слишком мало в этом мире, и вряд ли следовало давать ей шанс проявить себя, чтобы нарушить веру в защищённость тех, кто верен его курсу. Но иногда, его начинала охватывать внутренняя пустота за грехи, что несли его слуги, получая свои миллиардные дома от терпящего всё народа.

И тогда страх мелькал в мыслях, и ассоциативный ряд исторических событий снова рисовал в его сознании революцию и царя.

«Что будет со всей этой челядью, которая сейчас сидит и плюёт сверху вниз, считая, что так будет всегда? Что его форма правления – это тренд и народ будет терпеть?»

Устал. Расследования выскочки частенько стали вызывать в нём философский тайм-аут. Он взглянул на свои дорогие часы. Стрелка равномерно отсчитывала бег времени. Нужен преемник или нужно менять систему. Пока силы есть. Время бежит, и уже не в его пользу счёт. Но силы ещё есть, чтобы начать менять то, что стало само себя пожирать.

P.S.

Вера в собственную исключительность часто приводит к тоталитаризму. Но иногда она трансформируется в убеждение: «Я лучше знаю, как лучше». Один человек никогда и ни при каких условиях не может знать, что лучше для миллионов других. Он только может заблуждаться в своих убеждениях.

Рассказ не попытка сказать слова «за» или «против». Это личное убеждение автора, что для процветания народа в нём должна жить идея, мечта.

Эта идея не должна превозносить одних над другими, не должна ломать и калечить. Она исключает принцип допустимой жертвы одним своим существованием. Она должна давать свободу и творчество людям для реализации своих возможностей. Она должна объединять и заставлять конкурировать. И она должна давать равные шансы.

Идеализированность текста не означает, что её не может быть. Но пока в головах людей сидят покорность и смиренность, пока объединение умов происходит через церковь, в которой вера одного человека внедряется в сердца и верования миллионов, эта идея никогда не появится. Потому что для её появления ограничения не нужны. Нужна лишь ответственность каждого из нас за права и свободы другого, пусть даже отличающегося от нас по цвету кожи, религии, сексуальным предпочтениям или политическим убеждениям человека. По-другому этот мир лучше не станет.