(ЭРНЕСТ работает. Из глубины сцены появляется ЗЕЛЬДА. Никаких пауз).
ЗЕЛЬДА. Так когда мы отправимся на охоту? Туземцы нервничают. Что ж, я тоже нервничаю, а если я нервничаю, то не даю покоя никому. Где Скотт?
ЭРНЕСТ. Скотт в чулане.
ЗЕЛЬДА. И почему меня это не удивляет? Что он там делает?
ЭРНЕСТ. Пытается писать.
ЗЕЛЬДА. Получается?
ЭРНЕСТ. У меня получилось бы, если бы мне удалось заставить всех замолчать.
ЗЕЛЬДА (просматривает пластинки, лежащие рядом с «Викторолой»). В этом проблема с Францией. Никто никогда не замолкает. И туалеты такие примитивные. Писать приходится в чайную чашку. Вообще-то на Юге всех юных дам учат писать в чайную чашку в пансионах благородных девиц, но я пансионов не заканчивала, поэтому теперь писаю в супницу. Не так и легко писать в чайную чашку, знаешь ли. Хотя и не так сложно, как срать в кофейник. Так что, видел новые эротические сны со мной? Скотт говорит, что ты постоянно видишь меня в своих эротических снах.
ЭРНЕСТ. Скотт рехнулся.
ЗЕЛЬДА. Нет, это как раз по моей части. Я думала, тебе снится леди Дафф[2]. Я видела, как ты таращился на нее. Тебя возбуждает титул? Или это запах денег?
ЭРНЕСТ. Это запах чего-то.
ЗЕЛЬДА. Ты флиртуешь с этой аристократической шлюхой, а твоя бедная жена рыдает в углу. Ты используешь людей, а потом отшвыриваешь и пишешь о них всякие гадости.
ЭРНЕСТ. Именно этим писатели и занимаются.
ЗЕЛЬДА. Постыдились бы. Скотт говорит, что ты хочешь писать, как рисует Сезанн. По мне это все равно, что хотеть кататься на коньках, как Моцарт.
ЭРНЕСТ. Я хочу, чтобы моя проза обладала чистотой и реалистичностью картин Сезанна.
ЗЕЛЬДА. Лично мой герой – Эл Джолсон[3]. Ты согласен, что он круче Иисуса?
ЭРНЕСТ. Никогда об этом не думал. Но точно круче Эдди Кантора[4].
ЗЕЛЬДА. Ты действительно думаешь, что Иисус смог бы петь, как Эл Джолсон? Смог бы Иисус спеть «Маму», или «Свани», или «Апрельские дожди» так же хорошо, как Джолсон.
ЭРНЕСТ. Я не знаю, какой у Иисуса опыт по части пения и танцев.
ЗЕЛЬДА. А теперь ты смотришь на меня свысока.
ЭРНЕСТ. Иногда, Зельда, ты не оставляешь человеку выбора.
ЗЕЛЬДА. Тебя достают властные женщины. Мисс Стайн говорит, что для женщины обрести власть совсем не проблема. Гораздо сложнее ею распорядиться.
ЭРНЕСТ. Она говорит, что погоня за властью, как и погоня за удовольствиями, просто еще одна форма самоубийства.
ЗЕЛЬДА. Что ж, самоубийство возбуждает.
ЭРНЕСТ. Отнюдь.
ЗЕЛЬДА. Возбуждает, если ты все сделаешь правильно.
ЭРНЕСТ. Если ты все сделаешь правильно, ты умрешь. Что может быть возбуждающего в собственной смерти?
ЗЕЛЬДА. Не знаю. Скажу тебе, когда умру. И ждать долго не придется, учитывая наш со Скоттом образ жизни.
ЭРНЕСТ. Зельта, ты такая красивая. Такая жалость, что ты не глупая. Глупой ты была бы гораздо счастливее.
ЗЕЛЬДА. Не была бы. В отличие от тебя. Я понимаю, почему ты говорил Скотту, что я чокнутая.
ЭРНЕСТ. Он проводит все время, говоря с тобой обо мне?
ЗЕЛЬДА. Не все, но достаточно много.
ЭРНЕСТ. Я бы не обращал внимание на то, что говорит Скотт, когда он пьян.
ЗЕЛЬДА. Убийство животных доставляет тебе наслаждение. Думаешь, это нормально?
ЭРНЕСТ. Это абсолютно нормально. Люди – охотники. Такими мы созданы. И если тебе не приходится убивать, чтобы пообедать, это лишь означает, что кто-то еще сделал это за тебя.
ЗЕЛЬДА. Но ты получаешь от этого наслаждение. Изыскиваешь возможности. Тебе нравится убивать, Эрнест. И тебе нравится наблюдать, как убивают другие. Тебе нравятся бои быков. Ты превратил в фетиш ритуальную пытку быков и лошадей этими мужчинами в обтягивающих штанах, балетных туфлях и дурацких шляпах. Ты – величайший эксперт мира по псевдо-мужицкому садомазохистскому дерьму.
ЭРНЕСТ. Бык – всего лишь животное. Мне никогда не нравились крупные животные.
ЗЕЛЬДА. Люди – животные.
ЭРНЕСТ. Да, и я их тоже особо не жалую.
ЗЕЛЬДА. Ты жестокий.
ЭРНЕСТ. Жизнь жестокая. Искусство жестокое.
ЗЕЛЬДА. Ты воспеваешь смерть. Для тебя это что-то эротическое. Ты из тех людей, которые готовы распилить официанта, только для того, чтобы посмотреть. а что у него внутри. Я не думаю, что человек может стать великим писателем, если он не способен на любовь. «Прощай оружие» – это дешевый фокус. Женщина ненастоящая. Все твои женщины ненастоящие. Они или какими хотят видеть их мужчины, или какими они быть боятся. Дождь – это единственное, во что я поверила в твоей книге, и ты украл его у Скотта.
ЭРНЕСТ. У твоего мужа авторское право на дождь?
ЗЕЛЬДА. Дождь в своей книге ты украл у него.
ЭРНЕСТ. Что ж, пусть забирает его обратно. Я с ним уже закончил.
ЗЕЛЬДА. И все твои истории заканчиваются смертью.
ЭРНЕСТ. Все истории заканчиваются смертью. Ты путаешь меня с моей работой. Я пишу то, что вижу.
ЗЕЛЬДА. Совет женщинам от Зельды: держитесь подальше от писателей. Знакомство с писателем ни к чему хорошему привести не может.
ЭРНЕСТ. Как и замужество.
ЗЕЛЬДА. Как и замужество. (Ставит пластинку). Раз Скотт так занят в чулане, я, пожалуй потанцую. (Скрипуче звучит музыка «Лебединого озера», ЗЕЛЬДА начинает танцевать). Можешь продолжать свое занятие. Ты мне совершенно не мешаешь. Прошлой ночью мне опять снилось, что я горю на чердаке, как миссис Рочестер[5]. Но моя жизнь всегда напоминала пожар в дурдоме. (ЗЕЛЬДА танцует, как балерина. Не очень уверенно, но с врожденной грациозностью. Внезапно слышен гул, очень громкий, пролетающего на малой высоте самолета).
ЭРНЕСТ (инстинктивно закрывая голову и глядя вверх). Господи? Что за черт? Немцы атакуют нас с бреющего полета?
ЗЕЛЬДА. Это мой любовник, французский авиатор, пролетает над домом, чтобы продемонстрировать его непоколебимую любовь ко мне. И это удивительно, потому что не живем мы в этом доме. По крайней мере, не думаю я, что живем. Хотя, возможно, мы живем там, где мы есть. Но тогда мы, я и Скотт, не живем нигде. И никогда нигде не жили. Мы со Скоттом беззаботные люди.
(СКОТТ выходит из чулана, в руках ружье).
СКОТТ. Я нашел ружье.
ЭРНЕСТ. Отлично. Застрели жену, а потом застрелись сам.
ЗЕЛЬДА. Посмотри на меня, Скотт. Я – прустовский[6] лебедь.
СКОТТ. Тебя шатает.
ЗЕЛЬДА. Прустовских лебедей часто шатает, от переизбытка воспоминаний. Ах-ох. Мир вращается. Кто-то перестрелял карусельных лошадок. (Покачивается и падает лицом вниз на диван).
СКОТТ. И что это было?
ЗЕЛЬДА. Прыжок ласточкой. Хочешь увидеть вновь.
(Самолет пролетает над домом. Шум оглушающий).
СКОТТ. Этот чертов француз все еще летает над нашим домом?
ЭРНЕСТ (подходит к «Виктороле», снимает пластинку, музыка резко обрывается). Это не ваш дом. Это психиатрическая лечебница. (Находит молоток и гвоздь).
СКОТТ (смотрит на ЗЕЛЬДУ, которая по-прежнему лежит лицом вниз). Зельда? Ты в порядке?
ЗЕЛЬДА. Уходи. Я – сдохший лебедь.
(ХЭМИНГУЭЙ аккуратно вставляет гвоздь в дыру по центру пластинки и прибивает ее к стене).
СКОТТ. Ты что-то приняла?
ЗЕЛЬДА. Нет. Ничего я не принимала. Но что-то у меня забрали. Мою наивность. Мою девственность. Мой сыр. Мой экземпляр «Шуточек капитана Билли»[7].
СКОТТ. Что ты приняла? Опять подсела на таблетки? (Пытается поднять ЗЕЛЬДУ). Давай! Поднимайся.
ЗЕЛЬДА (вырывается, соскальзывает на пол, ползет). Убери руки. Джентльмен никогда не прикасается к даме. Во всяком случае, здесь. Тем более, без дуэньи. Здесь ко мне дозволено прикасаться только Иисусу и Элу Джолсону.
СКОТТ. Зельда, ты что-то приняла. Ты сама не своя.
ЗЕЛЬДА (поднимается, схватившись за ЭРНЕСТА, который пытался переступить через нее, возвращаясь к столу, чтобы продолжить работу). Такое со мной всегда. Быть кем-то еще гораздо интереснее.
СКОТТ. Что случилось? Этот французский авиатор отверг тебя?
ЗЕЛЬДА. Глупый. Никто меня не отвергает. И я никого не отвергаю. Я как «Сэтедей ивнинг пост». Подписаться может любой.
СКОТТ. Он уходит от тебя, так?
ЗЕЛЬДА. Разумеется, он уходит. Все уходят.
ЭРНЕСТ (садится за стол). Тогда почему вы до сих пор здесь?
ЗЕЛЬДА. Все, кроме тебя и старого, ворчливого Эрнеста. Думаю, я сейчас посплю. Я завершу эту репетицию моей знаменитой интерпретацией «Сонного лебедя». (Садится на пол и принимает позу спящего лебедя).
СКОТТ (пытается ее поднять). Нет. Вставай. Эрнест, помоги мне.
ЭРНЕСТ. Пусть проспится, а не то поработать мне так и не удастся.
СКОТТ (поднимает ее). Вот так. Тебе нужно походить.
ЗЕЛЬДА. Я не хочу ходить. Хочу летать. Я – лебедь. И великая балерина. А ты маленький пьяный гремлин, которому защемили нос.
СКОТТ (поддерживает, помогает ходить). Вот так. Давай походим.
ЗЕЛЬДА. Зачем? Почему я должна ходить?
СКОТТ. Не знаю. Так они делают в фильмах.
ЗЕЛЬДА. Да, это веская причина, Скотт. Может, тебе следует привязать меня к рельсам? Или сбросить с обрыва? Так делают в фильмах. Или устроим бой на мечах.
СКОТТ. Я не пытаюсь тебя убить. Я стараюсь тебя спасти.
ЗЕЛЬДА. Бесполезно. Все разбито. Здесь все разбито. Это карнавал разбитых игрушек. И мои часы остановились. Знаешь, Эрнест, я могу остановить часы, приложив к моему телу. А если сосредоточусь, могу заставить их пойти в обратную сторону. У меня тело пришельца с Урана. Может, поэтому мой муж больше не любит меня.
СКОТТ. Давай без глупостей.
ЗЕЛЬДА. Я не глупа. Ладно, может, немного глупа, но, по большей части, я – непонятый гений. Ты, с другой стороны, пишешь романтический мусор для «Сэтедей ивнинг пост», потом напиваешься и снимаешь штаны в «Рице».
СКОТТ. Не могу поверить, что ты пьешь таблетки из-за какого-то француза с завитыми усами.
ЗЕЛЬДА (яростно отталкивая его). Не надо меня опекать! Счастливчик Пьер любит меня всей душой. Никому из Миннесоты не понять, как сильно он меня любит. И я его люблю. Сильно, страстно и навсегда.
СКОТТ. Ты знакома с ним меньше месяца.
ЗЕЛЬДА. Сколько времени понадобилось тебе, чтобы полюбить меня?
СКОТТ. Это не одно и то же.
ЗЕЛЬДА. Все одно и то же. Кроме меня. Я совершенно другая.
СКОТТ. Зельда, ты знаешь, я не смогу жить без тебя. Ты – моя муза.
ЗЕЛЬДА. Я думала, Эрнест – твоя муза.
СКОТТ. Эрнест – моя творческая совесть. Ты – моя муза. Без тебя мне будет не о чем писать. Я буду никем. Или буду, как все. Дос Пассос говорит, что я напоминаю ему братьев Карамазовых, всех разом.
ЗЕЛЬДА. Что ж, а я братья Маркс, все разом. Мы можем устроить соревнования бобслейных четверок.
СКОТТ. Может, тебе приложить усилия и изображать братьев Маркс по одному? Я хочу сказать, так ли это тебе необходимо, танцевать на столах, снимать трусики и бросать их другим мужчинам?
ЗЕЛЬДА. Пожалуй, я могла бросить их женщинам.
СКОТТ. А тебе не приходила в голову мысль просто оставить их на месте?
ЗЕЛЬДА. Нет, думаю, что нет. Но тебе нравится, когда я снимаю трусики.
СКОТТ. Только не на людях.
ЗЕЛЬДА. Но мы все делаем на людях.
СКОТТ. И ты всегда провоцируешь меня на драку с мужчинами, которые в два раза крупнее.
ЗЕЛЬДА. Что ж, все в два раза крупнее тебя.
СКОТТ. И убеждаешь прыгать с утеса в океан.
ЗЕЛЬДА. Если ты не будешь следить за своей формой, тебе никогда не заработать на жизнь ныряльщиком за жемчугом.
СКОТТ. Зельда, я могу погибнуть.
ЗЕЛЬДА. И что с того? Или ты не знаешь, что это значит, любить меня?
ЭРНЕСТ. Это значит, что он безумен.
ЗЕЛЬДА. Это значит, что ты хочешь умереть.
СКОТТ. Я не хочу умирать.
ЗЕЛЬДА. Хочешь. Ты хочешь умереть. Спроси Эрнеста.
ЭРНЕСТ. Я хочу, чтобы он умер.
ЗЕЛЬДА. Эрнест тоже хочет умереть, потому что в глубине души знает: он – монстр. Шервуда Андерсона он ударил ножом в спину. Гертруду Стайн он ударил ножом в спину. Форда Мэдокса Форда он ударил ножом в спину. Он предал свою первою жену со второй. И он предаст вторую с третьей. Всякий раз, когда Эрнест хочет начать новую книгу, он должен завести новую жену. Новая книгу. Новая жена. Новая книга. Новая жена.
ЭРНЕСТ. Тебе следует попробовать, Скотт. Возможно, пойдет на пользу твоей работе.
ЗЕЛЬДА. Любого, кто хорош с Эрнестом, он ставит на колени и выдирает горло, как зебре.
ЭРНЕСТ. Писатель обязан быть мерзавцем.
ЗЕЛЬДА. Эрнест никогда не женился на зебре.
ЭРНЕСТ. Потому что в джунглях красок и букв, как и в жизни, хороших и добрых неизбежно сжирают. Как произошло с моей женой, зеброй.
ЗЕЛЬДА (плюхается на диван и растирает ступни). Поэтому я посвятила свою жизнь танцам. Балерине не обязательно быть мерзавкой. Хотя, я уверена, польза от этого есть. Я чувствую, что буду свободна раз и навсегда, если мне удастся обрести полный контроль над телом. Но у меня всегда было теплое, нежное тело, к которому так тянет мужчин. У нас есть устрицы? Я отождествляю себя с устрицами, потому что слышу, как они поют. Поющие устрицы во Франции особый деликатес. Почему при выступлении акробатов во Франции играют такую грустную музыку? Потому что они знают: рано или поздно падение неизбежно? Когда-то у меня была такса, которую съели у механического пианино. Что? Я помешала? Продолжайте. Беседуйте. Наслаждайтесь собой, пока можете. Завтра мы с вами разберемся.
СКОТТ. Зельда, иногда я задаюсь вопросом, может, с тобой что-то не так?
ЗЕЛДА. Разумеется, со мной что-то не так. Я вышла за тебя. Не обращай внимания на Скотта, Эрнест. Скотт сексуально озабочен, но в этом деле дилетант. Таких под навесами для лодок не принимают всерьез. Эрнест, возьми меня в поездку на багги? Я позволю тебе сесть за руль багги. Не скромничай. В своих снах я видела, как ты облизывался, глядя на меня. Мне нравится это место, пусть я не очень понимаю, где именно мы находимся. Иногда я думаю, что мы в джунглях, или в Испании, но потом ночью через окно до меня доносятся ароматы яблоневого сада, совсем как дома, в Америке. В другой части дома, давно забитой досками, кто-то репетирует вальс на стареньком пианино. Прошлой ночью мне снилось, что меня душит кампсис.
ЭРНЕСТ. Ну почему, когда нужен кампсис, его никогда нет под рукой?
ЗЕЛЬДА. Приятно, когда Эрнест рядом. Все становится таким серьезным. Даже смех напоминает рычание волков. Этим утром я увидела в зеркале мужчину с яйцом вместо головы. Может, нам бросить пить?
СКОТТ. Тебе пора. Я не пьянею.
ЗЕЛЬДА. Скотт, на прошлой неделе ты ел деньги перед Джеральдом и Сарой Мерфи.
СКОТТ. Да, но это были французские деньги. Они восхитительные. Масляные.
ЗЕЛЬДА. И грязные. Все деньги грязные. Сара хотела промыть тебе рот карболовой кислотой.
СКОТТ. Сара от меня без ума.
ЗЕЛЬДА. Ты засовывал деньги в рот пригоршнями и жевал, как салат.
СКОТТ. Джеральд и Сара поняли, что это символический жест. Они богатые. Богатые – не такие, как мы с тобой.
ЗЕЛЬДА. Да. Они писают через уши.
СКОТТ. Может, я пьяница, но я симпатичный пьяница. Все любят меня за мое обаяние.
ЗЕЛЬДА. Пьяный ты не обаятельный. Ты противный. Ты из кожи вон лезешь, чтобы все возненавидели тебя.
СКОТТ. Это неправда.
ЗЕЛЬДА. Ты снял штаны пред женой Генри Луиса Менкена[8] и показал ей свой пенис.
СКОТТ. Знаешь, я подумал, что раньше она не видела ни одного.
ЭРНЕСТ. Ты не думаешь, что она видела пенис Менкена?
СКОТТ. Я предположил, что она закрывала глаза. Послушай, Зельда, если хочешь бросить пить, попутного ветра. Я тебя не останавливаю.
ЗЕЛЬДА. Но здесь будет так одиноко, когда ты напиваешься, а я – нет.
СКОТТ. Значит, в этом моя вина?
ЭРНЕСТ. Ты – мужчина. Твоя вина во всем.
СКОТТ. Почему все должно быть чьей-то виной? Что мы тут делаем? Ведем учет?
ЗЕЛЬДА. Конечно, мы ведем учет. Мы женаты. До нашей смерти делать нам больше нечего.
СКОТТ. Писать. Вот что мне нужно делать. Что делать тебе, я не знаю. Я становлюсь другим человеком, когда пишу. Мудрым и спокойным, сострадательным и добрым. Но я не могу оставаться таким в реальной жизни. Вот почему я пью. Но я хочу быть добрым человеком, сильным человеком, для моей дочери. Человек хочет поддерживать иллюзию собственных силы и доброты ради своих детей.
ЭРНЕСТ. Дети убьют тебя, если ты им позволишь.
ЗЕЛЬДА. Скотт хотел, чтобы я убивала своих детей.
СКОТТ. Что ты такое говоришь?
ЗЕЛЬДА. Ты знаешь, что я говорю.
СКОТТ. Никто тебя не заставлял.
ЗЕЛЬДА. Ты их не хотел.
СКОТТ. А ты их хотела?
ЗЕЛЬДА. Я не хотела их убивать.
О проекте
О подписке