Цитаты из книги «Стихи обо всем»

И я сказал вам: – Ося или Сеня, запомни: всё, что здесь останется от нас — каких-нибудь пять-шесть стихотворений, осенних, гулких, яблочных, весенних, ни от чего не защитивших нас.

А что уж там во мне рвалось и пело, и то, что я теперь пою и рвусь, так это все мое (сугубо) дело, и я уж как-нибудь с собою разберусь.

пить резиновым клеем этикетку «Его честность 2008, октябрь, перламутровое утро». Вместо того, чтобы просто закрыть на другого человека глаза. И любить его бескорыстно. Почти не видя.

Отлично даже не то, что нам всем невыносима чужая настоящая жизнь (хотя мы и говорим: «Мне главное, чтоб ты был просто честным со мной, я смогу все пережить», а не можем пережить даже молчания), а то, что даже такую жизнь – при всей ее для нас невыносимости – мы хотим у другого отобрать, узурпировать, присвоить. Загнать в наши общие разговоры, обмусолить, исплакать, убить, сделать затхлой (его виной, нашей якобы великодушной, терпеливой мукой). Спрятать в баночку, поставить в подвал, нале

лисы пустота.) – Ок, – говорит, – есть.

только правда. Никогда не лги мне. Ложь разлагает. Запомни это. Бабах, приехали. Извернулась, цапнула за руку, вырвалась, на пол брякнулась, в стойку встала (задом к углу, пастью в говорящему): – Правду хочешь? Так ты же знаешь, ее, правду-то… Лучше меня знаешь. При твоей-то чувствительности. Оттого и плакал. Или, может, ты плакал, что тебя блохи замучили? Молчит. Опять начинает плакать. – Хорошо, – говорит лиса с закипающим раздраженьем. – Хочешь свою поганую правду? Возьми ее: не люблю я тебя. – Нет, – отвечает, плача. – Любишь. Потому что я знаю, что у тебя любовь ко мне – есть. Я ее чувствую. Когда ее не станет, я уйду. Или тебя прогоню. (Прогонишь, ага, как же… А внутри – у

Хвать тебя за горлышко, перехватил за холку: вот тут летать – полезно (показывает на постель), а вот – тут нет. Не полезно. И опять глазами темными смотрит. А в них бездна. (Эта бездна – у них любовью зовется. Тупая, жаркая, злая, аж дрожь берет) Висит лисичка – за холку схваченная – вниз головой. Ботинки хозяина рассматривает. – Я люблю, когда я у тебя один, и ты у меня одна, – лисе говорят. Лиса послушно кивает. Хотя сама и не навязывалась. (При этом у человека корова в хлеву мычит, дети чужие за стенкой визжат: справное все же хозяйство, с цветочками.) – Но и это еще не всё, – продолжает настаивать человек (степь же, она, оказывается, разговорчивая). – Мне нужна толь

(Это же только человек – честный воин, с большой буквы и не как все – способен рубануть по пальчикам из любовной могилы, которые царапаются, лезут, уцепиться пытаются, жить хотят. Лиса рубануть не может. Жалко ей. Что ж с нее возьмешь: она же – подлая.) «Ну что ты, не плачь, я еще с тобой поживу», – говорит. И вот ребенок перестает плакать, и встает с постели взрослый человек, и в глазах его степь. Темная, тысячелетняя… «Мое» говорит, «мое», «никому не отдам» и тянет тебя эта безымянная, неразличающая тебя, но внимательная к твоим движениям сила – в дырку, в душную человечью нору. Глядит пристально. Наблюдает. Стережет. За дверьми – хозяйство, укорененность, родня, пес цепной лает. У тебя – за плечами – ничего. Окно одно. В окне – луна. А хотелось бы – жаворонка, мышку. В небе – полетать. Но не тут-то было.

Лежит человек с тобой, живой, горячий. Лежит, как в могиле. Тобой же закопанный. Плачет. А любой плачущий человек, как ребенок. Девочка, мальчик, собачка. Как его отпустить? Как его ударить? Как ему сказать: я не люблю тебя? В самую мякоть сказать: «Ничего у нас не получится». Лиса не умеет в таких случаях говорить «нет». Всегда – «да».

Ам, – сказала жаба и съела тебя. Странно,почему она плачет жемчужно и с тоски зеленей          лука,почему она плачет жемчужно и ломает зеленые          руки:нет у жабы ни брата, ни мамы,ни любимого, ни любимой – всех она съела, сука