Пролог

Не всегда можно удержаться, чтобы не обидеть человека несправедливо, но всегда можно попросить прощения. Для этого нужно главное: не ставить себя выше людей.

Николай Амосов

Любят не тех, кто полезен, не тех, кто хорош. Любят тех, кого любят. Любят за что угодно и ни за что. Любят за то, что любят. Никакая привлекательность к любви отношения не имеет, никакой успех, никакая сила и красота, никакой интеллект. Ничего общего с благодарностью; если это благодарность, то лишь за жизнь, но не свою. Любовь не может быть заслужена, любовь только дарится и – принимается или не принимается. Любовь – сплошная несправедливость.

Владимир Леви «Цвет судьбы»

В классе было не очень шумно, так бывает на последних уроках, к началу которых большая часть школьников отлынивает под любым предлогом. Группа девочек тихо перешептывалась, обсуждая, как обычно в таких случаях, мальчиков.

– А как тебе Марк? – шутя, несерьезно, словно дразня свою подругу, спросила одна из них другую.

Та, обернувшись, оценивающе посмотрела на него, будто взаправду выбрала его и именно этот последний, оценивающий взгляд должен был решить все. Внимательно посмотрев на него, она поморщилась, на ее правильном, симметричном лице появилось выражение неудовлетворенности от увиденного.

– Так у него же вот, – сказала она, показав на половину своего мизинца. Девушки расхохотались.

Недоумевая, Марк затравленно разглядывал свою маленькую руку – большой, указательный, безымянный, средний, мизинец. «Пальцы как пальцы», – подумал он, с обидой глядя на сидящих на партах девчонок. Досаднее всего, что с ними была Наташа, в которую он, несмотря на все ее издевательства, был безнадежно влюблен. Она была его наваждением, от образа которой, явившейся однажды во сне, у него случилась поллюция. Он ходил за ней везде незримой тенью, становясь в ее присутствии частью мебели, чтобы просто быть рядом, тихо вздыхая ей вслед и наблюдая, как она общается с другими мальчишками. Он видел, как те лапают ее, а она больше для вида, чем со зла, раздает им тумаки.

Картина прошлого треснула, как брошенная в костер фотография в рамке, он замотал головой, избавляясь от нее, сейчас она мешала ему: эти воспоминания, такие болезненные, колючие, жгли ему глаза. Рядом, поскуливая, сидел Мик, закончив свои собачьи дела, он ждал вечерней порции корма.

– Вот она! – просиял его хозяин, показывая псу, своему почти единственному другу, девушку, подходящую к дому. Мик облизнулся.

– Она сделает меня настоящим мужчиной, поможет мне с моим перевоплощением! – продолжил Марк, не мигая глядя на приближающуюся фигуру.

Мик, почувствовав желание хозяина, который, видимо, тоже хотел вечерней порции мяса, облизнулся и проскулил что-то, переминаясь с лапы на лапу от нетерпения.

Девушка шла не торопясь, о чем-то задумавшись, ее темные волосы спадали ниже плеч, подчеркивая женственность фигуры, белая вязаная шапочка и такой же шарфик, а также кремовая курточка с белой опушкой на капюшоне делали ее похожей на снегурочку. Наташа неторопливо шла домой, нерегулярные порывы ветра гнали впереди нее фантик от «сникерса», дорога была по-весеннему размыта, и лишь на обочине виднелся серый залежавшийся снег.

– Привет! – сказал ей кто-то. Голоса она не узнала и, обернувшись, никого не увидела. – Привет! – услышала она снова. Она повернула голову, и взгляд ее опустился вниз, на человека, который к ней обратился. Она была довольно высокого роста, почти под два метра, и подобный конфуз с ней иногда случался. Перед ней стоял маленький паренек, лицо казалось знакомым.

– Я Марк, мы учились вместе! – сказал он неуверенно, видимо, сильно волнуясь.

Она снисходительно улыбнулась.

– Да, я тебя помню.

Выбор, подавление, вселение

О, никогда под бледною луной

Так пышен не был тот уют лесной,

Где женщина о демоне рыдала.

Самюэль Тейлор Кольридж «Кубла Хан, или Видение во сне»

Ночь, темная и беззвучная, поглотила все в свои объятия, и лишь тусклый свет фонаря освещал запорошенную снегом подворотню. Он любил такие ночи, ночи охоты в этом оживленном мире, где каждый выживал как мог. Приходилось приспосабливаться, чтобы выжить. А чтобы существовать хорошо, необходимо проявлять изобретательность и очень осторожно взвешивать каждый шаг, дабы сохранить с большим трудом скопленную энергию. Он много думал об этом мире, обо всех его мрачных и несправедливых особенностях: отчего людям, столь бездарно тратящим свою энергию, людям, не способным в полной сладостной безудержной истоме наслаждаться жизнью, отмерено ее так много. Он поморщился, как от зубной боли, при этих мыслях, но внезапно взгляд его оживился. «Захрустел снег», – подумал он, уже готовясь к оценке того, по силам ли ему эта жертва. Темная фигура, повернув из-за угла, шла в сторону подворотни к тому фонарю, возле которого притаился Бес. И хотя свет не играл для его зрения никакой роли, ему нравилось сидеть именно здесь, люди любят свет и освещенные дороги, следовательно, и охотиться нужно возле таких мест, полагал он, стараясь рационально распределить свои силы, чтобы не бегать по дворам в поисках пищи.

Изучая приближающегося человека, он уже получил часть истории его жизни, и ликованию его не было предела. «Женщина одинокая», – радостно думал он и внутренним чутьем стал обнюхивать ее ауру, черные вкрапления, трещины, проблемы в жизни, с мужчинами. Разумеется, ему не дано видеть все, как другим, более развитым существам, до могущества которых он грезил добраться, но того, что ему открылось, было достаточно.

Девушка, ощутив непонятное волнение и даже страх, озиралась по сторонам, но вокруг было тихо. «Что это со мной?» – подумала она, чувствуя, как сильно бьется сердце.

Бес выжидал. Есть ли у нее защитник? В этом сумбурном глупом мире у такой серой мышки с пробитой аурой мог оказаться защитник, этакий дух покойной бабушки, мелкий ангелочек с розовым задом и белыми куриными крыльями. «Нет, не похоже», – оскалившись в предвкушении, подумал он. Точно нет. И, сорвавшись с ветки, полетел к жертве.

Неутолимое волнение и чувство опасности, страха не давало ей покоя, как в то утро, когда умер дедушка. Вдруг нахлынуло это болезненное воспоминание, где-то гаркнул ворон, и с ветки посыпался снег, это резко выдернуло ее из печальных грез прошлого.

«Странно, – подумала она, – ветра же нет, да и птиц тоже. Отчего так холодно? Ноги мерзнут, надо хорошую новую обувь взять, только вот где взять деньги на эту обувь?»

С тоской подумав о своем одиночестве и смерти дедушки, она едва не разрыдалась. «Да что же это со мной? Не хватало еще на холоде расплакаться, домой надо», – и, шмыгнув носом, она поспешила к дому, к любимому с детства скверу, где жили воспоминания о маме, папе и дедушке, их никого уже нет, только сквер и чужой снеговик возле подъезда. Едва сдерживая подступившие слезы, она взлетела по лестнице, на автомате открыв дверь домофона, и, лишь зайдя в квартиру, разрыдалась.

Преодолеть первую границу ауры было нетрудно: за века он научился справляться с этим мастерски, вторая граница – скорлупа, тоже не представляет для него особой сложности, надо лишь немного поддеть, впрыснуть туда темную и вязкую жидкость, словно гарпун, и человек сам начнет накручивать себя, тем самым всосет его, впустит в свои покои, и вот здесь уже можно обживаться. Радуясь теплу жизни, Бес осклабился:– «Эта дуреха накручивает себя так лихо, что у меня с непривычки может случиться несварение и запор, – в сердцах подумал он, забавляя себя, – добраться хотя бы до первой струны души¹! Хотя ладно, это я тороплюсь, сначала надо поесть и обустроить тут все», – закончил свои рассуждения Бес.

…Ей снился сон. Она сидела на остановке в безуспешной попытке уснуть, но слишком короткий плед, закрывающий лишь половину тела, лишал ее этой возможности, а жесткие деревянные сиденья врезались в бок, заставляя менять положение тела. В бесконечных попытках устроиться она в итоге продрогла. Холодный ветер, какой бывает в конце октября, забирал тепло отовсюду, готовя землю к долгому летаргическому сну, сжимая, стягивая реальность окружающего мира в черно-белые тиски уныния и скорби по безвозвратно потерянному солнцу.

Ощутив, что рядом кто-то есть, она напряглась, заозиралась по сторонам, но вокруг был только холодный ветер и печаль. Вдруг она ощутила, что мимо нее кто-то прошел, стало жутко, пустая остановка, и вокруг никого, только острое понимание чьего-то присутствия. Встав и завернувшись в плед, который мало спасал ее от холода, она решила обойти остановку, заглядывая за каждый осиротевший без зелени куст. Подойдя к витрине, где красовались, привлекая ее внимание, различные товары, которые теперь продавались на каждой остановке, от стирального порошка до консервированного зеленного горошка, она просто стояла, вслушиваясь в тишину. Мир вокруг застыл в каком-то садистском оцепенении, словно все самое худшее уже произошло. Еще раз осмотрев витрину, она вернулась на скамейку, укутавшись с ногами в плед. И снова это ощущение ужаса, сковавшее ее лицо гримасой невыразимого страха: рядом кто-то присел, кто-то невидимый, кто-то желающий ей зла. Вскочив, она уперлась спиной в витрину, тараща глаза на пустую продуваемую ветром остановку, пока чувство угрозы не переместилось ей за спину, заставив отпрянуть от холодного стекла. «А может, там кто-то есть?» Присев, она стала всматриваться в стеклянный полумрак киоска, и полок позади кассового стола, пока не увидела глаза, только глаза без остального лица, ее глаза в отражении витрины, очень злые глаза.

Реальность поплыла, и она оказалась в своей квартире в прихожей перед зеркалом, бешено колотилось сердце, из зеркала на нее смотрело ее лицо, но страх собственного отражения не отпускал. Услышав шорохи в гостиной, она улыбнулась, с чувством облегчения выдохнула. «Это дедушка! Надо ему обо всем рассказать», – подумала она, радостно поспешив в комнату. Но, почти оказавшись на пороге, она столкнулась с кем-то невидимым. Отброшенная неизвестной силой к стене, она прижалась к ней в необъятном ужасе, осознав, что дедушка умер, так же как и мать, и отец, а в ее квартире кто-то есть. Дернувшись, она побежала в спальню, судорожно вцепившись ногтями в древесину двери, защелкнула шпингалет с какой-то фанатичной уверенностью, что он способен ее спасти. Прыгнув в кровать, она укрылась одеялом в тщетных попытках унять озноб и страх, от которых тряслись ее руки, зубы и все тело. Прижав к себе ледяные ноги, она обхватила их руками вместе с подушкой. В полумраке комнаты тикали часы, а из гостиной доносились шорохи и шаги…

Проснувшись, она подскочила на кровати, вся покрытая липким холодным потом и гусиной кожей от ужаса и реальности сна, а страх выйти из спальни был ощущаем физически.