12

«Даже путешествие в ад начинается с маленького шага».

Лао-Цзы в соавторстве с Крисом Риа

О чем я думал, как видел свое будущее и последствия? Смешной вопрос. Кто мыслит подобными категориями в тринадцать лет? В неясной перспективе, рисующейся в мозге подростка, фантазии из комиксов перемежаются с непроглядным мраком от малейших местечковых неудач, кажущихся концом света. Где-то так. Своим поступком – и не поступком даже, а манерой исполнения – я похерил всю науку Виктора. Со временем, разумеется, мне даже стало льстить, что меня обучал выживанию серийный убийца. Наверное, потому что в глубине души я никогда не верил в то, что Виктор им был. Но если разобраться… Я мог подкараулить этого преподавателя в тихом месте, мог подсыпать ему что-нибудь в кофе, чтобы он, перед тем как подохнуть, корчился от боли… Поганые мыслишки, наверное. Но они посещали меня. После. А тогда… Мне было просто плевать. И я был даже благодарен охраннику, вырубившему меня ударом дубинки по башке (но если разобраться, зачем вообще школьным охранникам дубинки?). И ненавидел его за то, что он меня не убил. И даже не покалечил. Просто выключил.

На самом деле, после этого моя судьба могла сложиться по всякому. И вероятнее всего, меня должны были упечь в психушку. Где мне, я думаю, было бы самое место. Нет, не потому что я и впрямь чувствую вину за свои поступки и жажду какого-то там искупления (подобные мысли – не более чем замаскированная трусость импотента) – просто вполне логично для общества изолировать и пытаться исправить (вылечить) тех, кто не вписывается в рамки этого самого общества, его стандартов мышления и поведения. Даже если лечение подразумевает полное разрушение личности. А я, вдобавок ко всему, оказался опасен. Но общество раздираемо противоречиями и интересами отдельно сидящих на местах своих членов, каждый из которых склонен прикрывать именно свою задницу. Лично я бы меня попросту запер. Не лечил, не наказывал – просто запер. Вы же не лечите тигра или волка, дабы жрали траву и прониклись духом пацифизма. Вы запираете их в клетку, чтобы они никому не навредили. И водите детей на них смотреть. Такое мне тоже предстояло, и это было в сто раз логичнее дурацких попыток «помочь», «вылечить» или «исправить».

Но меня всего-навсего отправили в Шестерку. Благо по возрасту я подходил теперь вполне.

Шестерка. Воистину, самые страшные страхи живут в нашем воображении и питаются нашим незнанием. Ну и желанием дальше воображать. Чего мы только не сочиняли про это заведение, какие только детские фантазии не крутились вокруг нее. Монстры-надзиратели, сумасшедший директор, разборка невинных детишек на органы, карцеры, пыточные камеры… Какая пошлость. И что удивительно, никто из нас никогда в фантазиях своих не предполагал очевидного – того, что такие места опасны не сами по себе, а благодаря их обитателям. И главные страхи любой тюрьмы не решетки, стены и надзиратели – оставьте это клише для кино, – а основные его жители. Что, в общем-то, очевидно.

Шестерка оказалась вполне чистым, хотя и строгим заведением. Никаких потеков крови на стенах, никаких пыточных камер (во всяком случае, едва я переступил ее порог, в пыточные камеры вериться стало с трудом). Все чистенько, все ровненько, шныряют туда-сюда вполне себе зашуганные воспитанники в одинаковой полувоенной-полутюремной форме. Но ничего полосатого с номерами на спине.

Странно, но я почему-то думал, что куда бы меня не определили после расправы над физруком, доставка к месту пребывания будет осуществляться либо в наручниках (полицейские), либо в смирительной рубашке (санитары). Но за мной приехали двое вполне адекватных хотя и достаточно мордоворотистых мужиков на мини-вэне, а один из них даже помог мне с чемоданом в котором были все мои немногочисленные пожитки.

Один из них вел машину, другой пытался развлечь меня светской беседой. Пытался, потому что едва он спросил: «Ну и что ты натворил?», я моментально ответил: «Зарезал учителя физкультуры». Прозвучало, наверное, как шутка. Я как-то сразу не сообразил. Мой собеседник хмыкнул, но потом посмотрел мне в глаза и, кажется, растерялся. Ну правильно, у каждого из нас три опции активации психики. Первая – небольшая – это когда мы что-то знаем. Всем всегда кажется, что эта область чуть побольше, чем есть на самом деле, но это нормально. Всяк считает себя умнее, чем является в реальности. Вторая – то во что мы верим. Тут, как правило, живет полная хрень, ее достаточно много и она всегда страшно запутана. И третья – самая обширная – называется «А хрен его не знает». И вот посмотрев на меня мои конвоир (сопровождающий?) неожиданно для самого себя провалился в эту область. Потому что, глядя на меня, наверное, невозможно было понять шучу я или нет. Но так же достаточно отчетливо, видимо, ощущалось, что я способен на многое дерьмо.

– Ты серьезно? – спросил он.

– Ага.

– Наверное, страшно не любишь физкультуру, – хмыкнул водитель.

– Не люблю козлов, убивающих моих друзей, – отозвался я. Тонны три пафоса.

Они переглянулись и, словно сговорившись, пожали плечами. Не они первые и не они последние, кто не знал как на меня реагировать. Мне было наплевать.

– Ничего, – сказал водитель, – Капитан тебе мозг вправит.

Я не знал кто такой Капитан, но сильно сомневался в его способности вправить мне мозг. В максимальном варианте – сломать.

Мы ехали часа два, и за все это время ни у кого из моих сопровождающих больше не возникало желания поболтать.

Шестерка располагалась за городом на собственной большой территории, ожидаемо огороженной высоким забором, но без всякой там колючей проволоки и вышек с часовыми. Блин, в конце-концов, это было воспитательное учреждение для трудных подростков, а не тюрьма строгого режима.

Территория была достаточно ухоженной, хотя ее облик несколько портили всякие там полосы препятствий и прочие полувоенные радости. И в глубине этой самой территории высилось пятиэтажное кирпичное здание с двумя немалыми пристройками – очевидно, спортзалом и еще чем-то.

Машина подкатила к белому крыльцу, мы вышли. На этот раз сопровождающие не стали помогать мне с чемоданом, и я, отягощенный грузом прожитых лет, потащился по ступенькам куда указывали. Мы прошли по коридору первого этажа – не чистому даже, а стерильному, со сверкающим паркетом и идиотскими плакатами на стенах то про патриотизм, то про уголовный кодекс, то про героев, то про то, что надо хорошо учиться. В конце коридора авторитетно ограничивала реальность могучая полированная двустворчатая деревянная дверь с надписью на сверкающей латунной табличке «Директор», Я ожидал увидеть за дверью обычную приемную с секретаршей, и я не ошибся. Правда, секретарша была жутковатая – тощая сухая дама предпенсионного возраста с таким лицом и застывшим на нем выражением, что вот в ее причастность к пыткам поверить было достаточно легко. Разумеется, в приемной была еще одна дверь – обитая казенным винилом. И разумеется, на ней тоже было написано «Директор». Я искренне порадовался местной заботе о кретинах.

Впрочем, все оказалось вполне пристойно. Мои конвоиры кивнули секретарше и постучались в дверь. Стучать в обитую мягким дверь – занятие трудновыполнимое. Но они постучали. После чего один из них приоткрыл створку, просунулся и проговорил в неведомое пока еще для меня пространство:

– Господин Капитан, мы его привезли.

– Ага, – донесся из за двери приглушенный низкий хрипловатый голос. – Тащи его сюда.

– Иди, – сказал мне сопровождающий. – Чемодан оставь тут.

Я вошел.

Кабинет был не то чтобы большой, но и не маленький. Из необычности обстановки я бы отметил тут почти все. И государственный флаг в полный рост на стене (на хрена он тут висит?), и древний шкаф, сверкающий благородной полировкой, и огромный деревянный стол с придвинутыми к нему древними, обитыми натуральной (кажется) кожей креслами. И какую-то военную эмблему на том месте, где нормальные чиновники на автоматическом рефлексе вывешивают портреты президентов. И даже два пистолета под стеклом на стене.

Но главной достопримечательностью тут, разумеется, подразумевался хозяин кабинета.

Поскольку он сидел, не было возможности оценить его рост, но этому Виктор меня обучил (невелика наука), и было понятно, что он не так чтобы высокий, но и не коротышка. С избыточным весом, но явно от него не страдающий. Крупноголовый, коротко, видимо, машинкой стриженный, с изрядной сединой, пятнами расползавшейся по этому совершенно армейскому газону-прическе. Грубые, но не напряженные черты лица и совершенно волчий, прямо-таки горящий холодным огнем взгляд серых глаз. И красные крепкие лапищи, покоящиеся на папке, очевидно, с моим личным делом.

Мне он сразу не понравился. Виктор приучил меня сканировать людей, доверять своим чувствам в отношении них только после того, как я рассмотрю человека вплоть до мелочей. Но этот тип насторожил меня сразу. Если Виктор – единственный взрослый, сумевший затронуть мою душу – был проповедником свободы – свободы суждений, свободы выбора, свободы мыслей (под девизом «Бери, сколько унесешь»), то этот мужик явно состоял из правил, уставов, параграфов, железобетонных представлений «хорошо-плохо», «правильно-неправильно» и прочих прямых углов. Но он очевидно был не дурак. По крайней мере, в этом своем аквариуме.

Какое-то время он сканировал меня своим серо-голубым лазером. Я молчал.

– Здороваться не приучен? – спросил он, наконец.

– Здрассте, – усмехнулся я, отводя взгляд.

Он усмехнулся в ответ. Недоброй усмешкой.

– Ты, наверное, считаешь себя очень крутым. И очень умным.

– Не считал, пока вы не сказали, – отозвался я.

– Ну-ну, молокосос, не хами. Ты меня пока еще не знаешь, а когда узнаешь, до тебя дойдет, что так со мной говорить – худший выбор в твоей жизни.

– Я думал, худший выбор в моей жизни – не сдохнуть в младенчестве, – ответил я.

Он посмотрел на меня с интересом, а потом сказал:

– И это тоже. Но раз не сдох – придется продолжать.

Я пожал плечами и сделал шаг к одному из кресел.

– А вот садиться я тебе не разрешал, – остановил он меня.

Я замер, размышляя как поступить дальше. Пройти с наглой мордой и сесть, вызывая его а откровенный конфликт, или не борзеть с порога? И, поскольку я был обучен Виктором и не лишен хотя бы малого здравого смысла, не зная местности я решил не выпендриваться.

Он довольно кивнул и снова принялся меня рассматривать.

– А ты симпатичный парень, – сообщил он мне.

Я снова пожал плечами.

– Но здесь это могут быстро исправить.

И я снова пожал плечами.

– Пожимание плечами – самый распространенный вид нейтральной реакции и неуверенности у детей и подростков, – сообщил он.

Ну просто кладезь подростковой психологии.

Чтобы не смотреть на него и не выдавать свои эмоции, я стал пялиться на пистолеты на стене. Он проследил за моим взглядом и удовлетворенно хмыкнул.

– Нравится оружие?

Тут я вынужден был посмотреть на него, чтобы понять, какой реакции он от меня ждет. Ну разумеется, что еще мог сказать взрослый подростку, уставившемуся на стволы? Подкинуть ему пищу для размышления.

– Не больше, чем энтомологу нравятся жуки, – сказал я.

– О-о, – фыркнул он. – У нас тут интеллектуал. То есть, ты разбираешься в оружии?

– Иногда.

– И что можешь сказать про эти два?

Говорить или нет? Но кажется, он и сам из этой породы. И если я скажу ему что-то необычное, смогу заставить его немного приоткрыться. Дать больше информации. Или на хрен выдать себя? Да ладно, что там выдавать-то, в конце концов?

Но я, кажется, долго размышлял, и он принял меня за обычного пижонящего подростка.

– Сверху – Кольт 1911, – сообщил он мне тоном великого учителя, – а внизу…

– Браунинг, – вставил я.

– Нет, – усмехнулся он.

– Да, – уперся я. – Некорректно говорить «Кольт 1911». Это система Джона Браунинга, разработанная изначально под 38 калибр и переделанная под 45 по требованию американской армии. Семизарядный. Однорядный магазин. УСМ одинарного действия.

У него отвисла челюсть.

– Второй ствол – Беретта 92, – не унимался я. – Боеприпас 9х19 Парабеллум. Принята на вооружение той же американской армией в 1974 году и пришедшая на смену тому, что вы называете Кольт 1911. Пятнадцать раундов… То есть, патронов в магазине. Боеприпас по схеме пятнадцать плюс один. Возможность загрузки патрона через окно экстракции гильз. Основание из алюминиевого сплава. Конструкция на основе Вальтера П-38.

Кажется, я его сразил. Ну или заинтересовал так точно. В его взгляде появилось что-то человеческое.

– Ну и какой из них ты бы выбрал? – спросил он с искренним интересом.

– Никакой. Эти стволы интересны для коллекционеров и стрелков в спокойной обстановке. Для работы я бы предпочел Глок.

– Для какой это работы? – усмехнулся он.

– А для чего они предназначены? – снова пожал плечами я. – Стрелять в людей.

Какой-то время мы молчали. Он, видимо, от потрясения. Я – от некой неловкости и оттого, что не знал что теперь с этой неловкостью делать,

– Ну ни хрена себе, – проговорил он, наконец. – Где ты всего этого нахватался?

– В разных местах, – соврал я.

Он кивнул, продолжая меня разглядывать. А я в душе обматерил себя за тупость. Ответ «В разных местах» просто вопил о подростковой скрытности. И если ему хватит ума понять, что это так, он поймет, что я способен что-то скрывать, что в моей жизни есть некие секреты. И, как человек, наделенный властью надо мной, он непременно захочет эти секреты разгадать… Или Виктор наградил меня паранойей? Во всяком случае, я вовремя остановился. Потому что следующим шагом моего гениального плана была вывалить ему прям между глаз, что, судя по его возрасту, оба эти ствола принадлежали ему, он служил сперва с одним, потом с другим, а теперь вот вывесил на память. И очевидно, очень этим гордился.

Какое-то время он задумчиво смотрел то на пистолеты, то на меня, но вскоре смог взять себя в руки и снова заговорил:

– Ладно. Об этом мы еще побеседуем. А сейчас… Знаешь, сюда попадают разные мальчишки по разным причинам. Наркотики, воровство, даже грабеж. Но ты… Нанесение телесных повреждений учителю.

– Он козел, – сказал я.

– Настолько, что ты пытался его убить? – парировал он.

Тут я просто промолчал.

Не дождавшись ответа, он продолжил:

– Знаешь, в твоем личном деле сказано только про телесные повреждения. Но я не поленился позвонить этому человеку. Его ждет долгое лечение. Вряд ли он скоро сможет ходить. А если бы тебя вовремя не остановили, и вовсе был бы уже мертв. Я прав?

– Не знаю, – совершенно честно признался я.

И правда, откуда мне знать что могло бы или не могло бы случиться, если это не случилось? Хотел ли я его убить? Наверное, хотел. Убил бы? Понятия не имею. Может, и остановился бы в последний момент.

– А он вот знает, – сообщил мне Капитан. – И считает, что твое место в психушке. Но вот что забавно – он не упомянул в своем заявлении, что ты пытался его убить. Как думаешь, почему?

Я снова пожал плечами, хотя, как мне кажется, знал ответ.

– Да потому, – развивал тему Капитан, – что дирекция школы в обмен на изменения показаний пообещала снять с него обвинение в халатности, повлекшей смерть ученика.

Я молчал.

– Это был твой друг? – спросил Капитан.

Я молчал. Но ответа, видимо, и не требовалось.

– Удивительно, – сказал Капитан. – Они прикрыли свои задницы и все отделались малой кровью.

Я мог бы с ним не согласиться. Крови было много. Но после того, что он мне сообщил… Если бы сейчас этот физрук оказался передо мной, я бы, наверное, снова попытался его убить. А может, и нет.

Капитан какое-то время ждал от меня ответа, но вскоре понял, что не дождется.

– Я хочу, чтобы ты кое-что понял, – сказал он, наконец. – Может, тебе и впрямь место в психушке – я пока не знаю. Но ты здесь. И парень ты, кажется, неглупый. Хотя и нахал. Я прав? Знаю, что прав. Но мне на все это плевать. И я хочу, чтобы ты знал. Это моя территория и здесь действуют мои правила. Научишься жить по ним – все у тебя будет относительно хорошо. Нет – я скручу тебя в бараний рог и вся твоя дурь потечет из тебя гноем.

Ну елки-палки, где его учили запугивать людей? В армии? Впрочем, на обычных подростков это вполне могло подействовать. «Потечет гноем», «Моя территория»… Он что, мочится каждый день по углам, метя эту самую территорию?

– Мы поняли друг друга? – спросил он.

И вот тут я ответил ему совершенно искренне:

– Да. Только дайте мне время изучить эти правила.

Нет, я ей богу не врал. То, что мы друг друга поняли ведь не значит, что я с ним согласился. А изучить правила и выполнять их – совсем не одно и то же. Виктор учил меня, что правила, засевшие у человека в башке, очень удобно использовать для манипуляции этим человеком. Так что я был абсолютно искренним…

Если б только знать что ожидало меня в дальнейшем.

После этого милого собеседования в кабинете, меня перепоручили некоему старшему воспитателю, который, боже ты мой, и впрямь начал инсталлировать в мою бедную голову всякие правила. Начиная с распорядка дня.

Подъем в семь утра. Не критично.

Пробежка. Не критично.

Уборка комнат. Ладно, черт с ним.

Завтрак. Нормально.

Продолжение уборки комнат. Только б не стерлись комнаты.

Проверка уборки комнат. Охренеть.

Исправление недочетов уборки комнат. Клиника.

Построение. Очевидно – с диким исполнением государственного гимна.

Занятия.

Физподготовка.

Обед.

Занятия.

Физподготовка.

Ужин.

Личное время (период мастурбации).

Вечернее построение.

Отбой (период затяжной мастурбации).

В свое время Виктор сказал мне, что по-настоящему умеет приспосабливаться в обществе только тот, кто побывал в тюрьме или рабстве. Если он не занимается там тем, что жалеет себя напропалую и считает дни до освобождения, если он смотрит по сторонам и приспосабливается к ситуации – он преодолеет что угодно. Свобода внутри нас. Снаружи – обман. Всякое вранье про демократию и прочее дерьмо. Есть только свобода внутри тебя и необходимость приспосабливаться снаружи. Остальное эмоции.

Но эмоции – сильная штука. Особенно, когда в первую же ночь тебя пытаются трахнуть в задницу и в этой связи происходит некий перелом то ли в твоей психике, то ли в ткани реальности.