11

«Мы все убиваем того, кого любим.

Кто трус – поцелуем, кто смелый – ножом».

Оскар Уайлд

Я не знаю, можно ли сказать, что Виктор закончил мое обучение. Я даже не представляю себе возможно ли было закончить. И как должен был выглядеть окончательный результат. Разумеется, все сложно, неоднозначно, спорно и бла-бла-бла. Он дал многое, научил мыслить не просто даже не тем способом и не в тех категориях в которых мыслит большинство людей – в ином пространстве. Черт, да он просто показал мне, что оно существует – это иное пространство мышления. Что те схемы, правила, суждения, которые определяют мышление большинства людей – не единственный способ функционирования. Что этих способов в принципе много. Согласно французскому кино, некоторые индейцы Амазонки используют кастрюли вместо валюты. Почему бы нет? В языке некоторых племен нет не то что слова, а самого понятия «надо». Некоторые концепции мироустройства и религиозные воззрения утверждают, что наша цивилизация не движется из темных веков к процветанию, а наоборот – от золотого века к апокалипсису. Ну и что? Большинство из нас не доживут ни до того, ни до другого. У каждого личный апокалипсис – болезнь, разорение, смерть близкого человека. И мы перелезаем через этот «апокалипсис», как через жизненную преграду, и… живем дальше. Или не живем.

По малолетству я не понимал что сделал с моим мировоззрением Виктор. Если такое проделать со взрослым человеком, он, может станет (или не станет) умнее, может, пересмотрит свои взгляды на жизнь… Но сама его жизнь вряд ли изменится – просто потому что все остальное будет для него не более чем отвлеченной философией. Реальность – это когда надо каждое утро отправляться на работу, копить деньги, не изменять жене (или скрывать от нее свои измены), делать карьеру, воспитывать отпрысков по мере сил, думать об их будущем. Ну у кого в такой обстановке останется время и силы для размышлений о какой-то там иной концепции бытия? Но со мной-то подобное проделали в сопливом детстве, когда я еще ни о чем понятия не имел. И только много позже стал задаваться вопросом – Виктор учил меня именно так и именно этому просто потому что считал это абстрактно правильным, или это лекарство было прописано только и конкретно мне? Что-то он во мне рассмотрел? Или, может, хотел передать мне что-то особенное, потому что я ему нравился? А может, он просто развлекался и ставил на всех нас какие-то свои заумные опыты? Черт, мозги пухнут от всех этих предположений.

Но я был всего лишь мальчишка. Или уже не был? В чем-то все-таки был. И разумеется, как и всякий подросток, был способен провалиться в любую яму с дерьмом, которая попалась бы мне на пути. А если бы не попалась – как и любой подросток готов был отправиться на поиски такой ямы.

Для меня такой ямой стала гибель Криса. Последней ямой у которой, как выяснилось, не было дна.

После исчезновения Виктора, Крис стал для меня если и не всем, то самым большим куском моего мира. И ему это явно нравилось. Когда я учился у Виктора, бегал к нему на занятия, мы с Крисом, конечно, продолжали общаться и даже ухитрились остаться друзьями. Но все же отдалились. Просто потому что я учился мыслить так, как Крису, при всем его уме, не могло и присниться – его же не учил маньяк-убийца, повернутый на альтернативах. Поначалу я пытался рассказывать, объяснять то о чем говорит Виктор… Блин, должно быть это звучало достаточно безумно. Во всяком случае, Крис – очевидно, с моей неуклюжей подачи – был, кажется, единственным, кто не удивился тому кем оказался (или все думали, что оказался) Виктор. Но Крис был умен – я уже говорил – и видел, чем был для меня Виктор. Черт его не знает, как он формулировал это в своем мальчишеском воображении. Может, полагал, что Виктор стал для меня некой альтернативой отца. Не знаю. Знаю только, что Крису хватило чутья, ума и такта никогда больше не заговаривать со мной о Викторе. Мы общались так, будто этой страницы в моей жизни просто не было. Во какой интеллект был у пацана. Жаль он его не спас.

Это случилось на уроке физкультуры. Была ранняя осень, бабье лето. Солнце светило яркое и злое, но уже не так сильно грело. Листва начинала желтеть, запахи стояли уже вполне осенние… И этот придурок вывел нас на улицу бегать кросс. Вокруг школы. То есть, я был не против, потому что для меня кроссы никогда не были проблемой. Но Крис. Он говорил этому кретину в спортивном костюме, умолял. Не знаю как и где, но по-моему, преподаватели физкультуры не бывают обычными. Они бывают либо классными парнями, либо конченными придурками. Этот был придурком – он всего пару месяцев работал в школе и решил, очевидно, с порога показать свою неподъемную круть. То есть – кто тут главный.

Крис и вправду с утра выглядел неважно – бледный, какой-то изможденный. Но для нашего тупорылого орла в спортивном костюме это не было аргументом. Когда ему надоело нытье Криса, он просто дал ему пинка (не сильно – скорее обидно) и велел бежать. Нет, ну в каком педагогическом институте его учили так обращаться с тринадцатилетними подростками? То есть, Крис стерпел, но я… Я развернулся, зашел на вираж, и на ходу принимая позу африканского буйвола, уже был готов наброситься на этого долбаного спортсмена. После истории с Виктором и истерики в сарае, я вообще стал относиться к Крису сверхбережно. Если раньше я его просто защищал по мере сил, то теперь никому не стоило даже бросать в его сторону косой взгляд. И я набросился бы на этого паскудного физкультурного тирана, но Крис успел меня перехватить и остановить.

И мы побежали. Сперва я старался держаться рядом с Крисом, но тот бежал уж слишком медленно – на грани спотыкания. Я так не мог. А этот кретин от спорта орал нам вслед что-то в том смысле, чтобы я отлип от друга и ускорился. И я бы ускорился и влепил ему с разбегу по яйцам, но Крис снова меня остановил.

– Беги, – сказал он мне.

– Не-а, – возразил я. – Мне и так нормально. Что он мне сделает? Двойку поставит? Да пусть хоть татуировку себе сделает вокруг ануса из двоек.

Крис натужно засмеялся. И хоть ты тресни, даже черепашьим шагом я его обгонял.

– Слушай, может, тебе присесть? – спросил я, осматривая его с головы до пят.

– Не, – отмахнулся Крис, страшно пыхтя и сопя. – Нормально. А если ты не будешь путаться под ногами, и вовсе будет хорошо.

Я пожал плечами и ускорился. Прошел три круга вокруг школы, пока Крис закончил один. Физически я всегда был развит хорошо, так что бежал легко, хотя никуда и не торопился. А вот Крис на втором круге пропал. Деваться ему было некуда, но я не сразу сообразил, что его в принципе нет на этой долбаной дистанции. А когда, наконец, сообразил, плюнул на все и, как сверхзаботливый друг, ринулся его искать.

– Эй, ты куда это собрался? – заорал на меня препод-садист.

– Да пошел ты! – не так чтобы громко, но очень отчетливо проговорил я.

Не знаю, услышал он меня, или понял суть моих слов по хихиканью одноклассников, но морда у него побагровела и он двинулся в мою сторону. Но мне было не до него – я искал Криса. Препод попытался схватить меня за шиворот, но я вывернулся и заорал на него:

– Пошел от меня на хер!

Он аж растерялся от такого вопля и жуткой интонации с которой он прозвучал. Но мне было плевать. Накрутил я себя, или впрямь почуял плохое. В общем, пока наше подобие сержанта в спортивном костюме приходило в себя, меняя растерянность на гнев, я успел обшарить все кусты вокруг школы. И я нашел друга.

Крис лежал у забора, губы посинели, глаза закатились. Он почти не дышал, но хрипел еле слышно: «Я смогу. Смогу!».

Скорая приехала быстро. Меня в нее не пустили. Я бился, бросался на врачей, словно глупый пес, защищающий больного хозяина. Ничего не вышло. Криса увезли.

А этот придурок в спортивном костюме стоял там и бормотал: «С ним все будет в порядке». Как молитву читал, скотина такая. Я подошел к нему и врезал ему по физиономии. Дотянулся без проблем. Он даже не пытался защититься, и я бы, наверное, его убил, но меня скрутили и оттащили.

А вечером нам сказали, что Крис умер в больнице. Один.

Когда исчез Виктор, Крис был рядом со мной, и, может быть, на какое-то время, уберег меня этим от беды. Ненадолго. Когда умирал он, меня рядом не было. Никого не было. Мы живем в скотском мире.

В этот раз я не плакал, не рыдал, не выл и не ревел. Во мне вдруг возникло что-то… Какой-то холодный огонь загоревшийся от пустоты. Можно быть одиноким, можно осознавать свое одиночество, можно намеренно оставаться одиноким, можно оказаться на необитаемом острове, или в одиночной камере, как Эдмон Дантес… А можно ощутить себя в абсолютном вакууме, в космосе. Эдмон Дантес вынашивал свои план мести четырнадцать лет, кажется. Но на то она и одиночная камера. Я был пока на свободе. Но я не был зол в тот момент, не было ни ярости, ни желания отомстить. Было просто желание убить, разрушить все вокруг себя, взорвать ядерную бомбу, которая разнесет весь мир.

Криса больше не было, и никто ничего не мог с этим поделать. Просто еще один сирота. Некрасивый, хилый, никому не нужный… Кроме меня. Мама не заплачет, папа не будет месяцами перебирать старые фотографии на которых его карапуз делает первый шаг, сидит на игрушечной лошадке, бежит по пляжу… Точно, этот мир – скотское место.

Мне давали несколько дней на то, чтобы прийти в себя – все-таки все знали, что мы с Крисом были друзьями. Психолог снова полез с разговорами. Странно, я его даже не послал. Спокойно поговорил, ответил на все вопросы. Стандартно. Я лучше него теперь знал, каких ответов он от меня ждет. Казалось, я справляюсь. Черт, мне самому что-то такое казалось.

Но потом я взял в школу нож. Никто не знал, что он у меня есть. Хороший нож – я сам его выбрал, а Виктор научил меня им пользоваться и затачивать до бритвенной остроты.

Это странно и загадочно, но нашего преподавателя физкультуры даже не уволили. А может, и не собирались, я не знаю. Уроки он, вроде бы, не вел, но постоянно болтался в школе – видимо, собирал документы (то ли для увольнения, то ли как доказательство своей невиновности). Я встретил его во дворе. Когда он меня увидел… Забавно – он отвел взгляд и сделал вид, что меня не замечает. Но когда я подошел вплотную, он замялся, замямлил что-то типа «Я не знал, я ведь совсем недавно работаю». Я кивнул в знак согласия. Кажется, это его немного расслабило. Во всяком случае, он перестал напоминать готовый сдохнуть вибрирующий трансформатор.

А потом я ему улыбнулся, выхватил нож, крутанулся вокруг своей оси и одним ударом перерубил ему подколенные сухожилия. Он заорал и повалился на асфальт. Дети, которые видели что произошло, завопили, заорали и бросились прочь. Плевать. Я их даже не замечал. Неторопливо обошел поверженного врага, наклонился, и вторым быстрым движением точно так же перерубил ему сухожилия на другой ноге. Он заорал снова.

Я выпрямился и сказал:

– Беги, Форрест, беги!

Он орал. Встать не мог. Даже перевернуться на спину не мог – просто лежал мордой на грязном асфальте и вопил.

Я присел сбоку от него на корточки и заговорил:

– Знаешь, мне плевать что ты там знал или не знал. Мне плевать раскаиваешься ты или нет. Наверняка раскаиваешься. Наверняка ты ничего такого не хотел. Плевать. Перед тем, как я отрежу тебе яйца, ты должен знать. Раскаяние ничего не значит! Потому что оно ничего не может изменить. Я отрежу тебе яйца, а потом буду очень раскаиваться. Но новые яйца у тебя не вырастут.

Он заорал еще громче. От боли, от страха… Нет, не просто страха – от дикого ужаса, который испытывает обычный трусливый взрослый, обнаружив в тринадцатилетнем мальчишке монстра.

Из школы уже бежали к нам другие взрослые и охранники. Мне было плевать. Я готов был порезать и их. Но они сперва побоялись сунуться. А я все медлил… Но потом все-таки решился. Резать ему яйца было противно – я просто ухватил его за волосы и забрал голову так, как задирают баранам на бойне. И тут же ощутил мощный удар по голове.

Но перед тем как отключиться, я успел вдруг понять, что вселенная мне улыбнулась. И это была самая страшная улыбка, которую можно себе представить. Сатанинская улыбка.