Читать книгу «Библиотека» онлайн полностью📖 — Дмитрия Сафонова — MyBook.
cover

Дмитрий Сафонов
Библиотека

Предисловие автора

Уважаемый читатель!

Мы с Вами уже знакомы: я тот самый тип, что написал "Радио Судьбы", "Башню" и "Шериф".

Не скрою, что писал эти вещи с удовольствием, надеясь доставить не меньшее удовольствие и Вам. Насчет последней упомянутой книжки мне хотелось бы высказаться особо.

Я сознаю и каюсь, что по прочтении она оставляет больше вопросов, нежели ответов. Что за ТЕТРАДЬ? Откуда она взялась? Что хотят сказать эти загадочные значки, похожие на фантастических насекомых?

Может быть, Вы считаете, что это нечестно с моей стороны – оставлять неразрешенные вопросы. Пусть так. Приношу свои извинения. Желая оправдаться, скажу – я и сам не знаю. Но, поверьте, ответы обязательно найдутся; иначе и быть не может – они заключены в самом тексте.

Просто мне надо маленько присмотреться и понять, в чем они состоят. И когда я их увижу, первым, кто узнает об этом, станете Вы!

Предлагаю Вашему вниманию продолжение "Шерифа" – "Библиотеку". Действие происходит спустя пять лет после событий, описанных в "Шерифе". Читайте!

Не судите строго: у меня нет ни плана, ни сюжета, ни идеи. Я сам не знаю, чем все это закончится. Я просто пишу.

Но не так ли и сама жизнь разрушает все наши самым тщательным образом продуманные планы? И если в жизни есть какая-нибудь идея (кроме одной – просто жить), окажите любезность, поделитесь своими соображениями со мной. Буду Вам очень благодарен!

А пока – Игра продолжается; ибо литература есть Игра, быть может, самая древняя, самая непредсказуемая и самая увлекательная.

Не смею дольше занимать Ваше внимание. Позвольте откланяться.

С уважением. Дмитрий Сафонов.

Оскар Пинт проснулся затемно, еще задолго до рассвета.

Он отбросил легкое одеяло и вскочил с постели: на дворе стояла середина июля, и за день квартира прогревалась, как духовка под рождество – в такой жаре Оскар чувствовал себя жирным жертвенным гусем. Он вытер пот, крупными каплями выступивший на лбу и верхней губе, огляделся, протянул руку к тумбочке, стоявшей рядом с кроватью, и нащупал сигареты.

Только после того, как он закурил и сделал несколько глубоких затяжек, ему удалось немного успокоиться.

Последние две недели он почти не спал. Один и тот же сон преследовал его. Стоило Пинту закрыть глаза и опустить голову на подушку (на стол, на руки, прислониться к стене, – все равно), как он видел одну и ту же картину.

* * *

Рыцарь, укрывшийся в горной расщелине. Он медленно продирает глаза и с удивлением смотрит на кроваво-красный диск солнца, встающий над горизонтом. Рыцарь этот худ и бледен; давно не мытое лицо заросло густой щетиной, вокруг рта запеклась кровь. Старый доспех не блестит в первых лучах; он покрыт глубокими царапинами и трещинами. Рыцарь отбрасывает бывший некогда белым потрепанный плащ и вскакивает на ноги. Зрачки его постепенно расширяются от ужаса: он видит, что долина, зажатая между двух почти одинаковых гор, покрыта девственно-чистой скатертью снега. Он стоит, потрясенный, не в силах пошевелиться, затем поднимает голову к небу и, вздымая худые руки, извергает страшные проклятия. Но Тот, кому они адресованы, безмолвен и глух; он бесстрастно взирает на Землю и то, что творится на ней. Он ждет. И тогда рыцарь достает меч из широких ножен и пробует пальцем иззубренное лезвие. На мече ржавыми пятнами запеклась кровь его верного коня. Конь не мог сделать ни шагу; вчера он упал на горной тропе и больше не поднялся. Тогда рыцарь перерезал коню глотку, и верный друг оказал ему последнюю услугу: напоил и подкрепил хозяина своей густой темной кровью.

А сейчас рыцарь смотрит на выпавший снег и понимает, что эта жертва оказалась напрасной. Он снова разражается потоком богохульственных проклятий. Не переставая ругаться, он садится рядом с большим камнем и начинает править на нем свой меч. Он правит лезвие и проверяет его остроту. Наконец он вкладывает меч в ножны и достает арбалет с расщепленным ложем. Он пересчитывает стрелы; их осталось всего четыре. Рыцарь меняет истершуюся тетиву на новую, проверяет ее упругость. Затем он вскакивает, топает ногами и туго затягивает пояс: голод последних дней высушил его живот, совсем прилипший к позвоночнику, а ножны болтаются и бьют по бедру.

Затянув пояс, он привязывает ножны к ноге сыромятным шнурком, сдвигает колчан со стрелами для арбалета за спину, поправляет кинжал, висящий справа. Он готов. Он наклоняется и берет снег в горсть. Он жадно запихивает снег в рот и вдруг начинает смеяться: бешено и громко, как смеются скорбные разумом. Но глаза его горят неукротимой злобой. Он хватает старый плащ и в ярости срывает нашитый алый крест, бормоча что-то под нос. Затем топчет крест ногами и с вызовом смотрит в небо. "Ну что? Неужели ты до сих пор думаешь, что сможешь найти для меня подходящую кару? Ту, которая могла бы сломить благородного кавалера? Неужели ты настолько глуп, что льстишь себя тщетной надеждой заставить меня смириться? Опуститься на колени? Черта с два! Я совершил немало славных дел во Имя Твое. Но в последний бой я иду с другим именем на устах. И ты больше не услышишь от меня ничего: ни просьбы о пощаде, ни молитвы, ни слов раскаяния. Прощай! Оставайся один в своем безмолвном сверкающем чертоге; слепая вера – удел глупцов. А я ухожу нераскаянным и свободным".

Он накидывает плащ на широкие худые плечи, завязывает на шее шелковые шнурки, подтягивает тяжелые сапоги из оленьей кожи и начинает спускаться в долину.

Он идет по тропе, прыгает с камня на камень, не таясь. Он распевает старую тамплиерскую песню, и свежий морозный воздух звенит от веселой похабщины. Он идет налегке, оставив на месте последнего ночлега кусок черствого хлеба, трут и кресало, потому что знает, что ему больше не потребуются ни еда, ни огонь…

Отныне он ПРОКЛЯТ. И еще – ИЗБРАН.

И то, и другое тяжкой ношей лежит на его широких худых плечах, тянет к земле, но в сердце рыцаря нет ни страха, ни жалости…

Алый крест, сорванный с плаща, лежит, втоптанный в грязный снег, но рыцарь несет другой, более тяжкий крест. И знает, что должен донести его до конца…

* * *

Пинт не понимал, почему его так тревожит этот сон, повторяющийся во всех деталях с пугающим постоянством. Что заставляло его просыпаться? Что было страшного в этой картинке без начала и конца? Почему ему не давали покоя эти несколько страниц, словно вырванных из романа Вальтера Скотта?

Разве его волновала судьба отступника? Разве он не знал, что это – последний рассвет в жизни неизвестного рыцаря? Разве не знал, что дерзкий хулитель Всевышнего не доживет до заката?

Нет, его совершенно не трогала участь бывшего крестоносца. Просто этот сон тревожил его, вот и все.

Прошло пять лет с того дня, как Пинт покинул Горную Долину. Целых пять лет. Сколько ни старался, он так и не смог найти ни Тамбовцева, ни мать и сына Баженовых, он не увидел больше Лену Воронцову и никогда не вернулся в этот маленький город, отмеченный проклятием.

Сначала он думал, что гибель целого городка не может пройти незамеченной. Вернувшись в Александрийск, он каждое утро бежал к киоску и жадно прочитывал все газеты: от корки до корки. Но нигде не было даже упоминания о Горной Долине и постигшей ее судьбе.

Год спустя, так и не дождавшись никакого отклика, Пинт набрался смелости и приехал в Ковель. Но на все его вопросы: "Как мне добраться в Горную Долину?" люди только пожимали плечами и старались поскорее уйти. С автовокзала не ходил ни один автобус в том направлении. Он вошел в здание и долго искал на схеме знакомое название. В одном месте схема была тщательно замазана свежей белой краской, но, может быть, замазывали трещину? Он не знал.

Тогда он попытался добраться в погибший городок самостоятельно: договорился с частником, но тот, лишь услышав пункт назначения, покачал головой: "Не знаю. Не поеду".

Город словно стерли с лица земли. И не только с лица земли: будто кто-то старался стереть его из памяти.

Пинт ни с чем вернулся в Александрийск. Он бы и сам давно уже забыл, что случилось в ТОМ августе; вычеркнул из памяти, разодрал в клочья пугающие воспоминания, но не мог. Из-за тетради.

С ним всегда была черная тетрадь в кожаном переплете, скрепленном черным кожаным шнурком. Он берег сверток, как зеницу ока. Потому что (пусть не по своей воле) отныне стал КНИЖНИКОМ, и эта тетрадь несла в себе какую-то страшную тайну, которую он должен был сохранить и передать. Какую – Пинт не знал; он боялся развернуть сверток. Боялся заглянуть на голубоватые страницы и увидеть россыпь непонятных значков, похожих на птичьи следы, оставленные на снегу.

Он сильно изменился за последние пять лет. Виски его покрыла седина, которая была бы еще заметнее, будь Пинт брюнетом. Но на фоне светлых рыжеватых волос седина не так бросалась в глаза. Лицо избороздили морщины, и он выглядел значительно старше своих тридцати пяти. Но самое страшное – Пинт больше не чувствовал того огонька, который мерцает в каждой живой душе. Оскар будто выгорел изнутри. Жизнь его остановилась – и вместе с тем она продолжала стремительно лететь. Он и не заметил, как прошли эти пять лет; канули в пустоту. И, сколько он ни пытался вспомнить, чем занимался все это время, чего добился и в чем преуспел, не мог вспомнить ничего. Пустота. Черная пугающая пустота гналась за ним по пятам и пожирала каждый прожитый день. Возможно, это было не так уж и плохо – потому что прошлое его было полно кошмаров.

Он спал, будто умирал: проваливался в забытье до назначенного часа и никогда не видел снов. Ни одного – за все пять лет. И когда две недели назад к нему впервые явился неизвестный рыцарь, Пинт ощутил сильное беспокойство. На следующий день сон повторился. Потом – еще и еще. Тогда он подумал, что это неспроста. Что это – еще один ЗНАК, который он пока не может разгадать. И спросить ему было не у кого: толкователи ЗНАКОВ как-то незаметно повывелись в наше рациональное время.

Неделю назад он даже пробовал сходить к "великому магу и экстрасенсу Демьяну". Рекламное объявление в газете утверждало, что Демьян может все – заглядывать в прошлое и предсказывать будущее, менять карму и снимать порчу, поправлять здоровье и возвращать неверных супругов.

Демьян, толстый мужик с рыжей бородой, напоминавшей ржавую совковую лопату, хитро прищурился, посмотрел на Оскара и выдал, что посетитель страдает от неразделенной любви, что висит на нем сглаз, и красуется на челе венец безбрачия. Он предлагал избавить Пинта от напастей по частям или сразу – оптом, что обошлось бы значительно дешевле. Пинт отказался, но за консультацию все равно пришлось заплатить.

Возвращаясь от "великого мага" домой, Пинт отчаянно ругался – прежде всего на свою глупость и доверчивость. Он уже понял, что никто не поможет ему. Он предоставил жизни идти своим чередом и приготовился к самому худшему.

И все же, когда он видел рыцаря, правящего свой меч на огромном камне, Пинт приходил в ужас и через несколько мгновений просыпался.

Его терзали предчувствия. Он знал, что вскоре что-то должно произойти.

* * *

Марина Дроздова возвращалась с экзамена, от радости не чувствуя под собой ног. Казалось, все ее тело стало легким и гибким. Она и не думала, что экзамен окажется таким простым: пять обычных задач, чья сложность возрастала в зависимости от порядкового номера, и последняя, необязательная. По стереометрии. Пять первых задач она решила быстро, даже не задумываясь: ее сдерживала только скорость, с которой она водила ручкой по листку бумаги со штемпелем в правом верхнем углу – "Александрийский государственный университет". Шестая задача была повышенной сложности: хитрые преподаватели сразу хотели отсеять умных среди умных; так было бы легче набирать студентов в группы.

Марина и раньше слышала о существовании так называемых элитных групп, но совершенно не рассчитывала попасть в одну из них. В конце концов, это неважно – в какую группу попадешь. Сначала нужно поступить. Поступление в университет – вот первостепенная цель, а там уж видно будет. Она не любила загадывать, да это и бессмысленно – по крайней мере, для математика. Надо ставить перед собой конкретные задачи и решать их по порядку: по степени возрастания сложности.

Заковыристая задачка по стереометрии тоже оказалась не такой уж трудной: Марина с ходу решила и ее, а потом, в порыве внезапного вдохновения, предложила еще пять вариантов ответа. Она дописывала пятый, самый пространный и неожиданный, когда седой лысоватый старик, сидевший в комиссии на председательском месте, объявил, что время экзамена истекло, и пора сдавать работы. К Марине подошел молодой человек – то ли преподаватель, то ли аспирант – и нетерпеливо протянул худую желтоватую руку.

– Сейчас, сейчас, – отмахнулась Марина. – Еще немного!

Но молодой человек строго сказал:

– Сдавайте работу, или мы не будем ее проверять, – и она со вздохом подчинилась.

В тот самый момент, когда желтая рука взяла ее листки и стала их пересчитывать, Марину осенило.

– Я знаю еще одно решение! – громко, на весь зал, воскликнула она.

Она сама не понимала, что ею двигало: но уж никак не тщеславие и не жажда сиюминутного триумфа. Просто любовь к логике и неколебимой математической истине. Марина сорвалась со своего места, нечаянно толкнув то ли преподавателя, то ли аспиранта, и устремилась к доске, перед которой восседала комиссия. Доска и кусок мела – вот и все, что требовалось ей в эту минуту.

Седой лысоватый старик – как потом оказалось, это был сам академик Кудрявцев, чей учебник по матанализу для высшей школы она прочитала еще в двенадцать лет и нашла недопустимо скучным – благообразно улыбаясь, встал, подвинул стул и пропустил бойкую юную красавицу к доске.

– Есть еще один способ: самый простой, – повторила Марина, обращаясь к Кудрявцеву. Она жалела только об одном: что не могла сейчас закурить. Ужасная привычка прицепилась к ней в четырнадцать. Марина ничего не могла с этим поделать: если она видела перед собой интересную и трудную задачу, то вставляла в уголки рта две крепкие сигареты без фильтра и отчаянно дымила, глубоко затягиваясь. Когда она играла в шахматы, то хватало и одной. Одну можно было держать в руке, но две она так и выкуривала, не вынимая изо рта, щурясь от едкого табачного дыма и непременно обжигая уголки губ, отчего все думали, что у нее – постоянные "простуды".

Марина пожевала губами и поморщилась: со стороны это выглядело, как нервный тик. Ее поведение нисколько не удивило присутствующих математиков; видимо, они сами были людьми со странностями.

Девушка размашистыми движениями начертила на доске шар и вписанный в него тетраэдр: таким было условие задачи.

– В своей работе я предложила шесть вариантов решений: одно – традиционное, и пять… – Марина покачала головой, давая понять, что остальные пять для нее тоже выглядят достаточно традиционно, но вот для приемной комиссии… – В общем, полная ерунда. Есть седьмое – самое изящное и быстрое решение. Надо просто добавить еще одно измерение, и тогда… – мел в ее руках то вгрызался в грифельную доску, крошась белой пылью, то стучал отрывистыми точками, то чирикал, как бритва в руках виртуозного брадобрея. – Вот и все! – закончила она.

Кудрявцев, подслеповато щурясь, достал из внутреннего кармана футляр для очков и неожиданно извлек оттуда старомодное пенсне в золотой оправе. Тонкая дужка оседлала его красный мясистый нос, похожий на клюв попугая, и стекла заиграли лукавыми искорками.

– Прелестно, – бормотал он. – Это мы, значит… Ага! Понял, понял… А вот тут… Как-то неубедительно… Впрочем… Нет, нет, извините. Эта гипотенуза снимает все вопросы. Вы абсолютно правы, дорогая, – он снял пенсне и принялся тереть его красным клетчатым платком.

Лекционный зал, где проходил экзамен, все еще был полон народу: изумленные абитуриенты никак не хотели расходиться, наслаждаясь бесплатным зрелищем.

– И что же вы, мадемуазель… Пардон, как вас зовут? – Марина уже собралась было ответить, но то ли преподаватель, то ли аспирант, словно предчувствуя этот вопрос, заглянул на титульный лист ее работы и быстро сказал. – Марина Дроздова.

– И что же вы, дорогая Марина, от нас хотите? – он показал на стул рядом с собой. Марина увидела резной набалдашник трости, прислоненной к столу, и сразу все поняла: Кудрявцеву было трудно стоять – старость, вполне извинительная причина – но сидеть в присутствии дамы он не мог. Марина поблагодарила и села рядом со стариком.

– Да… – повторил Кудрявцев. – Так вы что же, дитя мое? Поступаете на первый курс? Я бы с удовольствием взял вас сразу ассистентом. А то, может, и доцентом, – он развел старческими, в коричневых пятнышках на сморщенной коже, руками. – Но, увы, это не в моих силах.

Он, не глядя, протянул руку. Такие царственные жесты Марина видела только в кино; и то, если там играл Иннокентий Смоктуновский. Почему-то больше ни у кого царственные жесты не получались так естественно и правдоподобно. Только у Смоктуновского да еще, пожалуй, у Кудрявцева.

Молодой то ли преподаватель, то ли аспирант с грохотом рванулся вперед и протянул Кудрявцеву Маринину работу еще до того, как академик успел нетерпеливо щелкнуть узловатыми от подагры пальцами. Марина с трудом подавила улыбку: ей казалось, еще мгновение, и Кудрявцев небрежно щелкнет пальцами, а потом – таким же царственным жестом – отправит нерасторопного слугу на конюшню, где его хорошенько выпорют. Но обладатель желтоватых рук проявил сноровку и подоспел вовремя. Порка откладывалась.

– Позвольте представиться, – церемонно сказал Кудрявцев и привстал. – Владимир Яковлевич Кудрявцев. Заведующий кафедрой высшей математики, и прочая, и прочая, и прочая. Не вижу смысла перечислять все регалии – это проявление суетности и тщеславия. Поверьте, академики такие же люди, как и остальные. – Он достал из кармана ручку с золотым пером, и Марина смогла убедиться в правоте его слов: скрюченные болезнью пальцы слушались академика не лучше, чем руки какого-нибудь забулдыги, страдающего похмельем. Кудрявцев вывел корявыми дрожащими буквами: "Превосходно", поставил три восклицательных знака и улыбнулся. – Ну вот, – сказал он, обернувшись к коллегам. – Одну работу я уже проверил. – Женщина лет сорока, с плохими зубами и запущенной фигурой, по виду – типичная старая дева; двое помятых мужчин с невзрачными физиономиями; высокий тощий очкарик да этот – то ли преподаватель, то ли аспирант, – подобострастно захихикали.

– Как у вас с остальными предметами, дитя мое? – сказал Кудрявцев.

– Я – медалистка. Сдаю только профилирующий.

– Уже сдали, – поправил Марину академик. – Стало быть, поздравляю с зачислением. Вы все-таки поразмыслите, не хотите ли остаться на кафедре. Аспирантура и все такое. Хотя мне думается, что аспирантуры не потребуется. Наверняка ваш диплом зачтут, как кандидатскую. Есть у меня такое предчувствие.

Он оглянулся на коллег, ища согласия. Старая дева поджала губы и закивала. Помятые мужчины сделали вид "все может быть", а очкарик снял очки и сунул дужку в рот, скорбно нахмурившись. Казалось, он вспоминал таблицу умножения: "пятью пять – двадцать пять, шестью шесть – тридцать шесть…" и застрял где-то на "семью семь – сорок семь".

– Ну что же? – сказал Кудрявцев. – Отдыхайте. До встречи в сентябре.

Марина вскочила со стула и присела в игривом книксене.

– Спасибо.

– Вы прелесть, деточка! – умилился Кудрявцев. – Идите, идите, не теряйте времени понапрасну. Покоряйте пространство, но не забывайте про время, ибо оно – самая странная и коварная материя из всех, с которыми человеку приходится иметь дело. Я даже иногда думаю, что математика – единственная наука, не берущая его в расчет. Так сказать, математика – бегство от времени, хотя на моем красноречивом примере вы можете убедиться, что от него не убежишь и не спрячешься. Отдыхайте, Марина Дроздова!

Кудрявцев повернулся к желторукому то ли преподавателю, то ли аспиранту, и голос его стал сухим и скрипучим, словно из него выдавили весь сироп:

...
6

На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Библиотека», автора Дмитрия Сафонова. Данная книга имеет возрастное ограничение 16+, относится к жанру «Ужасы». Произведение затрагивает такие темы, как «хоррор», «квест». Книга «Библиотека» была издана в 2017 году. Приятного чтения!