Одри и Максим, дилерам Алексу и Дэну, торговцу оружием Ватару, шоп-лифтерам Бонни и Клайду, парням с шестой линии берлинского метро и всем бойцам невидимого фронта – посвящается

Alle wissen, daß wir zusammen sind

Ab heute

Jetzt hör‘ ich sie!

Sie kommen!

Sie kommen Dich zu holen.

Sie werden Dich nicht finden.

Niemand wird dich finden!

Du bist bei mir^[1].

Falco. Jeanny

…мне хочется… проучить какую-нибудь старую клячу за то, что разбазарила мой мир, то ли я просто психую из-за того, что мир слишком разросся – мы уже не можем его описать, вот и остались с этими вспышками на экранах радаров, огрызками какими-то, да с обрывками мыслей на бамперах…

Дуглас Коупленд. Поколение Икс

© Д. Петровский, 2018

© ИД «Флюид ФриФлай», 2018

© П. Лосев, оформление, 2018

Пролог

Он стоит за дверью, я чувствую его, я знаю – эта сволочь сейчас войдет.

Я – Кира Назарова, Вильхельмштрассе 7, 10969 Берлин – Центральный район. Бывшая девочка по вызову, псевдоним – Леди Кира, рост 176 (если с каблуками), 25 лет (по анкете на нашем сайте – уже который год), грудь 4 (увеличенная), волосы огненно-рыжие (свои). Предпочтения: доминирование, воспитание раба, унижения, флагелляция, оральный секс (активный), страпон, фут-фетиш, бут-фетиш (поклонение обуви), золотой дождь (выдача). Я не понимаю, почему эта цепь защелкнулась именно на моей руке.

А она оказалась на моем запястье, когда я впервые проснулась в этом подвале. В тот момент я не знала, что проснулась, мне казалось, я сплю дальше. Раскалывалась голова, тошнило, и хотелось пить.

– Цепь сделана так, что ты не сможешь подойти к двери близко, – говорил глухой мужской голос по-немецки. – Не пытайся бороться со мной: даже если убьешь меня, ты не выйдешь. Замок на двери с кодом, код знаю только я, но даже если узнаешь его – ты не дотянешься до кнопок. Ключ от твоей цепи наверху, я никогда не беру его с собой.

И еще что-то, похожее на ролевую игру, как будто сейчас мой ход и я должна его поправить, потому что это моя роль, – и еще надо обсудить обращение – «госпожа» и кодовое слово, по произнесении которого игру следует прекратить.

Но такого слова не было, это выяснилось позже – и, когда я поняла, что и игры не было тоже, я в первый раз бросилась на мерзостного старика. Но он просто отступил на шаг, а мою руку рвануло назад – цепь натянулась и зазвенела.

– Я никогда не ударю тебя, никогда не заставлю делать то, что ты не хочешь, – сказал он мне тогда, – более того, я попытаюсь выполнить все, что ты захочешь, – только скажи.

– Выпустите меня отсюда, – попросила я.

Он пожал плечами. Тогда он был выше и стройней, а голова была седой лишь наполовину.

– Боюсь, это единственное, что я не могу сделать. Еда в холодильнике, – и он указал на какой-то совсем древний агрегат в углу комнаты, малиново-красного цвета ящик с ручками как у старых машин и с полуотбитой надписью «Bosch». – Я приду позже.

Если вдуматься, если отбросить мою профессию, о которой знали очень немногие, а из друзей вообще никто, то я простая русская девчонка, таких много. Не уверена, что вы узнали бы меня на улице, когда я выходила как есть, без нарисованного лица и прически, построенной, как когда-то строили дворцы. Я жила одна, любила пить вино, покупать красивую одежду, ходить по клубам. Я встречалась с парнями, ни с кем – долго, ни с кем – серьезно, у меня был аккаунт в фейсбуке, и еще анонимный – в твиттере. Кто-то мог, пожалуй, сказать, что я одинока. Но значит, он ничего, понимаете, ничего не знает об одиночестве, об изоляции, о заключении. О том, о чем я тоже надеялась никогда не узнать.

Стены и потолок затянуты черной бархатной тканью, старинная мебель, как во дворце, а под потолком – люстра, похожая на маленькую крону золотого дерева, с которой свисают листья – подвески. Перегородка, до нее мне еще хватало цепи, зайти за нее – уже нет, но если отойти в противоположный угол, то можно было увидеть сплетение труб, масляные баки, стрелки как на паровых машинах и краны – отопительный котел. Возле перегородки стояло пианино, которое потом оказалось клавесином, или верджинелом. На стенах – фотопортреты незнакомых мне мужчины и женщины, остальные маленькие картинки в темных рамках – тонкие гравюры на желтоватой бумаге, изображающие разные цветы, снизу, почерком, каким уже давно никто не пишет, – латинские названия этих цветов. В общем, обычная старомодная комната при обычных обстоятельствах и до ужаса страшная – если ты просыпаешься в ней так, как проснулась я, потому что понимаешь, что владелец ее как минимум безумен.

Когда он заходил в первый раз, не решаясь приблизиться, он смотрел на меня, будто оглядывая удачную покупку. Пожилой, полуседой – он вдруг казался крайне довольным собой мальчишкой. Потом, уже позже, я поняла: он высматривал во мне кого-то другого, кто стоял перед его внутренним взором.

– Пожалуйста, уложи волосы иначе. Волнами, вот так. – Он покрутил руками у висков. – А сзади подбери, заколи наверх. У тебя пока недостаточно длины, но волосы отрастут. А я могу принести тебе фотографии.

Клянусь, это были его первые слова!

– Я не буду делать никаких причесок, пока ты не выпустишь меня! – вопила я. – Слышишь?! Я отрежу себе волосы ножом, и никаких причесок! Тебя найдут и посадят, а меня выпустят!

– Как угодно, – отвечал он и делал что-то вроде поклона. – Но я не думаю, что это случится, – и непонятно было, о прическе он или о полиции. – Я так не думаю.

Он уходил. На ночь специальное устройство под потолком щелкало, люстра выключалась, наступала полная бархатная тьма. В первую ночь я, конечно, не могла заснуть. Я вслушивалась, пыталась поймать какой-нибудь звук сверху, но слышала только монотонное гудение вентилятора, которое заполняло мозги и заглушало собственные мысли. Вентилятор вертелся в длинной черной шахте над кроватью, ревел, иногда перегревался и тогда захлебывался, и от него воняло горелым машинным маслом. Где-то на том конце колодца была другая решетка, которая лежала на мокрой земле, открывалась в свободный мир наверху, в холодный ночной воздух – и я вставала на кровать и тянулась вверх, к этой решетке. Потом, конечно, укладывалась и ворочалась, пыталась на ощупь найти что-то, сама не знаю что, снова вставала и ловила слабый ток воздуха из решетки. Только один раз я почти уснула – шум вентилятора превратился во сне в грохот самолета, старинного бомбардировщика с пропеллерами. Этот сон был первым и самым коротким из тех вязких видений, которые мне еще предстояло увидеть в том подвале.

Двадцатый век был веком увеличивавшихся скоростей, его техника научилась быстро передавать сообщения, быстро передвигаться по воде, земле и воздуху, быстро разрушать и так же быстро строить. Взгляните на европейские города – они похожи на слоеные пироги. Руины Первой мировой, сверху – руины гитлеровских перепланировок, сверху – бетонная крошка, оставшаяся после ковровых бомбардировок союзников. В Восточной Европе этот пирог присыпан относительно свежими обломками строек коммунистического блока – настоящий пир для археолога, который без труда раскопает кабинет с курительным набором и книгами, дамскую гардеробную с украшениями и трюмо, детскую комнату с игрушечной кухонькой и плюшевым зайчиком.

Ночью, когда вы прогуливаетесь по заново уложенной булыжной мостовой, цокая по ней шпильками или ботинками на деревянных каблуках, покуривая сигару или просто вдыхая чистый вечерний воздух, – прислушайтесь, и услышите далекий плач. Чье-то детство, задавленное рухнувшей крышей, упавшей стеной, заваленное в бункере, забытое в подвале – плачет и зовет маму в далекой земляной глубине.

Людвиг Вебер, предприниматель