В оформлении обложки использована фотография автора Stephane Judan «Winter is coming…» с https://unsplash.com/

1

– Как вы думаете, когда начнется падение?

– Откуда ж мне знать, – нехотя ответил я. – Да и как-то странно вы задаете вопрос. Когда сбросят со скалы, тогда и начнется.

Вопрошающий хмыкнул и погрузился в себя.

Мы сидели в массивных кожаных креслах, повернутых друг к другу на сорок пять градусов. Перед нами был роскошный камин, стилизованный под старину и покрытый замысловатыми узорами. В нем мерно горело пламя, почти как настоящее. Даже тепло и запах от него исходили. Я как-то видел подобный камин у одного богача. Они хороши тем, что избавляют хозяина от необходимости следить за огнем и подбрасывать дрова.

На каминной полке стояла необычная картина. Внизу на ней был изображен маленький человек, опутанный цепями. Концов этих цепей было много, и они тянулись вверх к различным предметам. К машине – серебристому кабриолету, к женщине в вечернем платье – гротескно прорисованной в профиль, с большой грудью и выпирающим задом. К домику в американском стиле, к логотипу в виде блестящей подковы, к трибуне для выступающего с речью (скорее всего это была трибуна). Было еще несколько предметов или символов мне непонятных. Цепи обвязывали каждый из них, как и человека. Но они находились сверху, а значит, могли характеризовать не только вещи, владеющие беднягой, но и стремление к ним. Фон внизу был темно-синий, почти черный, к верху же он светлел, наполняясь небесной голубизной.

Я не большой знаток живописи, но все же немного разбираюсь и мне показалось, что эта картина не на своем месте. По фильмам про старое время я помню, что обычно над камином вешали натюрморт, или лордов на охоте, или женщину в красивом наряде. В крайнем случае пейзаж, но в основном что-нибудь бытовое, олицетворяющее достаток и благополучие. Данная же картина словно была наперекор, насмехалась над всем этим.

– Просто я надеялся, может, вам намекнули – сколько вы здесь пробудете, – снова заговорил мой сокамерник.

Он явно хотел общения, видно, ему было в тягость сидеть в тишине. Но я не желал ни с кем болтать, особенно сейчас. Я покачал головой.

– Ясно… Мне тоже ничего не сказали, хоть я и спрашивал их прямо. А один на медосмотре даже пошутил – говорит «может час, а может год».

– Ну точно не год, – отозвался я.

– Да, держать нас тут целый год было бы глупо. Это ж кормить надо. Хотя могут и голодом поморить.

– Не думаю, – ответил я.

Сокамерник посмотрел на меня вопросительно. Его смокинг, хоть и сидел на нем как влитой, плохо сочетался с его щетинистым, землистым лицом.

– Вряд ли это входит в эксперимент, – продолжал я. – Мы же можем пожелать, чего угодно, так вот и еду можем получить – какую захотим.

Опять встрял в разговор. Так всегда, нет бы помолчать, пока собеседнику не дойдет, что я не хочу общаться. Но я очень легко вовлекаюсь.

– Да, наверно вы правы. – Мужчина в смокинге сложил руки на груди. – Я здесь уже почти два дня… Меня, кстати, Виктор зовут.

Я пожал его протянутую руку.

– Женя.

– Женя… – начал он доверительным тоном. – Можно на «ты»?

– Конечно, – автоматически ответил я.

– Скажи, как ты думаешь – что у них действительно на уме? Зачем давать перед смертью такие неограниченные возможности?

– Ну почему неограниченные? Мы не можем выйти за пределы этой комнаты. – Я поднял руку, указывая на стены в светло-зеленых обоях и белый потолок.

Помещение было обставлено шикарной старинной мебелью, которая вполне гармонировала с камином. Здесь не возникало ощущения, что ты в камере или больнице, скорее ты чувствовал себя персонажем фильма про викторианскую Англию.

– Да, но все-таки… – продолжал Виктор. – В чем смысл?

– Не знаю. – Я пожал плечами. – Но я уверен, что наша судьба никого не волнует, мы здесь пешки. Они утверждают, что это на благо человечества, но цифровые воротилы всегда так говорят. Думаю, ребята просто испытывают новую технологию, чтобы потом ее продавать. «Комната желаний»…

Я фыркнул и покачал головой. Затем добавил:

– Экспериментировать на обычных людях им, похоже, запретили, вот они и используют заключенных.

На некоторое время мы замолчали. Повисла густая тишина, она обволакивала меня, и я чувствовал себя спокойно. Не хотел ни о чем думать, но вдруг меня подстегнул интерес и я первый заговорил:

– Ты сказал, что здесь уже два дня. Пробовал какие-то желания?

Виктор оторвался от созерцания лацканов своего смокинга и посмотрел на меня с таинственной улыбкой.

– Пробовал. Но я не скажу – какие именно, это личное.

В таком довольном облике его, словно выточенное топором лицо можно назвать даже приятным. Маленькие глаза заговорщицки блестели из-под массивных надбровных дуг.

– Хотя вот одно ты видишь – этот смокинг. Захотел одеться под стать обстановке. И вообще, я всегда любил антиквариат.

– Да, я тоже, – кивнул я с улыбкой и огляделся. – Честно сказать, я удивился, что у них все так красиво обставлено. Кажется, что попал в прошлое.

Затем я присмотрелся к смокингу.

– Выглядит, как настоящий.

Виктор опустил взгляд на свою одежду.

– Он и есть настоящий. Вот, пощупай. – Он протянул мне рукав.

Я приподнялся с кресла и ощупал черную бархатистую материю. Никогда в жизни не трогал смокинг, но чувство реальности мне подсказывало, что это он самый.

– Да, – согласился я, опускаясь в кресло. – Но как им это удалось? То есть… доставить смокинг дело нехитрое, но откуда они знали, что ты именно его загадаешь? Быстро они справились?

– За пару минут. И он настоящий! Не важно, каким образом и из чего его сделали – пошили на фабрике или воссоздали с помощью компьютера. Важно, что он есть. Ты же знаешь, что понятия искусственности и подлинности в наш век сильно размыты. Подлинным становится то, что мы таковым считаем. И они действительно могут создать, что угодно. – Он многозначительно кивнул. – Поверь, я в этом убедился. А раз это так, то какая разница – как им это удается. Впрочем, ты можешь сам проверить, загадай что-нибудь. Чего бы ты хотел?

– Женщину, – мигом отозвался я.

Этот ответ молниеносно пришел мне в голову, значит, он искренний.

– Так давай. Выбирай любую. – Виктор развел руками и удовлетворенно хихикнул.

Я представил всю широту возможностей – от бывшей жены и разных знакомых до актрис и знаменитостей. Правда, загадывать бывшую жену было бы глупо. Хоть, когда я вспоминал нашу близость, то временами все еще хотел ее, все-таки с ней я уже бывал в постели. Куда ценнее новый опыт. Но, с другой стороны, кого бы я не пожелал, эти женщины будут не настоящими, кто бы что не говорил. И я тут же почувствую фальшь, потому что знал их лично. Тут не выйдет так просто, как с одеждой… Тогда разумнее всего переспать с актрисой, с ней я не замечу подмены.

– А где же будешь ты? – спросил я Виктора.

– Не знаю… Я могу посидеть в кресле, спиной к кровати. Обещаю не подглядывать. – Он подмигнул.

Я встал и прошелся вдоль стены, у которой стоял деревянный комод с бронзовыми ручками в виде голов льва. Массивный и роскошный, но назначение его здесь непонятно.

Чуть в стороне от комода висела еще одна картина. На ней был со спины изображен человек, падающий в какой-то резервуар со стальными стенами, покрытыми ржавчиной. Металлические листы уходили вниз, за пределы видимости, и соединялись заклепками, как в древних строениях. Сверху, на краю резервуара, за забором стоял маленький силуэт человека с зонтиком. За ним в однородную массу сливались другие люди с черными зонтами. Все они смотрели на падающего. Вдали виднелись контуры высоких зданий такого же стального цвета. Небо было тусклым, грязно-желтым, сам воздух, казалось, пропитался его оттенком. Шел дождь.

Это был застывший миг полного краха. И судя по акценту, именно выделяющийся из толпы силуэт столкнул этого человека в резервуар. Картина явно перекликалась с легендой о падении в реку Карцер, только антураж был другой.

Я оторвался от созерцания, обернулся к кровати, что стояла напротив комода, и представил себя с женщиной, лежащих на ней в паре метров за креслом. Представил, как мой сокамерник сидит, улыбается и слышит все наши звуки. И подумал, что такая обстановка приведет меня скорее к конфузу, чем к возбуждению. К тому же секс с ней, скорее всего, будет похож на секс с роботом из публичного дома. Наверняка это и будет робот, который просто меняет внешность. Когда-то давно я слышал, что такие игрушки разрабатываются, возможно, они уже есть. Но такого я не хочу. Нет, я не принадлежу к ярым противникам робосексуалов, но желания пробовать у меня никогда не возникало. Потому я махнул рукой и сказал:

– Ладно, от этого я пока воздержусь.

Виктор сидел вполоборота и растерянно смотрел на меня.

– Жень, ты же знаешь, что я не могу никуда деваться, – посетовал он. – Не буду же я в туалете сидеть.

Он махнул рукой в сторону белого современного унитаза рядом с такой же душевой и раковиной. Все это компактно расположилось в противоположном углу комнаты и скрывалось за перегородкой из мутного стекла.

Я вздохнул, подошел к своему креслу и положил руки на спинку.

– А давай лучше выпьем, – сказал я. – Хорошего коньяку.

Это прямо волшебство какое-то! Виктор написал запрос в планшете, как в приложении по доставке еды. И через пять минут заказ не принес курьер, нет, он просто возник перед нами на журнальном столике, словно все время здесь и стоял. Я с осторожностью и трепетом первооткрывателя откупорил душистый напиток. На закуску мы заказали много сыра и хамона. Всегда мечтал объесться этим досыта. Судя по уникальности доставки, еду тоже произвел компьютер. А может ее телепортировали из местной кухни?.. Но я не стал томиться в догадках, если честно – никогда не интересовался, как работают технологии. Главное, что на вкус она была нормальная. А бокалы были настолько чистые, что мои руки на фоне их показалась мне очень грязными.

– За что будем пить? – спросил Виктор.

Он уже держал свою порцию наготове, пока я мыл руки в раковине.

– Даже не знаю… за что можно выпить в нашем положении, – сказал я, возвращаясь.

– Хм… а за что ты пил в обычной жизни?

Я на секунду задумался. В голове пронеслись какие-то банальности, совершенно бессмысленные теперь, и я раздраженно ответил:

– Давай обойдемся без тостов.

Я плюхнулся в кресло и взял бокал. Вдохнул букет, но он почему-то не вызвал у меня никакого предвкушения.

Виктор усмехнулся.

– Ладно, тогда будем честны друг перед другом. Выпьем за то, чтобы смерть пришла попозже, и мы сполна насладились нашими возможностями.

Звон бокалов и мы пьем. Коньяк вроде хороший, но я опять-таки не ощутил удовольствия. Виктор же напротив смаковал. После пары глотков и кусочка хамона на лице его застыло удовлетворенное выражение.

– Знаешь, я тут подумал… – Он пережевывал. – Кстати, еще 50 лет назад, когда люди активно строили гуманистическое общество, смертная казнь воспринималась дикостью. И только недавно в ряде стран сообразили, что поддерживать гуманизм можно эффективней, если люди станут бояться быть не гуманными. Некоторым народам просто сложнее адаптироваться под новые традиции из-за менталитета и старых установок, с которых переход был слишком резкий. Мы как раз такой народ. Но к чему это я?.. – Виктор застыл, копаясь в собственном рое мыслей. – Ага… А вот раньше, когда смертная казнь была еще популярна, существовала традиция, по которой осужденным разрешалось последнее желание. Например, хороший ужин. – Он повел рукой в сторону нашей еды. – Так вот, может, у нас это то же самое, только в умноженном масштабе? По крайней мере, почему бы так это не воспринимать?

Во время разговора Виктор причмокивал. Похоже, кусок мяса застрял у него в зубе, и он тщетно пытался достать его языком.

Мне вдруг стало противно от его самодовольства. Он сидел тут в своем смокинге, среди мебели богатых поместий девятнадцатого века, и разглагольствовал, словно все это была какая-то игра. Словно это было шоу, а он вдруг заделался его ведущим. Смерть ему была побоку, он не чувствовал ее привкуса. Единственное, что его сейчас занимало – это привкус хамона и коньяка. Но… почему я так не могу? Действительно, чего кичиться и создавать из этого романтическую трагедию, когда все, что от меня требуется – это просто расслабиться и насладиться «данными мне возможностями»?

– Женя, давай по второй, – нарушил тишину Виктор.

Я налил нам обоим, поднял бокал и произнес:

– За обращение.

– Что-что?

– За то, чтобы перед смертью мы обратились в тех, кем хотим быть.

– А-а, – понимающе кивнул собеседник. – Здесь ты можешь быть, кем захочешь.

Я выпил, вторая порция показалась насыщенней первой.

– Кем захочешь – это да, но я имею ввиду, чтобы стать самим собой. Хотя бы перед смертью, – сказал я.

Виктор откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди. Снисходительно улыбнулся, во взгляде сквозило пренебрежением.

– Ага, опять эти тщеславные мысли, – сказал он. – Бежать в будущее от теперешнего, стремиться к новым, наивным версиям себя. Эти иллюзии так чисты и прекрасны в своей дальней перспективе. Но все это от неспособности принять действительность.

Я опешил.

– Мне кажется, ты вообще не понял, о чем я говорил, – промолвил я, все еще держа в руке пустой бокал.

– Да нет, все я отлично понял, – сказал Виктор и продолжил мягко, будто пытался втолковать что-то туповатому ученику. – Вот ты говоришь, что хочешь стать самим собой, кто-то жаждет стать новым я, улучшенной версией себя. Твой вариант поинтересней, но, по сути, они – одно и то же. Основа тут в самом стремлении, как неотъемлемой части человеческой сущности. В этом побеге в будущее, желании лучшей жизни и воздушных замков. Но разве сейчас передо мной сидишь не сам ты – со всеми своими изъянами и слабостями, несовершенством и парадоксами натуры? Это же и есть ты – настоящий, здесь, в этот момент… Или ты думаешь, что все эти наслоения – притворство, несоответствия – лишь шелуха, а истинный ты, словно эмбрион в банке, законсервирован где-то в глубине тебя и ждет удобного случая, чтобы показаться?! Чушь это все! В любой момент жизни мы являемся самими собой. И все наши недостатки, странности и противоречия – это и есть наша целостность, но без идеализирования. А принятие себя во всей многогранности ведет к непосредственному принятию реальности, к принятию «теперь». И тогда становятся необязательными воздушные замки будущего.