– Отрепьев, я откуда мог знать, что за самолётом явишься именно ты? Если бы твоё высочество нижайше соизволило меня предупредить, я бы его уже, конечно же, на металлолом разобрал. А так… неопознанный самолёт, знаков отличий нет, модель мне неизвестная. От него вашей «Стальной рукой» пахнет за версту. А я, сам знаешь, в дела разведки не лезу. Себе дороже обычно выходит. Так что давай-ка ты сам с ним разбирайся. Если мне не прикажешь, конечно. Моё-то дело маленькое: я на место прибыл, проконтролировал, чтобы никакой зондеркомманды из самолёта не вылезло, а теперь со спокойной душой передаю его тебе в руки. Дерзай.

«Я буду щитом и мечом России, с помощью которого будет вершиться правосудие за всех павших».

– Командир, давайте я, – несмело предложил Добровольский.

– Отставить, я сам пойду. Прикрывайте меня, – приказал я и начал свой спуск к обломкам самолёта. А что было делать?

Уральские горы – не такая уж непреодолимая преграда, как рисует их военная пропаганда рейха, оправдывая поражения собственных вооружённых сил. Это горы, да, и они, как и всякие горы, таят в себе опасность. Каждый миг под твоими ногами рискует проломиться корка льда, каждый камень, на который ты ступаешь, готов сорваться вниз. Но всё же, эти горы проходимы. При должной сноровке – даже без специального снаряжения.

Спуск, слава Богу, вышел коротким. До места падения было действительно недалеко. Оказавшись в низине, я помахал рукой своим товарищам и, взяв наизготовку автомат, начал потихоньку приближаться к самолёту. Пожара не было, как ни странно, а все огнеопасные жидкости, какие в этом аппарате могли быть, давным-давно уже перемешались с холодным снегом.

Когда стекло в кабине пилота резко отскочило вверх, я едва не выстрелил от неожиданности. Такое бывает, подумал я, автоматика сработала, хоть и запоздало. Правда, вслед за стеклом, из кабины выбралось человеческое тело, облачённое в слегка мешковатую форму пилота и гермошлем с чёрными непрозрачными очками.

Надо же, пилот всё-таки выжил. Правда, наслаждаться, к его несчастью, он эти фактом будет недолго. Это, скорее всего, немец. Японцы обычно ниже ростом, да и телосложение у них немного другое. Нет, стопроцентный немец. Значит, дело ясное: допросить прямо здесь, в том самом КПП, у которого мы недавно останавливались, а потом в расход.

– Please, don’t shoot! Bitte, nicht schießen! – заорал вдруг пленник, глядя в тёмное дуло моего автомата и поднимая руки.

Так.

Ну, допустим, «нихт шиссен» я понял, что такое. А первая часть предложения?

Нет, догадаться по смыслу, конечно, можно. Но это точно не немецкий. И не японский.

– Командир, вы в порядке? – подбежав, спросили меня Зверюганов и Добровольский. Бойцы запыхались, и было видно, что они поспешили ко мне на выручку, едва увидели, как от самолёта отделяются его составные части.

– Я-то в порядке. А вот у этого парня проблемы, – дёрнув стволом, я указал на пилота, которому явно становилось зябко в своей, прямо скажем, несезонной одежде.

– Please… – уже жалобно пробурчал сквозь завесу гермошлема пленник, сделав неуверенный шаг вперёд.

А вот этого делать не стоило.

– Stehen! – заорал я, пуская автоматную очередь прямо ему под ноги. Незнакомец тут же застыл как вкопанный.

Он и дальше что-то лопотал, но я его уже не слушал. Всё моё внимание было сконцентрировано на мушке прицела, словно вокруг меня кипел бой. Я был готов ко всему: любое движение, любой шорох, любое непонятное действие, и наш пленник тут же был бы продырявлен насквозь очередной очередью. В этот момент к нам и подошёл Громов.

– Гриша, что тут у тебя твориться? Мы слышали выстрелы.

– О, Гром, вот ты мне как раз и нужен. Ты у нас образованный, скажи, на каком языке он болтает, я что-то не пойму.

Вася начал перечислять:

– Geben sie ihren Namen und Titel an! Anata no namae to katagaki o nobe nasai! State your name and military rank!

Последнее предложение пилоту, видимо, было знакомо. Он быстро закивал своей огромной из-за надетого шлема, похожей на стрекозиную, головой.

– Capitan Gary Powers, United States air force. Where I am?

Громов хохотнул. Затем, после пары секунд тишины, он издал ещё один смешок. А затем плотину прорвало. Он хохотал, не останавливаясь, минут пять, а на его скуластом, небритом лице выступили слёзы. Мы с ребятами изо всех сил пытались его успокоить, но ничего не помогало. Пленник, сняв к тому времени гермошлем, всё также стоял в стороне и растеряно улыбался, дрожа от холода.

– Громов, твою мать, да что с тобой такое! – не выдержав, я вмазал ему по щеке. Не так сильно, как мог бы, но это всё равно привело его в чувство.

– З-з-зенитчики хреновы… а-ха-ха, Господи Боже, – Гром никак не мог взять себя в руки. – Зенитчики, стража небесная, защитнички наши, американца сбили.

Чего?!

– Вася, дорогой, а объясни мне, пожалуйста, какого хрена американец делает посреди Сибири в целом, и в воздушном пространстве Чёрной Армии в частности?

– А я, дорогой мой, понятия не имею, какого хрена американцы делают в нашем воздушном пространстве. Вот что-что, а это уж точно вашего ведомства дело, не моё.

– Ну так нужно поинтересоваться, – зашипел я Васе на ухо. – Ты здесь, блин, единственный грамотей, один на весь отряд его язык знаешь. Ну, так и проведи процедуру первичного допроса. С моей санкции.

– А-ха-ха, «с моей санкции», – передразнил он меня. – Господи, идиоты.

– Эй, ты, – он обратился к сбитому лётчику. – Ком ту ми…

Пилот послушно подошёл, и у них с Васей завязался диалог. Громов что-то постоянно спрашивал, улыбка не спадала с его лица, а пилот, улыбаясь в ответ, ему отвечал. Весь их разговор продлился минуты три, и всё это время мы, мои люди вперемешку с людьми Громова, стояли полумесяцем вокруг этих двоих, натянутые как струна и готовые в любой момент применить оружие. А Вася всё улыбался, будто не замечал нашего полубоевого построения. Если этот парень сейчас не думает о том, какие эти русские добрые и улыбчивые парни, то я честно не знаю, чем забита его голова.

Наконец, Громов подошёл ко мне.

– Это американский лётчик. Зовут его Гэри Пауэрс. Вылетел с базы в Гренландии и выполнял задание по аэрофотосъёмке позиций немцев под Архангельском.

– Под Архангельском? – удивлённо спросил я.

– Под Архангельском, – подтвердил Гром.

– Это хорошо, что под Архангельском, это может… ладно, продолжай.

– Так вот, на середине полёта он сбился с курса, собирался, используя ориентир в виде Кольского полуострова, повернуть обратно и лечь на курс возвращения. Но немного не рассчитал и вместо запада полетел на восток. Запаса топлива у таких самолётов, как я понял, немерено, поэтому и дотянул до нас. А тут уж мы его и приняли.

– А на позывные почему не отвечал?

– А как он, по-твоему, ответит, если у него рация совершенно на другие частоты настроена? Наши же наверняка только по немецким да по японским давали сигналы. Естественно он нас не слышал ни хрена.

– Тьфу ты, Господи, придурок. Сотрудничать хоть готов?

– Готов, только он нас, походу, за немцев принял. Пару раз он на их язык переходил, пистолет свой мне сдал и монетку серебряную, с ядом. Говорит, там внутри иголка, он уколоться должен, если в плен попадётся. Сказал, что готов передать нашему командованию все им сделанные фотографии, лишь бы ему домой разрешили вернуться.

– Вот собака! – в сердцах воскликнул я.

– И не говори, – согласился со мной Громов.

– Пойдём, огорошим предателя? – с улыбкой предложил я.

– Ну, пойдём, – с ехидцей в голосе согласился Громов.

Уже подходя к пилоту, я спросил:

– Как «Россия» будет по-американски?

– По-английски, балда. «Раша» будет.

Подойдя к Гэри Пауэрсу, радующемуся тому факту, что его, похоже, не будут сегодня убивать, я хлопнул его по плечу с такой силой, что он аж пошатнулся, и, собрав все свои знания английского в кулак, сказал:

– Велком ту Раша.

На его лицо любо-дорого было посмотреть. Брови поползли наверх, челюсть предательски отвисла, а глаза вылезли из орбит.

Зло сплюнув, я продолжил:

– …точнее в то, что от неё осталось.

«Я даю эту клятву моей священной Родине!»

* * *

Новосибирская республика, Новосибирск. 20 декабря 1961 год.

Валерий внимательно наблюдал, как паровоз, шумно выдыхая облака пара из своего чёрного, как смоль, тела, прибывал на перрон. Состав пришёл с опозданием, и в один момент Валерий уже было заволновался, не случилось ли чего. Потому что в случае каких-либо неприятностей, карьере и свободному существованию Саблина пришёл бы конец. Как, впрочем, и жизни.

Паровоз напоследок щёлкнул своими несмазанными колёсными тормозами и остановился. С грохотом открылись двери вагонов, наружу повалили пассажиры. Не сказать, чтобы их было много: хоть юг и жил богаче, чем работники северных предприятий, поездку на поезде всё равно мало кто мог себе позволить. Даже у Саблина – преуспевающего, в общем и целом, клерка, окончившего, помимо восьми школьных классов ещё и юридическое училище, денег на такое дорогое предприятие не водилось. Поэтому он ничуть не удивился, когда увидел, что с поезда сходят в основном японские солдаты, одетые в свою зелёно-коричневую форму, и японские же управляющие, наверняка возвращающиеся с севера после инспекций. Впрочем, среди этой массы раскосых азиатских глаз было и одно белое, вполне европейское лицо. Оно принадлежало щупленькому мужчине, примерно тридцати лет, с ясно-голубыми, бегающими глазами. В руках мужчина держал чёрный дипломат, не так давно вошедший в моду в Америке и без которого портфельные инвесторы теперь не видят смысла в жизни. Собственно говоря, на портфельного инвестора он больше всего и смахивал.

«Мой пассажир», – подумал Саблин и, скользя сквозь людской поток, направился к европейцу.

Мужчина слегка дёрнулся, когда Валерий, ловко вынырнувший из толпы, подхватил его под локоть. От Саблина не укрылось резкое движение иностранца, будто его новый знакомый собирался потянуться за пазуху, но опомнился, вспомнив что-то важное, и одёрнул руку. Валерию оставалось только улыбнуться. В Сибири гайдзинам уже как шестнадцать лет не разрешается носить оружие, так что белому другу придётся избавляться от своих канзаских привычек. Впрочем, почему именно канзаских? На Хоккайдо ведь тоже можно свободно таскать пистолет за пазухой…

– Приветствую, – поздоровался Саблин, отводя незнакомца в сторонку, прямо к стенке небольшого двухэтажного обшарпанного здания, выполняющего функцию зала ожидания.

– Здравствуйте, – вежливо, хотя и недоверчиво ответил на приветствие «инвестор».

– Я полагаю, вы прибыли от наших общих друзей, правильно? – улыбаясь, продолжал знакомство Саблин.

До его собеседника наконец-то дошло.

– Ах, да, конечно, от наших общих друзей. Позвольте представиться, Джеймс Кюри, Центральноамериканское Рабочее Учреждение, – он переложил дипломат в левую руку и протянул правую для рукопожатия. Валерий с готовностью пожал её. – А вы, получается…

– Олег. Олег Гордиевский. Доверенное лицо Рабочего Учреждения в Новосибирске.

Называть своего настоящего имени Саблин, конечно же, пока не собирался. Если вообще собирался. Особенно, если человек, стоящий перед ним, не тот, за кого себя выдаёт. Центральноамериканское Рабочее Учреждение, ну надо же…

– Моё начальство поручило мне обсудить несколько вопросов, которые они считают безотлагательными, – сразу перешёл к делу Кюри. – Я бы хотел немедленно проследовать к вашему руководству, чтобы как можно быстрее решить поставленные задачи. В конце концов, это для нашего общего же благополучия. Есть одно соблазнительное предложение для наших, хм, западных партнёров, и в случае одобрения этого предложения, огромный, просто колоссальный успех по обе стороны океана нам гарантирован.

«Западных партнёров»?! Валерий ужаснулся. Если этот идиот так открыто говорит о таких вещах, то он полный, абсолютный профан и место его, вместе с его чемоданчиком – на нью-йоркской бирже, а не там, где он, по его словам, сейчас работает. Господи, чему же их там, в «Рабочем Учреждении» учат? Впрочем, Саблин прекрасно понимал, что не стоит так сразу окатывать помоями настолько авторитетную и ответственную организацию. В конце концов, за столько лет – это их единственная промашка. Тем более, всегда оставалась ещё одна причина странного и безответственного поведения их «посланника»…

– Прошу прощения, господин Кюри, но это пока невозможно. Если вы хорошо знаете историю, то помните, что мы, русские, всегда славились своим гостеприимством. Наши японские покровители, в свою очередь, заметили эту яркую черту и ещё сильнее развили в моём народе это благородное чувство. Мои начальники будут глубоко огорчены тем фактом, что вы не примите моего приглашения отдохнуть с тяжёлой и дальней дороги. И их неудовольствие, будьте уверены, падёт именно на меня, за то, что своей грубостью оттолкнул такого уважаемого гостя, – за весь этот сладкий и напыщенный монолог у Саблина не дрогнул ни один мускул. Всю свою хвалебную, по-восточному заискивающую оду он проговорил с абсолютно каменным выражением лица. – Тем более, вас всё равно раньше чем через четыре-пять часов никто не ждёт. Конечно, если вы настаиваете, начальство соберёт экстренное совещание и выслушает ваши предложения, но я всё же настойчиво рекомендую вам отдохнуть. Я для вашего же удобства, я готов предоставить вам свою квартиру недалеко от вокзала. Уровень наших городских гостиниц, к сожалению, оставляет желать лучшего, но если вы настаиваете, я могу…

– Не стоит, не стоит, – прервал Саблина Джеймс. – Ваша квартира будет подходящим вариантом. Мы возьмём извозчика?

– Мистер Кюри знаком с нашими порядками? – Валерий улыбнулся, про себя лихорадочно соображая, откуда «американец» мог узнать про извозчиков, если впервые в Новосибирске. – Нет, к сожалению, все привокзальные экипажи сейчас заняты. Мы немного пройдёмся пешком, благо, что тут недалеко.

Всю дорогу до квартиры они прошли молча. Конечно, Саблин не был настолько дураком, чтобы приводить незнакомца в своё собственное обиталище. Для подобного рода встреч у него и у людей, с которыми он работал, имелось огромное число конспиративных квартир. Одной из них он и намеревался воспользоваться.

Многих, особенно людей с Урала и из Западной России, могло бы смутить то, как вызывающе одет американец. Синий пиджак, яркая бежевая рубашка и широкие штаны из мягкой ткани. У людей определённых профессий или тех, кто был слабо знаком с положением дел в республике, такой вид мог бы вызвать шок и паническую атаку, но суть заключалась в том, что в нынешнее время для европейца в Восточноазиатской Сфере Процветания лучшего амплуа было просто не найти. Инвесторы, бизнесмены, банкиры из Германии, Италии, Америки и даже Южной Африки – все они были желанными гостями в Японской империи и её марионетках. Дзайбацу бронировали для них люксовые номера в отелях, устраивали пышные банкеты и находили лучших девочек, стоило европейским финансовым воротилам только глазом моргнуть. Всё самое лучшее, всё, что дорогие господа пожелают. А произошло это из-за того, что японцы совершенно не умеют считать деньги.

Полгода назад Токийская биржа оглушительно рухнула. Японский денежный пузырь гражданских автомобилей, в который вся Сфера инвестировала почти год, наконец-то лопнул, утянув с собой на дно почти все остальные отрасли японской промышленности: от каучуковой и до горнодобывающей. В Токио тогда творился подлинный кошмар. Взрослые мужчины, уверенные и одетые в строгие костюмы, стояли стройными рядами у края моста, спокойно дожидаясь своей очереди спрыгнуть. Правительство и финансовая элита в панике слёзно молили европейских инвесторов, которые были с ними подвязаны, спасти безнадёжное положение крупным вливанием средств. И инвесторы потянулись, выбора у них, по сути, не было. Ведь, несмотря на всё японское движение к автаркии, мировую экономику никто не отменял. И финансовую ответственность тоже.

Ударило по всей Сфере. Особенно сильно по юго-восточной Азии – основному экспортёру резины, селитры, топлива и дешёвой рабочей силы. Сибирь, как это ни странно, пострадала меньше всех, хотя именно здесь располагались все ведущие японские горнодобывающие концерны. Конечно, на бумаге они, чисто формально, были не японскими, а новосибирскими, магаданскими и приамурскими, но любой, хоть чуть-чуть разбирающийся в политике и экономике человек, прекрасно понимал, что за ниточки дёргают японские дзайбацу – крупные бизнес-династии, почти что сросшиеся с государством. Вот только когда их миллиарды йен в одночасье сгорели в прожорливой топке мировой экономики, эти колоссы на глиняных ногах начали рушиться, дав, наконец-то, их вассалам шанс выйти из тени. И вассалы этим шансом воспользовались. Сибирские промышленники, которые до сих пор были большими начальниками лишь на бумагах, гордо заявили о своих правах, потребовав у их кукловодов и японского правительства большей автономии во внутренних и внешних делах, пригрозив оставить империю вообще без горного сырья. И они, на фоне экономистов, рвущих от досады волосы на голове, эту автономию получили. Из Сибири в США, Италию и Южноафриканский союз поплыли алмазы, газ и нефть, привлекая в восточную часть России деньги, инвестиции и образованных людей. Особенно людей.

Так что образ, выбранный Джеймсом Кюри, был абсолютно верным решением. В данный момент европеец здесь не смог бы быть в большей безопасности, чем выставив себя денежным воротилой.