Для обложки книги использована композиция с печатного издания «Полёт японского журавля». «Белые Альвы» Москва 2018. Собственность автора.

Книга вторая: Я русский.

Лагерь.

Перед Синтаро сидел светловолосый офицер в красивой военной форме с красными погонами, курил папиросу, и внимательно смотрел прямо в глаза Синтаро. Во время допроса он прекрасно говорил по-японски, неотрывно слушал, и всё время делал пометки в тетради. Поодаль сидел ещё один офицер, тоже светловолосый, но более плотный, с отстранённым взглядом, словно ему было скучно. Синтаро понимал, что от сказанного им будет зависеть его судьба, и поэтому долго думал перед тем, как что-то сказать.

– Пожалуйста, повторите ещё раз, как вы перешли границу, сколько вас было человек, как их звали… – Снова предложил офицер.

Синтаро уже не помнил, сколько раз повторял свою историю плавания и ночного бегства, он уже хотел нагрубить русскому, но деликатный и спокойный тон военного, сбивал его с агрессивной волны, и Синтаро вновь начинал свой рассказ.

– Вы не волнуйтесь, соберитесь с мыслями. Поймите меня правильно, Идзима, мне необходимо знать буквально все подробности, это для вашей же пользы. Итак, ваше имя, имя вашего товарища, откуда вы, как попали в Корею… Сколько дней вас везли до Кореи, сколько человек, хотя бы примерно, ехало с вами. Всё подробно, не спеша, уверяю вас, торопиться вам некуда, времени много, рассказывайте.

Когда Синтаро в очередной раз закончил свой рассказ, офицер подвинулся ближе и показал тетрадь с записями и рисунками, сделанными Синтаро, указывая на обведенное карандашом место. – Вот здесь мне кое-что не понятно. Ваш товарищ до этого говорил, что вокруг полей, где вы работали, болотистая местность, и что он не видел военной техники, когда вас везли в кузове машины. А вы сказали, что с кузова видели как тренируются солдаты. Кстати, какой марки машина, вы можете сказать?

Синтаро покачал головой и опустил глаза. Он понял, что офицер раскусил их с Изаму договоренность не сообщать на допросе о той военной технике, которую они видели, когда двигались на север. Скорее всего, Изаму сказал лишнего, или его поймали на лжи, и теперь Синтаро надо было решить, как вести себя дальше. Он понимал, что в них видят шпионов, и могут просто пустить в расход.

– Вы не волнуйтесь Идзима, я прекрасно понимаю ваше положение, вы молодой, растерялись. Не трудно догадаться, что вы не солдат, это заметно. Но идёт война, Япония на стороне гитлеровской Германии ведёт военные действия против наших союзников, поэтому мне нужно, чтобы вы рассказали всё, что знаете об этой стороне дела. Всё, что знаете. Придумывать ничего не надо, только то, что вы лично видели или слышали. Расскажите о распорядке, чем вас занимали, когда вы стали солдатом. Мне интересна анкета, которую вы заполняли, кто был вашим командиром отделения, кто командовал ротой. Вспомните фамилию того офицера, который агитировал вас вступить в армию. Если вы будете говорить неправду, как ваш товарищ, то какой смысл нам тратить на вас время?

Эти слова поставили всё на свои места. Синтаро осознал, что они особенно и не нужны вместе с их сведениями, а дело лишь в том, говорят они правду или нет. Русские самолёты бомбили японские укрепления, а русские солдаты уже шли в атаку. Всё, что он мог рассказать, русским было уже известно, и не было никакого смысла молчать. То, о чем они договорились с Изаму, пока их везли в машине, уже ничего не стоило, а лишь запутывало их самих. Он не знал, о чём мог сказать Изаму, поэтому решил говорить начистоту.

– Мы боялись стать предателями, поэтому решили не говорить о военной технике, – приглушённо начал Синтаро. – Офицер утвердительно кивнул, улыбнулся и придвинул к нему карандаш и листок бумаги. – Нарисуйте всё, что видели и потом будете свободны, разумеется, условно.

Синтаро снова стал наносить на бумагу всё, что помнил. Сначала у него не получалось, поскольку листа всё время не хватало, тогда офицер подкладывал ещё листок.

– Ну вот, теперь и мне становится понятно, – довольный результатом сказал следователь, переведя взгляд на другого офицера. Они несколько минут разговаривали и о чем-то спорили, сравнивали рисунок с картой, временами поглядывая на Синтаро, отчего тот догадался, что именно сейчас решается его судьба, по крайней мере, на ближайшее время.

– А вы молодец, Идзима. У вас неплохая память и хорошие графические способности. Можно подумать, что вас специально обучали этому.

Синтаро смутился, но ничего не ответил. Он не мог рассказывать про то, как когда-то ему тренировал память китаец Ли Вей, как учил запоминать всё, что видел на улице Синтаро в своих путешествиях по городу, а затем на земле рисовать по памяти. Вспомнив об этом, Синтаро задал себе вопрос: а для чего собственно, Ли Вей обучал его этому искусству. Не для того ли, чтобы именно сейчас передать врагу то, что является государственной тайной. Он вспомнил странную и таинственную смерть китайца, и испытал непонятное чувство растерянности, будто в нём что-то цельное и определённое, разрушилось, и образовалась пустота, куда его неудержимо втягивает. Ему стало страшно.

… – Я правильно произнёс вашу фамилию?

Синтаро вернулся в настоящее и растерянно кивнул. Произношение офицера действительно было хорошим. Будь перед ним азиат с узкими глазами, он и не подумал бы, что это не японец. – Вы говорите так же, как мой отец, – без смущения сказал Синтаро.

– Ну, об отце вашем мы поговорим после, а пока о деле. В одном месте вы упомянули о каком-то китайце, он плыл с вами, а потом пропал. Не так ли? Мне непонятно, как он мог оказаться в Японии. Вам что-нибудь известно об этом? Как он попал в число осуждённых? Вы сказали, что он пропал. Быть может, его столкнули с баржи? Или всё-таки шторм виноват?

Синтаро задумался, высвечивая в памяти все подробности, связанные с Ли Веем. Ему показалось странным, что русский офицер задаёт вопросы о нём. Было непонятно, зачем русским знать о каком-то старике.

…– И вот ещё странность. Это ведь ваш? – Офицер выложил на стол крестик. Синтаро смутился, до этого он думал, что потерял крестик, он даже не мог вспомнить, когда его могли снять. – Откуда он у вас? Поверьте, за свою долгую службу я ни разу не встретил крещёного японца. Синтаро покраснел и вынужден был рассказать, как крестик стал его собственностью. Во время его рассказа о Ли Вее офицер несколько раз поворачивался к своему товарищу и что-то ему коротко говорил.

… – Ну что ж, рассказ ваш интересен. Крестик пока останется у нас, волноваться не стоит, вам его вернут, если… Мы немного ушли от главной темы. Вы можете на карте показать, в каком месте вышли на озеро? Если верить вашему рассказу, то после бегства, вы смогли преодолеть около сотни километров. – Офицер придвинул к Синтаро большую серую карту, на которой должно было находиться озеро. Синтаро оглядел её со всех сторон и замотал головой. Офицер улыбнулся и ткнул пальцем в карту. – Конечно, откуда вам знать. Вот это место, если ваше описание не выдумка. Мне непонятно вот что. Вы говорили, что в этом месте происходило что-то странное, но вы не могли этого видеть, поскольку разведывать берег ходил ваш товарищ. Не стану вас путать, и тем более заставлять фантазировать. Выясним у вашего товарища. Это всё проверят на месте, а пока отдыхайте. Рисунки ваши мы ещё будем сверять с картой, но, похоже, что вы не обманываете. Вас накормят и дадут новую одежду, вашему другу тоже.

Их поместили в светлую, с зарешёченным окном комнату, с двумя железными койками без матрацев, напротив окна стоял стол и два стула. На столе лежала стопка бумаги и карандаши. До этого их накормили кашей, вкус которой был незнаком. Есть её пришлось деревянными ложками. Прощаясь, офицер предложил подробно написать о своём прошлом, и Синтаро, как только они остались одни, сел записывать.

– Ты что спешишь, как глупая корюшка в сачок. Мало тебя мурыжили русские? С самого утра как прибитые к стулу, у меня в спине болит. – Изаму завалился на кровать и накрыл голову краем серой куртки, – ты как хочешь, а я буду спать. Пусть русские меня расстреливают, а я, всё равно, спать хочу. Лучше не буди меня, побью.

– Но скоро стемнеет, и ты не сможешь писать в темноте. А завтра…

– Завтра будет только завтра, пробурчал Изаму. – Мне наплевать на то, что будет завтра. Я буду спать. – Изаму некоторое время ворочался на голой сетке, а затем засопел. Синтаро был удивлён поведением друга, и стал размышлять над его словами. Он не знал, что будет завтра, но Изаму, это как раз совсем не волновало. Он жил тем, что имел. Именно об этом когда-то рассказывал Ли Вей. Им надо было жить по законам происходящего, и не фантазировать о будущем, тем более, омрачать его тяжёлыми мыслями. Синтаро тоже улёгся на койку и закрыл глаза, но спать совсем не хотелось. Дверь открылась, солдат принёс лампу, и показал, как делать свет ярким. Синтаро удивило, что в поведении военного не было никакой агрессии и недовольства. Наоборот, глаза его, взгляд, говорили о добром расположении, словно они не были вражескими японскими солдатами. Он вспомнил, как в Корее мимо лагеря, где они работали, провели человека, это был не азиат. Его вели на верёвке, словно животное, и всё время толкали в спину прикладами. Никто не знал, кем был этот человек, одни говорили, что русский диверсант, прыгнувший с парашютом, другие, что беглый, которого хотели расстрелять большевики. Но, в любом случае, обращались с пленным не так, как сейчас с ними. Их ни разу не ударили, и хоть долго допрашивали, но относились как к людям, накормили, и одели в сухую одежду. Эта разница вынуждала Синтаро думать, что о русских говорили много неправды, и причин высокомерно задирать голову или замыкаться у него нет. Он снова вспомнил слова Ли Вея, что русских лучше не обманывать, а за правду голову не рубят. Мысли не давали Синтаро расслабиться, он сел к столу и стал записывать всё, что помнил о своём детстве, о последних годах своей жизни, об отце и матери. Неожиданно из глаз полились слёзы, он увидел перед собой, словно в объёме, свой дом и брата, помогающего отцу сажать дерево у крыльца дома. Как давно это было, и увидит ли снова Синтаро свой дом и родных? Этого он не знал. Он писал почти до утра, пока в лампе не закончился керосин. Фитиль погас, а вместе с ним и все мысли, что окружали Синтаро тесным кольцом. Он так и остался сидеть на стуле с упавшей на руки головой до того момента, пока не услышал сквозь сон шум за окном. За плотной стеной зелени он не мог видеть, что шумело, но догадался, что военная техника, может быть, танки. Когда он открыл глаза, напротив сидел всё тот же офицер, и, улыбаясь, читал записи Синтаро.

– У вас была счастливая жизнь Идзима-сан. В отличие от вашего товарища, хотя, что я говорю. Не моё это дело сравнивать. Мне, признаться, вас искренне жаль, но служба есть служба, я должен делать своё, как прописано в нашем законе.

Изаму уже не спал, сидел на краю кровати и недовольно комкал в ладонях листок бумаги, наспех заполненный неровными строчками иероглифов. Офицер почти не обращал на него внимания.

– Хочу, наконец, представиться, – заявил офицер. Моя фамилия Вязов, как вы поняли, наверное, я из органов госбезопасности. Так и обращайтесь ко мне, «товарищ Вязов». Надеюсь, мы поладим в будущем, а пока скажу, что вас переведут, временно, конечно, в лагерь предварительного содержания. Это до окончания следствия. А там посмотрим. И, как обещал, возвращаю вам ваш крестик. Храните его.

О том, что пограничники задержали двух странных японцев, Илья Ильич Вязов узнал на следующий день и уже через несколько часов выехал на место. По опыту прошлых задержаний он знал, что в таких случаях время терять нельзя, а когда фронт двигался со скоростью сто километров в сутки, любые сведения о тыле японцев были на вес золота. За годы оккупации Маньчжурии японцы успели создать плотную линию оборонительных сооружений, о боеспособности которых могли узнать лишь в последний момент, когда уже было поздно; терять личный состав в конце войны было вдвойне обидно. Поэтому Вязов и был очень заинтересован в сведениях японцев. Но его ожидания не оправдались, оба японца были растерянными, явно не имели отношения к регулярной армии, и ничего полезного на допросе не поведали. Ладейников отчасти был прав, возня с ними в планы внешней разведки уже не входила, и было естественно избавиться от них. Но количество пленных с каждым днём росло в геометрической прогрессии, и потому было нелепо именно этих юнцов пускать в расход как диверсантов. В этом не было смысла, ни военного, ни человеческого. Единственное, чего опасался майор, это то, что в его решении начальство могло усмотреть излишнее самоуправство. Поэтому на допрос он пригласил Ладейникова. Два разных мнения могли вывести на правильную линию. Японцы представляли интерес, но какой, об этом Вязов ещё не знал, лишь интуитивно видя очень далёкую перспективу. А пока перебежчикам была прямая дорога в лагерь для военнопленных.

– Знаешь, Андрей Петрович, – обратился Вязов к молчавшему всё время допроса майору, – в этих японцах что-то есть.

Ладейников приподнял одну бровь, не отрывая взгляда от стула, на котором только что сидел второй беглый японец. Длительный допрос утомил и его, и ему уже хотелось поскорее закончить. – А по мне пустить их в расход, как шпионов, и одной проблемой меньше.

– В расход пустить, это проще всего, а мы с тобой работать должны. И потом, жалко мне их, совсем пацаны, особенно этот. Война вот-вот закончится, может, ещё пригодятся.

– Что нам, лес валить некому? – усмехнулся Ладейников. – Этого добра хоть отбавляй, а этих ещё одеть-обуть надо, языка они не знают. А, может, их в Находку отправить? Там они среди своих будут, если ты так о их жизни печёшься. Но я бы не стал обременять себя, хотя… Что-то в них, действительно, есть. Особенно в молодом. Как он быстро сообразил, что его дружок наболтал лишнего. Даже глазом не повёл. За полгода корейский язык успел освоить, китайский знает. Готовый материл, можно сказать. Его рассказ о крещёном китайце тоже заслуживает внимания. Пожалуй, это место надо будет проработать более тщательно.

– Да, с китайцем действительно странно. Голова у парня работает, и заметь, как нарисовал, подробно и понятно. Мы годы тратим на подготовку кадров, а тут такой материал. Для меня это настолько очевидно…

– Давай не торопиться, Илья. Пусть посидят с месячишко у Потапова, да нет, недельки две, пожалуй, хватит, пусть за ними посмотрят его люди. Как они с нашим братом будут общаться, может немного пощипают их там, проверят на вшивость, так сказать. Чтоб знать, как они себя в лагере поведут. А я пока рапорт подготовлю, пусть там решают. В любом случае, транзитки им не избежать. Здесь мы с тобой бессильны что либо изменить.

– Да, транзитка здесь кстати, хотя, сколько эта транзитка проглотила народа… Это что жернова. Не потеряем мы их там? Думаю, что их сразу надо отгородить от своих. Пусть бы в русском котле поварились, попробовали, так сказать, наших щей. Глядишь, и что-то получилось бы.

– Да, получилось. Это ж надо договариваться, место подобрать. Их же там могут в порошок стереть. – Ладейников задумался на минуту, глядя в окно. – А знаешь, может оно к лучшему. Если выживут, то материал выйдет хоть куда, будет из чего лепить. А нет…

– А на нет и суда нет, – пошутил Вязов.

– Тебя не поймёшь, Илья Ильич. То ты трясёшься за них, то шутишь. Ладно, пока к Потапову для временно задержанных, а там жизнь покажет. Транзитка, так Транзитка.

В камере, куда посадили Синтаро и его друга, находились человек десять. Там были и военные, и гражданские. Новеньким указали на верхний настил из досок, где кто-то спал.

– Симоненко, слезай на выход, – скомандовал охранник, и слегка ткнул рукой человека наверху.

– Вещи можешь не брать, – пошутил кто-то. В камере дружно рассмеялись.

– Надолго будет помнить самоволочку, – добавил другой голос. Уже с первого взгляда было видно, что камера была поделена на две группы. Несколько военных особняком держались рядом с небольшим, почти под потолок, зарешёченным окном, в другом тёмном углу, отдельно, сидели на нарах гражданские.

– Да к нам пополнение! – воскликнул один из гражданских – невысокий мужчина, с большими пушистыми усами. Играя колодой карт, он подошёл почти вплотную к Изаму и толкнул его плечом. – Сыграем, на твой пиджачок? На кон ставлю дырку от бублика.

Народ оживился. Симоненко уже успели увести.

Изаму глупо улыбнулся и тоже слегка толкнул незнакомца в плечо. Усатый сделал удивлённое лицо, кончики его усов слегка приподнялись, потом он расхохотался и протянул свою ладонь. – Семён Будённый или просто Сёма. Вон тот, что слева, это Вася. Василий. Это Пётр, тот, что носки штопает, это Степаныч. Ну а я, Будённый. Значит, Вася, Пётр и Степаныч. А этих можно одним именем называть, товарищ старший лейтенант. Тебя как звать? Не иначе Херохито.

– Кончай людям мозги засирать, товарищ старший лейтенант. Не Херохито, а Хирохито, – поправил военный.

Народ дружно рассмеялся. Хохот был настолько заразительным, что Синтаро тоже стал смеяться, тыча пальцем в друга и повторяя понятую шутку русского.

– Какой такой херо? – продолжали заводиться заключённые. Вместе с ними смеялся и Синтаро.

– Прекрати смеяться, Синтаро, мне совсем не смешно, – возмутился Изаму. – Тебя бы назвали именем императора, чтобы ты чувствовал?

– Брось Изаму, не обижайся. Они шутят. У них язык такой, мне Ли Вей рассказывал. Им скучно здесь, а тут мы пришли, новенькие, вот они и развлекаются.

– Да они, братцы, и вправду, японцы! Ну, япона мать! – продолжал валять дурака Будённый, и нарочито хитро сузил глаза. Он попытался повторить произнесённую новеньким японцем фразу, но запутался в звуках и снова расхохотался, потом вытянул из колоды карту, всунул её в середину и предложил Изаму сдвинуть колоду. Изаму, не размышляя, сдвинул.

– Семён, не пугай парня, а то ещё подумает, что ты волшебник.

– А я и так волшебник, – подмигнул Будённый, раскладывая карты на краю деревянных нар.

– Был бы волшебником, здесь бы не сидел, – произнёс один из военных.

– А мне и здесь неплохо, товарищ старший лейтенант. Тепло, кормят своевременно. Пару бабёнок бы ещё, помясистее, эх, было бы весело.

– Погоди, ещё поведут по глухому-то коридору, не до бабёнок будет.

– Дак, слепой как сказал, посмотрим… – не унывал Будённый.

Время от времени, к новеньким подсаживались все, кто находился в камере, и с помощью жестов пытались завязать разговор, а заодно узнать кто они такие.

– Слышь, братва. Малой гутарит, что они ниппон. Это что, японцы букву «я» не могут выговаривать? –спросил Семён, не расставаясь с колодой карт.

– Я последняя буква в алфавите.

– Всё они могут, только стесняются, – бухтя себе под нос сказал тот, кого Будённый назвал Степанычем.

– Как думаешь, Степаныч, они успели пострелять в наших?

– Эти нет. Не похоже на вояк. Охрана сказала что перебежчики. Молокососы по виду.

– А может, и диверсанты, – добавил рассудительно Вася.

– В расход, значит, – безучастно произнёс Степаныч.

– Ты какой шустрый Степаныч. В расход… Пусть поработают на стройках пятилетки сперва, а потом и в расход можно, – предложил Вася.

– На диверсантов они не похожи, заморены шибко. Эти больше на каторжан смахивают, – вступил в разговор ещё один из военных. – Я слышал, у них строго.

– А ну, япона мама, кончай горевать, давай к нам в компанию, в картейки партейку. Что время зря терять? – предложил Семён. – Сегодня оно есть, а завтра может и не быть. «Будённый», это моя кличка. Усёк? За усы мои. Бабы, знаешь, как усы любят. Эх, пощекотать бы кого между…

– Помолчи уж, фантазёр, – усмехнулся Степаныч, не отрываясь от своего занятия.

Один из сокамерников подсел к Семёну, подмигивая новеньким. Изаму переглянулся с другом, показывая взглядом, что он непротив поиграть. Синтаро отказался.