Дмитрий Дашко, Евгений Шалашов, Игорь Смирнов
Спасти Смоленск

Огромное спасибо: Владиславу Ильичу Крылову за подаренную идею, Александру Смирнову и Роману Савенкову за информационную и прочую поддержку, Александру Логачёву за советы и наставничество!

Дмитрий Дашко, Евгений Шалашов, Игорь Смирнов

© Дашко Д., Шалашов Е, Смирнов И., 2023

© ИК «Крылов», 2023

Пролог

По окружавшей город стене били пушки. Каменные и чугунные ядра, врезаясь в ворота, вминали железную обивку в деревянные плахи, выворачивали щепу. Они превращали морёный дуб в мочало, а ударяясь в кладку, поднимали красную пыль, порошившую глаза усталым до онемения защитникам.

Не день и не два, не неделю даже, а многие месяцы польская армия обстреливала многострадальный Смоленск. Выстрелы – а к ним невозможно привыкнуть – грохотали в ушах и причиняли головную боль. Казалось, этому ужасу не будет конца.

Малые дети, отвыкшие спать по ночам, непрерывно кричали, а обезумевшие от горя матери не могли их утешить. Отцам было легче – они-то могли уйти на стены, чтобы не слышать надрывного плача и крика детей.

Андрей Беляницын – бывший посадский, а ныне, как и все прочие смоляне (те, кто пережил голод, весеницу^[1] и ляшские пули) служилый человек – лежал на охапке прелой соломы в притворе храма Успения Пресвятой Богородицы и баюкал покалеченную руку.

Намедни вражеское ядро ударилось в стену, выбив из неё куски кирпича. Вот обломком парня и зацепило. Казалось бы – ну, рука, что тут такого? Не голова, чай, не грудь. А вот поди ж ты… Лежишь пластом, а коли пытаешься подняться, боль от руки перекидывается в голову, вяжет всё тело гнусной и липкой ломотой, начинает тошнить. Товарищи, видя, как мается парень, только вздохнули и оттащили его в храм, под догляд настоятеля и уцелевших лекарей.

Успенский собор уже давно превратился в огромный приют болящих, куда постоянно несли увечных стрельцов и раненных горожан. Здесь же обитали старики, женщины и дети, оставшиеся без крыши над головой. Таких бездомных с каждым днем становилось все больше.

Кто мог, тот ухаживал за ранеными и больными. Отец Сергий не успевал соборовать и причащать умирающих, а все больше раны перевязывал да вправлял кости. Молодые-то батюшки тоже на стенах, так уж, верно, никого из них и не осталось. Что ж… Господу можно помолиться и так, он добрый, он простит – а куда подевать смолян, оставшихся без крыши над головой?.. Всё, что могло сгореть, уже сгорело.

Беляницын лежал, пытаясь прислушиваться к гулу выстрелов, ещё на что-то надеясь. Может, пришлют откуда-нибудь войска да спасут Смоленск?!

Как не хотелось верить, что помощи не будет. Эх, был бы князь-боярин Скопин жив, уж он бы всем показал! Но юный князь давно уж упокоен в сырой земле, а без него и воевод-то на Москве не осталось. Не приведёт надёжа-государь дворян с острыми саблями да стрельцов с ружьями. Худо-бедно, двадцать месяцев бился Смоленск в полном окружении, теряя воинов, но перемалывая армию нацелившегося на Москву польского короля. И что же теперь?

Царь Василий в польском плену, от дворян московских – ни слуху ни духу. Кто почестнее, так тот давно в бою полёг, а у нечестных только одна мысль – кому бы угодить. Один лишь боярин Шеин остался. Так жив ли он?

Внезапно Беляницын встрепенулся, осознав, что гром пушечных орудий почему-то стих.

Странно… Андрей вскинул голову, вслушиваясь. Очень странно.

Первой мыслью было, что оглох – тишина ударила по ушам почти так же, как недавний грохот выстрелов.

Потом испуг прошёл: Андрей услышал, как неподалёку сопит девка, вчера получившая удар в живот каменным ядром («Ей же ещё замуж выходить! Как она, бедная, теперь рожать-то будет?»), а у стены бьётся в агонии пожилой стрелец, потерявший ногу. Тишина… Андрей услышал молитву, что шептал батюшка.

«Эх, благодать-то какая!» – выдохнул посадский, вытягивая ноги, но тут до него дошло.

Тишина. Тишина?! Откуда взялась тишина?

А это могло означать лишь одно – ляхи прорвались-таки в город и очень скоро будут здесь, в храме. И что тогда?

Ляхи и прежде особым миролюбием не отличались, а во время длительной осады так и вовсе ожесточились. Вряд ли даже раненых пощадят, что уж про остальных говорить. К тому же здесь бабы, девки, детвора, в конце концов… Что с ними станет?

– Эй, православные! Кто жив остался, вставайте, ляхи идут! – раздался чей-то негромкий голос, но внутри затихшего храма он показался громом небесным.

Посадский человек Ондрюшка остался бы лежать, но воин Андрей принялся подниматься. С трудом перевернувшись на живот, привстал на колени.

В голове зашумело. Перед глазами явилась пелена.

«Нешто ослабел настолько? Врёшь – не возьмёшь!»

– Погодь, – услышал Андрей женский голос.

Посадская девка, повернувшись на бок и привстав, срывала с себя платок.

– Дай-ка, руку-то твою примотаю.

Андрей вдруг вспомнил, что девку зовут Танькой, прежде она стояла на стене рядом с отцом, спихивала ляхов рогатиной. Отца вроде бы с месяц назад убило. А сам он, кабыть, даже заглядывался на неё.

От боли у девки на глазах выступили слёзы, но она сумела накинуть на шею парню платок и завязать концы, утверждая раненную руку у туловища. Вроде стало получше.

– Поцелуй, – попросила Танька.

Андрей, едва не упав, потянулся губами к потрескавшимся губам девки, слизнув с них солёную пыль. Опираясь на здоровую руку, ценой неимоверных усилий поднял измученное тело.

«Где же моя сабля-то была?» – подумалось вдруг.

Мысль как пришла, так и ушла. Верно, оружие осталось на стене, доставшись кому-то более удачливому, не подставившемуся под осколки или ядра. А не то, так и валяется где-нибудь, припорошённое битым кирпичом. Ищи-свищи теперь… Да и какая там сабля, если покалечена правая рука? Одно дело – сталкивать ляхов со стены, рубить их сверху, и совсем другое – схватиться в рукопашной с жолнером, который не в лавке торговал, а всю жизнь бился. Против настоящего воина он и с правой-то рукой, будь она здорова, не шибко силён, а уж левой – так нечего и думать. Убьют и не заметят.

Где-то был засапожный нож… Обнаружив его за голенищем, Андрей повеселел. Понимал, что толку от ножа мало, но всё лучше, чем с голыми руками. А с ним, глядишь, хоть в спину удастся кого пырнуть – и то польза!

Подкашливая, Беляницын заковылял к выходу, но был сбит с ног ворвавшимися внутрь храма голосящими бабами. Следом за жёнками в собор вбежали ратники, кинувшиеся закрывать двери.

– Ляхи!

Пока Андрей поднимался да обходил лежащих на полу, опоздал. Тяжёлые соборные врата закрылись прямо перед носом.

– Успели! – выдохнул один из мужиков, закладывавших засов в проушины.

– Надолго ли? – усмехнулся второй, не старый ещё стрелец, без шапки, в грязно-бордовом кафтане, из-под которого кое-где пробивался малиновый цвет.

И впрямь ненадолго. По воротам уже били чем-то тяжёлым – не то прикладами, не то обухами топоров. Ещё немного – и высадят. Церковные врата только кажутся серьёзной преградой.

– Ну чё, мужики, вздрогнем! – усмехнулся стрелец, отходя в сторону.

Взвешивая в руках бердыш, озабоченно сказал:

– Разошлись бы, что ли. Помашу ляхов напоследок.

К стрельцу с бердышом начал подтягиваться увечный народ – кто с окровавленной головой, кто, как Беляницын, с рукой на перевязи. Худо только, что почитай все оказались безоружными – всё, что было, уже отдали здоровым. Взамен брали кто что мог: тяжёлые подсвечники, обломки копий, костыли. Расталкивая мужиков, в первый ряд вышла тётка Сима – торговка, потерявшая за два года всю семью: мужа, детей, внуков. Ну, а кто не потерял близких?

Простоволосая, в изодранном сарафане, баба держала в руках невесть откуда взявшиеся навозные вилы.

Приполз старик Пахом – дьячок из привратной церкви, вчера весь день жаловавшийся на боль в перебитой ноге.

– А ты куда? – вызверился на него стрелец, но дьячок только отмахнулся от служилого, пытаясь утвердить измученное тело на коленях.

Не получилось. Тогда Пахом подполз к самым дверям и улёгся поперёк.

– Ондрюшка! – окрикнул вдруг стрелец Беляницына.

«Ба, так это ж наш сотник!» – запоздало вспомнил Андрей.

Сотник Наум Потёмкин был последним из воинских начальников, переживших все ужасы осады. Но сейчас было не до воспоминаний. У сотника нашёлся для ратника последний приказ…

Ворота Успенского храма, не устояв под ударами топоров, рухнули. Внутрь ворвались озверевшие люди в польских кунтушах и запорожских свитках, литовских кафтанах и русских сермягах. Разом стало тесно.

Пахом, пытавшийся ухватить кого-то из ляхов за ногу, был тотчас добит, а нападающие привычно перепрыгивали через мёртвое тело.

Один из запорожских казаков с усмешкой первым ударом отбил в сторону вилы, нацеленные ему в живот, а вторым ударом раскроил голову тётки Симы.

Последние защитники Смоленска сумели-таки взять несколько польских жизней, но изувеченным, голодным и почти безоружным людям не тягаться с профессиональными солдатами.

Сотник Наум продержался дольше других. Успев сразить не то двух, не то трёх врагов, он был смят численно превосходящим противником и упал под ударами корабелок.

Ворвавшиеся в храм поляки увлечённо добивали раненых. Обнаружив в углу прятавшуюся девку, радостно заржали и принялись срывать с неё одежду. Умирающую Таньку насиловать не стали, побрезговали окровавленной одеждой.

Но такие забавы для молодёжи. Пожилые и опытные жолнеры, верно, помнившие ещё Стефана Батория, принялись весело сбивать со стен православные иконы и сдирать с них драгоценные оклады. Вот один из поляков точным ударом зарубил старого священника, пытавшегося прикрыть собой раненного стрельца. Тело отца Сергия ещё не успело упасть, а лях уже срывал с шеи старика тяжёлый крест. Приблизив к глазам, презрительно сплюнул и хотел было выкинуть дешёвый медный крест, но передумал и убрал в карман.

Всего этого Андрей Беляницын не видел. Ратник, держась за стенку искалеченной рукой, спускался по узенькой лестнице.

Боль была страшная, но здоровая рука была занята горящим факелом. Ещё вчера ему за такое оторвали бы голову, но не сегодня… Сегодня Андрей мечтал лишь об одном – не потерять сознание и не упасть раньше времени.

Но тут и всего-то два пролёта.

Андрей сам не заметил, как оказался в просторном сухом подвале. Откуда-то шёл свежий воздух: факел принялся гореть ярче. Можно было рассмотреть бочонки и аккуратно сложенные мешки. А за ними Андрей вдруг увидел яркий свет, в лучах которого стояли и улыбались отец, ещё в прошлом годе ушедший взрывать ляшскую сапу, да так и не вернувшийся с вылазки, мать с сестрёнкой, помершие от лихоманки зимой. А рядом с ними стояла посадская девка Танька в праздничном сарафане. Живые.

«Иду!» – одними губами вымолвил Андрей.

Торопясь, чтобы огонь не погас, Беляницын опрокинул один из бочонков, пнул по нему, выбивая крышку.

Хотел было осенить себя крестным знамением и попросить у Господа прощения за все свои вольные и невольные грехи, но правая рука не слушалась.

Вздохнув, Андрей поднёс факел к открытому бочонку с порохом…